Джон Голсуорси - Девушка ждёт
– Вы хотите сказать, что перед этим их сняли?
– Да, чтобы сбежать вниз потихоньку. И я их надела. Он сказал: «Я не позволю вмешиваться в мою жизнь. Я сам решу, что с собой делать». Я сказала: «Вы же знаете, что мы хотим вам только добра». А он ответил: «Знаю я это „добро“, с меня хватит». Потом он посмотрел в окно и сказал: «Дождь льет как из ведра», – повернулся ко мне и закричал: «Вон отсюда, живо! Вон отсюда!» – и я бросилась бегом вверх по лестнице.
Динни остановилась и перевела дух. Она вновь переживала те памятные минуты, и сердце у нее колотилось. Она закрыла глаза.
– Да, мисс Черрел, что же было потом?
Она открыла глаза. Перед ней все еще был следователь, а присяжные слушали ее, раскрыв рот.
– Я рассказала обо всем миссис Ферз. Мы не знали, что делать и что нас ожидает… так мы ничего и не придумали, и я предложила пододвинуть к двери кровать и постараться заснуть.
– И вы заснули?
– Да, только не скоро. Миссис Ферз так измучилась, что наконец уснула; кажется, к утру уснула и я. Во всяком случае, меня разбудила горничная.
– Скажите, в эту ночь капитан Ферз больше не появлялся?
Она вспомнила старую школьную поговорку: «Если уж врешь, то ври как следует», – и твердо заявила:
– Нет, не появлялся.
– Когда вас разбудили?
– В восемь часов. Я разбудила миссис Ферз, и мы сразу спустились вниз. Комната капитана Ферза была в беспорядке; постель была смята; но в доме его нигде не оказалось, а его шляпа и пальто исчезли со стула в холле, куда он их бросил накануне.
– Что вы сделали дальше?
– Мы посоветовались; миссис Ферз хотела обратиться к своему врачу и к нашему общему двоюродному брату, члену парламента Майклу Монту; но я подумала, что если этим займутся мои дяди, они куда вернее разыщут капитана Ферза. Я уговорила миссис Ферз поехать к дяде Адриану, попросить его рассказать обо всем дяде Хилери и вместе с ним попробовать отыскать капитана Ферза. Я знала, что оба они очень умные и тактичные люди. – Динни увидела, как следователь отвесил полупоклон в ту сторону, где сидели Адриан и Хилери, и торопливо продолжала – Они ведь тоже старые друзья этой семьи; я решила, что никто не сможет найти Ферза без всякой огласки скорее, чем они. Вот мы и поехали к дяде Адриану, а он согласился попросить дядю Хилери ему помочь и вместе с ним отправиться на поиски; потом я отвезла миссис Ферз в Кондафорд, к детям, и это все, что мне известно, сэр.
Следователь поклонился ей довольно низко и сказал:
– Спасибо, мисс Черрел. Вы отлично дали свои показания.
Присяжные заерзали на своих местах, словно их тоже подмывало поклониться, и Динни, неуверенно ступая, вышла из-за своей загородки и села рядом с Хилери; тот накрыл ладонью ее руку. Она сидела, не шевелясь, и вдруг почувствовала, как по щеке ее медленно катится слеза, – лекарство, видно, перестало действовать. Она вяло прислушивалась к тому, что было дальше: к показаниям главного врача клиники и речи следователя, – а потом, безмолвно ожидая решения присяжных, мучилась сознанием, что в своей верности живым предала мертвого. Какое это было отвратительное чувство: она обвинила в безумии того, кто не мог ни защититься, ни оправдаться. Потом она с напряжением и страхом смотрела, как гуськом возвращаются присяжные и рассаживаются по своим местам, как встает старшина присяжных, чтобы объявить решение.
– Мы считаем, что покойный умер от падения в меловой карьер.
– Это означает смерть от несчастного случая, – пояснил следователь.
– И хотим выразить сочувствие вдове покойного.
Динни чуть было не захлопала в ладоши. Вот вам!
Они, эти ископаемые, все-таки признали самоубийство недоказанным! Она вскинула голову и неожиданно наградила их теплой, почти нежной улыбкой.
Глава тридцать первая
Перестав улыбаться, Динни заметила, что дядя Хилери поглядывает на нее с хитрецой.
– Как ты думаешь, дядя, нам можно идти?
– Да уж пойдем, Динни, пока ты совсем не вскружила голову старшине присяжных.
На улице, на сыром октябрьском ветру – стояла обычная английская осень, – она сказала:
– Давай немножко подышим свежим воздухом, – пусть из нас выветрятся судебные запахи.
Они свернули в ту сторону, где вдалеке виднелось море, и бодро зашагали рядом.
– Мне ужасно хочется знать, что произошло до меня; я ничего не напутала?
