Джон Голсуорси - Девушка ждёт
– Значит, я человек старомодный. Никак не научусь выражать свои чувства вслух.
– Тут виновато твое чувство юмора. Оно тебя сдерживает, ты боишься показаться смешной. Сейчас мало у кого из молодежи есть настоящее чувство юмора; они бывают остроумны, но это совсем другое дело. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты вели бы себя так, как они себя ведут, если бы умели сами посмеяться над собой? А ведь тут-то и проявляется настоящее чувство юмора.
– Надо об этом подумать.
– Думай, только не теряй чувства юмора, Динни. Оно все равно что аромат у розы. Ты едешь назад, в Кондафорд?
– Да, наверно; Хьюберта вызовут в суд не раньше, чем придет почтовый пароход; а до этого еще десять дней.
– Что ж, передай привет Кондафорду; вряд ли мне еще суждены такие хорошие деньки, как тогда, когда мы жили там детьми.
– Я как раз об этом думала, дядя, когда ждала своей очереди, – последняя из негритят.
– Тебе еще рановато об этом думать. Подожди, скоро влюбишься.
– Я уже, дядя.
– Что, влюблена?
– Нет, жду.
– Ужасное состояние – влюбленность, – сказал Хилери. – Но я никогда не жалел, что пережил его.
Динни посмотрела на него искоса, и у нее блеснули зубы.
– А что, если тебе снова встать на эту стезю, дядечка?
– Ну нет, – сказал Хилери, выбивая трубку об угол почтового ящика, – моя песенка спета. Профессия не позволяет. К тому же я все никак не вылечусь от первого приступа.
– Я понимаю, – сказала Динни с сочувствием, – тетя Мэй такая душка.
– Тонко замечено. А вот и вокзал. До свидания, всего тебе лучшего! Я отправил чемодан еще утром.
Он помахал рукой и исчез.
Вернувшись в гостиницу, Динни пошла искать Адриана. Его нигде не было; огорченная, она снова вышла погулять и направилась в собор. Только она хотела там сесть и насладиться его мирной красотой, как увидела своего дядю: Адриан стоял у колонны и любовался круглым витражом. Динни подошла к нему и взяла его под руку. Он сжал ее руку, но ничего не сказал.
– Ты любишь цветное стекло, дядя?
– Ужасно люблю хорошее стекло, Динни. Ты когда-нибудь видела собор в Йорке?
Динни покачала головой; потом, поняв, что ей трудно будет навести разговор на нужную тему, она спросила напрямик:
– Что ты собираешься теперь делать?
– Ты говорила с Хилери?
– Да.
– Он хочет, чтобы я уехал на год.
– Я тоже.
– Это немалый срок, Динни, а я уже немолод.
– Ты бы поехал с Халлорсеном в экспедицию, если бы он тебя взял?
– Он меня не возьмет.
– Нет, возьмет.
– Я поеду, если буду уверен, что этого хочет Диана.
– Она ни за что не скажет, но я убеждена, что ей это необходимо.
– Если не можешь жить без солнца, – совсем тихо сказал Адриан, – тяжело ехать в края, где оно никогда не светит.
Динни погладила его по руке.
– Да, но ты знаешь, что скоро его увидишь. А это такая приятная экспедиция, и для здоровья полезно – недалеко, в Нью-Мехико. Ты вернешься совсем молоденький, в штанах, обшитых по бокам конской гривой, как у ковбоев в кино. Ты будешь неотразим, мне так хочется, чтобы ты был неотразим! А тут пока уляжется весь этот шум и гам.
– А моя служба?
– Ну, это легко уладить. Если Диана год проживет спокойно, она станет другим человеком и начнет о тебе мечтать, как о земле обетованной. Я знаю, что говорю.
– Ах ты, змея-искусительница, – сказал Адриан со своей невеселой улыбкой.
– Диана пережила тяжелое потрясение.
– Иногда мне кажется, что эта рана неизлечима.
– Ерунда!
– Станет она обо мне думать, если я уеду!
– Ты не знаешь женщин.
– А что можешь знать о женщинах ты, в твои годы? Я уже один раз уехал, а она стала думать о Ферзе. О таких, как я, женщины, наверно, не думают.
– Ну, тогда Нью-Мехико самое подходящее для тебя место. Когда ты вернешься, перед тобой не устоит ни одна женщина. Честное слово! Я обещаю, что буду ее стеречь, а дети не дадут ей тебя забыть. Они без конца говорят о тебе. Я уж постараюсь, чтобы они тебя почаще вспоминали.
– Как ни странно, – заметил бесстрастным тоном Адриан, – но, по-моему, она сейчас от меня дальше, чем когда был жив Ферз.
– Сейчас – да, и, может быть, это еще надолго. Но я знаю, в конце концов все уладится. Правда, дядя.
Адриан молчал.
– Я поеду, Динни, – сказал он наконец, – если Халлорсен меня возьмет.
