Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
— Эй, иди-ка, поешь абрикосов!
Некоторые беспризорники любили Вардана и поэтому меня тоже. С каждым днем у меня становилось все больше друзей среди них. Это были Татос, которого за ловкость и быстрые ноги прозвали «Ветер», маленький, кругленький Шаво-Колобок, Овик, Пап и, наконец, Букашка-Микич, самый маленький в этой компании, которого все жалели, любили и которому покровительствовали.
У моего друга тоже было прозвище, даже целых два. Одни звали его «Вардан-пионер», а другие — «Полководец Вардан». Первое было понятно — ведь Вардан мог с утра до вечера шагать за строем пионеров, слушать бой барабанов, звонкие голоса горнов, наблюдать за играми ребят во дворе дощатого Дома пионеров, который был возле кинотеатра «Пролетарий». Но откуда это прозвище «Полководец Вардан», я и понятия не имел. К тому же Вардан не слыл храбрецом и нрава был очень безобидного.
Как-то я спросил его об этом. Он махнул рукой:
— Э-э, ерунда! Зовут меня Вардан, а фамилия Мамиконян. Говорят, полководец был такой. Вот и прозвали.
Дружба с беспризорниками была мне по душе. Теперь все свободное от работы время я проводил с ними, а по вечерам… Про вечера потом.
В общем, это были славные ребята — веселые и беспечные, особенно теперь, летом, когда на рынке было полно фруктов, а на улице нещадно палило солнце.
Сытые, они не бродили по улицам, если, конечно, не отправлялись поглазеть на спортивные занятия пионеров или на марширующих красноармейцев.
Пригородные сады, поля, Кондское кладбище, где между каменными надгробиями пышно разрослась трава, — вот места их сборищ. А в дождливые дни они прятались в полуразваленных домах на окраине города, под мостами, на церковных дворах или в Ходах Сардара.
Играли в крепость, чехарду, а чаще всего в цирк, и каждый здесь норовил быть клоуном или фокусником.
Пели разные песни, «военные» и «любовные», как говорил Шаво-Колобок, лучший певец в этой компании.
Пел Шаво-Колобок на Кондском кладбище, приложив руку к пухлой щеке и устремив глаза на Масисы[28], пел взволнованно, самозабвенно, и ребята притихали, зачарованные.
Плохо только, что ребята курили. Курили все, даже Букашка-Микич, этот бледный, чахлый, вечно кашляющий малыш. О вреде курения я тогда не имел ни малейшего представления. Наоборот, мне казалось, что это признак мужественности, а неприязнь моя к курению была вот отчего.
Однажды Вардан протянул мне окурок и сказал:
— На́, попробуй, самые лучшие папиросы — «Наша марка».
Чтобы не ударить лицом в грязь перед товарищами, я сразу втянул в себя дым и так поперхнулся, что долго не мог отдышаться, кашлял, плевался, в горле першило, из глаз ручьями лились слезы.
— То-то, — засмеялся Шаво. — Это тебе не семечки лузгать, тут умение надобно.
Но, несмотря на насмешки Шаво, я с отвращением выкинул папиросу и с тех пор никогда больше не пробовал курить.
Понятно, что ребята книг не читали. Многие из них были просто неграмотны. А я учился. Поэтому они прислушивались к моим словам с особым уважением. А когда однажды я рассказал им сказку Мариам-баджи, сказка имела такой успех, что с того дня я стал главным рассказчиком в нашей компании.
Вот почему мои вечера были теперь так заняты.
Запас сказок и разных историй, которые я знал, очень быстро иссяк. Некоторые из них я рассказывал по многу раз. А глаза Букашки-Микича требовали еще и еще. Вот почему среди посетителей читальни детской городской библиотеки появился еще один. Библиотекарша Асмик, молоденькая и добрая девушка, очень полюбила новичка, который до самого закрытия библиотеки, то есть до позднего вечера, засиживался за столиком в углу и, уткнувшись носом в страницу, проглатывал книгу за книгой.
Из библиотеки мы выходили вместе. На углу улицы расставались. По дороге беседовали о прочитанных книгах, о том, что еще я должен прочесть. И когда библиотекарша уходила, я думал о том, что Асмик такая же красивая, как Егинэ или Каринэ и что с ней тоже можно обручиться.
Слава обо мне как о рассказчике все росла. Слушателей у меня становилось больше с каждым днем. В основном это были такие же пацаны, как Вардан и Татос, но иногда приходили и «старички». Лохмотьев на них не увидишь, наоборот — многие из них одевались очень хорошо: черные шевиотовые брюки дудочкой, косоворотки из той же материи, подпоясанные узеньким кожаным ремешком. Они приходили, молча слушали и уходили безразличные и мрачные.
Ребята боялись их, и стоило появиться кому-нибудь из «старичков», как тот или иной беспризорник тут же «сматывался» и прятался за каменными надгробиями.
Я не понимал, чего они боятся. Но однажды, когда меня пришел послушать парень с глубоким, длинным шрамом на щеке, больше половины моих слушателей мгновенно улетучилось.
В этот день я собирался рассказать ребятам книгу, которая называлась «В огнях революций». Книга мне очень понравилась, я не сомневался, что она придется по душе слушателям, но с появлением незнакомого парня число их так поредело, а мрачный взгляд пришельца вызвал такую растерянность среди оставшихся, что я ничего не смог толком рассказать.
Пока я рассказывал, парень молчал. Я кончил, он медленно поднялся, подошел ко мне и спросил:
— Как зовут?
— Рач.
— Рач? Ну ладно. — И он повернулся к собравшимся: — Сос, Ерванд и ты, Рыжий, ну-ка порастрясите этот мешок с костями. — И, уходя, бросил: — Ты, падло…
Остального я не расслышал. Те трое накинулись на меня. Они бы еще долго «трясли мешок с костями», но, едва тот парень ушел, выскочили из своих укрытий Вардан, Тагос, Шаво и другие и забросали их камнями.
Когда они удрали, Шаво сказал:
— Ты