– Нет. Из показаний Дианы сразу же выяснилось, что Ферз вернулся из клиники, и следователь обошелся с ней деликатно. Очень удачно, что меня вызвали до Адриана, поэтому его показания только повторили мои, и он ничем не обратил на себя внимания. Мне даже жаль репортеров. Присяжные всегда избегают констатировать самоубийство или потерю рассудка, если к этому есть малейшая возможность; да в конце концов мы и в самом деле не знаем, что случилось с беднягой в последнюю минуту. Он легко мог оступиться и сорваться в карьер; сумерки сгущались, и было уже довольно темно.
– Ты в самом деле так думаешь?
– Нет, Динни, – покачал головой Хилери. – По-моему, он задумал это с самого начала, а это место ближе, всего к его родному дому. И хотя так говорить не следует, слава богу, что все кончилось и он обрел покой.
– Да! Да… Что же теперь будет с Дианой и дядей Адрианом?
Хилери набил трубку и остановился, чтобы ее раскурить.
– Видишь ли, дорогая, я дал Адриану один совет. Не знаю, послушается ли он, но, если придется к слову, ты могла бы меня поддержать. Он ждал столько лет. Пусть подождет еще годик.
– Вот это ты прекрасно придумал!
– Да ну! – удивился Хилери.
– Правда! Диана просто не в состоянии думать сейчас даже о нем. Ее надо оставить одну с детьми.
– Интересно, – сказал Хилери, – нельзя ли подсунуть ему какую-нибудь экспедицию за черепами, которая на год унесет его из Англии.
– Халлорсен! – закричала Динни, хлопая в ладоши. – Халлорсен опять уезжает. А дядю Адриана он любит.
– Отлично! А возьмет он его?
– Возьмет, если я попрошу, – коротко ответила Динни.
Хилери снова бросил на нее лукавый взгляд.
– Ну и опасная же ты женщина! Надеюсь, попечители музея дадут Адриану отпуск. Я заставлю старого Шропшира и Лоренса этим заняться. Пойдем назад. Я должен поспеть на поезд. Жаль, конечно, – здесь такой чудный воздух, но по мне соскучились мои Луга.
Динни взяла его под руку.
– Ты прелесть, дядя Хилери.
Хилери удивленно раскрыл глаза.
– С чего это вдруг?
– Будто ты не понимаешь: у тебя есть настоящие устои, и в то же время ты какой-то ужасно сегодняшний, терпимый, свободомыслящий!
– Гм! – произнес Хилери, выпуская облако дыма.
– Я уверена, ты допускаешь даже аборт.
– Видишь ли, – сказал Хилери, – мы, священники, находимся тут в комическом положении. В свое время считалось непатриотичным высказываться за ограничение рождаемости. Но в наши дни, когда авиация и ядовитые газы сделали пушечное мясо ненужным, а безработица растет, – боюсь, что теперь антипатриотично не высказываться за ограничение рождаемости. Что касается наших христианских принципов, то, будучи патриотами, отступили же мы во время войны от христианского принципа «Не убий»; таким образом, будучи патриотами, мы логически не можем придерживаться и христианского принципа «Плодитесь и размножайтесь!» По крайней мере в условиях городских трущоб аборт – благое дело.
– И ты не веришь даже в ад?
– Нет, верю; мои прихожане проводят в нем всю жизнь.
– И ты считаешь, что в воскресенье можно играть в футбол? – Хилери кивнул. – И принимать солнечные ванны без купального костюма?
– Да, если бы у нас было солнце.
– И ты не против того, чтобы женщины носили пижамы и курили?
– Только не вонючий табак, ни в коем случае!
– По-моему, это не демократично.
– Ничего не поделаешь, Динни. Понюхай! – И он пустил в нее клуб дыма.
Динни понюхала.
– Это турецкий табак, и пахнет чудесно, но женщины не курят трубку. Наверно, у каждого из нас есть свой пунктик, у тебя – долой махорку. Во всем прочем ты человек совершенно нового склада. Когда я сидела в суде и разглядывала это сборище, мне казалось, что у одного тебя по-настоящему современное лицо.
– Милая, ничего удивительного: Чичестер – одна из твердынь нашей церкви.
– Знаешь, по-моему, в жизни вообще не так много новшеств.
– Ты не живешь в Лондоне. Хотя в каком-то смысле ты права. Да, мы стали обо всем говорить откровеннее, но это еще не новый уклад. Вся разница между моей молодостью и сегодняшним днем – только в форме выражения. У нас были свои сомнения, свое любопытство, свои желания, только мы их не высказывали. А они теперь высказывают. Я вижу много студентов, – они приходят к нам поработать в Лугах. Знаешь, с самой колыбели их учат говорить все, что им взбредет в голову, и они не стесняются. Мы так не умели, хотя и нам приходили в голову те же самые мысли. Вот и вся разница. Это да еще, пожалуй, автомобили.