– Возьмет. Нагнись, дядя. Я должна тебя поцеловать.
Адриан нагнулся. Поцелуй пришелся в кончик носа. Позади послышался кашель церковного служки…
Возвращение в Кондафорд состоялось в тот же день в прежнем порядке; молодой Тасборо сидел за рулем. В Чичестере он вел себя чрезвычайно тактично, ни разу не сделал предложения, и Динни была ему за это благодарна. Ей тоже хотелось покоя, как и Диане. Алан уехал из Кондафорда в тот же вечер, Диана с детьми – на другой день; Клер вернулась из Шотландии, где долго гостила, и теперь в Кондафорде остались только свои. А Динни все никак не могла успокоиться. Теперь, когда больше не надо было волноваться из-за бедного Ферза, ее мучили мысли о Хьюберте. Удивительно, какую тревогу вызывала эта нависшая над ними угроза! Хьюберт и Джин писали с Восточного побережья веселые письма. По их словам, они ничуть не беспокоились, чего нельзя было сказать о Динни. И она знала, как встревожена ее мать, а еще больше – отец. Клер была скорее сердита, чем встревожена, и злость ее выражалась в необычайном для нее приливе энергии, – по утрам она ходила с отцом охотиться на лисиц, а после обеда брала машину и отправлялась в гости к соседям, где часто засиживалась до позднего вечера. На нее – самого светского члена их семьи – всегда был большой спрос. Динни ни с кем не делилась своими тревогами. Она написала Халлорсену о дяде Адриане, послав ему одновременно обещанную фотографию, – снимок изображал ее в бальном платье и был сделан два года назад, когда ее и Клер в целях экономии одновременно представили ко двору. Халлорсен немедленно ответил: «Фотография просто прелесть. Буду рад взять с собой вашего дядю. Пишу ему немедленно». Подпись гласила: «Всегда преданный вам».
Динни прочитала письмо с признательностью, но без сердечного трепета, за что тут же обозвала себя бесчувственной тварью. Успокоившись насчет Адриана, – она знала, что хлопоты о его отпуске охотно возьмет на себя Хилери, – Динни теперь неотступно думала о Хьюберте; ею все больше овладевали мрачные предчувствия. Она пыталась убедить себя, что это от безделья или нервная реакция после истории с Ферзом, но никакие доводы не действовали. Если даже на родине Хьюберту так мало доверяют, что готовы его выдать, – на что же ему рассчитывать там? Она подолгу разглядывала тайком карту Боливии, словно очертания страны помогали ей проникнуть в психологию этого народа. Никогда еще она так страстно не любила свой дом, как в эти тревожные дни. Кондафорд – родовое имение, и если Хьюберта вышлют, осудят, если он умрет в тюрьме или будет убит одним из этих погонщиков, а у Джин не окажется наследника, – имение перейдет к старшему сыну Хилери, к двоюродному брату, школьнику, которого она едва знает; конечно, оно останется в семье, но это будет уже не то. С судьбой Хьюберта связана судьба ее родного гнезда. И, хотя она удивлялась тому, что может думать о себе, когда на карту поставлена жизнь Хьюберта, она никак не могла отделаться от этих мыслей.
Как-то утром она попросила Клер отвезти ее в Липпингхолл. Динни терпеть не могла править машиной, и не зря: ее привычка видеть смешную сторону, во всем, что ей встречается, несколько раз чуть было не довела ее до беды. Они приехали к самому обеду, и леди Монт встретила их восклицанием:
– Девочки, какая досада! Впрочем, может, вы любите морковку? Дяди дома нет. Так очищает кровь! Блор, поглядите, не зажарила ли Августина какую-нибудь птичку. Да, Блор, попросите ее сделать эти вкусные блинчики с вареньем, которые мне нельзя есть.
– Нет, тетя Эм, пожалуйста, не заказывай того, чего тебе нельзя есть самой.
– Но мне ничего нельзя есть. Ваш дядя толстеет, поэтому я худею. Да, Блор: омлет с сыром и какого-нибудь хорошего вина… и кофе.
– Тетя, это ужасно!
– Винограду, Блор. И эти сигареты – они наверху, в комнате мистера Майкла. Дядя их не курит, а я курю всякую дрянь, поэтому сигарет у нас никогда не бывает. И еще, Блор…
– Да, миледи?
– Коктейли, Блор.
– Тетя Эм, мы не пьем коктейлей.
– Нет, пьете, я видела. Клер, ты такая худенькая. Ты тоже сидишь на диете?
– Нет, я была в Шотландии.
– Охотилась и ловила рыбу? А теперь побегайте по дому. Я вас подожду.
Пока они «бегали по дому», Клер спросила Динни:
– Где тетя Эм научилась глотать окончания слов?
– Папа рассказывал, что в школе, где она училась, считалось неприличным произносить все слово до конца. Правда, она – прелесть?
