X-AVIA - Анна Олеговна Ефименко
Дантес демонстративно развязывает узел галстука (буквы «S amp;A» сбоку), расстегивает верхнюю пуговицу, вышагивает еще ближе к дулу пистолета и бросает последний вызов:
– Что, слабо, да? – кричит он Мире. – Меня одного слабо? Не трогай ее, поняла меня? Ты поняла меня? – и, понизив голос, он поворачивается к Кристабель, – не плачь, солнышко. Пускай она хлопнет меня, может, кому от этого лучше станет. Ты только не плачь. Я всегда буду любить тебя, – он кладет ладонь на ее голову, – и эти шикарные черные волосы, худышечка моя.
Кристабель зарывается в плечо Дантеса. Мира молча держит обоих деток под прицелом.
Спустя пару секунд все деревья в лесах под Горой, кажется, задрожали от этих многократных оглушительных выстрелов. Мира, как всегда, разрядила обойму полностью.
* * *
Выкинув истлевшие и вонючие «продукты горения» в мусорку, я ковыряюсь с текстом. Группа «Мультфильмы» продолжает петь про пистолет. Мне все время звонит диспетчер, интересно, что же мне хотят сообщить? Неужто то, что двух небожителей-хозяев моего места работы нашли убитыми и отныне до веку все рейсы отменяются? Ну, это я знаю раньше всех вообще-то. На автоответчике диспетчер оставляет сообщение, в котором просит Клео перезвонить, так как случилось что-то страшное. Глупенькие, я-то еще вчера это услышала от… хм… первоисточников. Только не называйте меня больше Клео. Вот уж что бесит так бесит, черт. Пока звоню диспетчеру, по второй линии мне зачем-то звонит Мира, должно быть, она уже возвращается сюда из Черных Садов, но я не успеваю ей ответить, вдруг все разговоры обрываются, дурацкая связь. Сейчас, уже совсем скоро приедет Мира, я хоть спрошу, что там стало с домом. А пока надо закончить страницу. Он, этот их вокалист поет и поет свой бесконечный рефрен:
«Пистолет
За пазухой; загадки
Разгаданы; отгадки
Запалены. А ты -
Слишком плохо ты прячешь следы.
Посмотри
Внимательно на
Наши фотографии –
Печальные истории
О съемных квартирах
Без горячей воды.»
Глава 31. Аэропорт («Nirgeind ein Ort»44)
44 Нем. «Нигде нет места»
«О, этот бред сердечный и вечера,
И вечер бесконечный, что был вчера.
И гул езды далекой, как дальний плеск,
И свечки одинокой печальный блеск.
И собственного тела мне чуждый вид,
И горечь без предела былых обид.
И страсти отблеск знойный из прежних лет,
И маятник спокойный, твердящий: нет.
И шепот укоризны кому-то вслед,
И сновиденье жизни, и жизни бред.»
(Н.Минский)
Мира приезжает тем же вечером, когда мы с Б. ужинаем и размышляем, какое бы кино нам сегодня посмотреть. Сходимся на «Амадее» Милоша Формана. А потом вдруг не сходимся. Я бешу его своими занудными, долгими, мудреными авторскими фильмами. Б. хочет услышать благодарности за то, что он соизволил вновь принять меня в своем доме после всего, что произошло. Я жду спасибо за то, что соизволила остаться с ним. Откинув в сторону вилки и ножи, домашнее холодное оружие, мы орем какой-то ужас друг другу в лицо, исходим маразмом, наконец, решаем развестись теперь уже навсегда. Он начинает жаловаться, что все делает для меня, а плохая Кэтрин не ценит. Разве что не читает мои тексты, но это не так страшно, ведь меня тоже не впечатляет его музыка. Вопрос: «Какой от тебя толк?» перебрасывается теннисным мячиком с одной половины стола на другую, ответить же никто ничего вразумительного не может.
Мира приезжает. «Ну что Черные Сады?» – спрашиваю я ее. «Ничего», – отвечает она и уходит в комнату для гостей спать. Вот и весь разговор. Ночью в ванной пересчитываю ее патроны и ломаю себе голову, пытаясь угадать, кого же она грохнула в Садах. Фрау Нахтигаль? Ее-то за что? Каких-нибудь забредших в поселок егерей? Тоже бред. Там людей-то проживает всего ничего, две с половиной калеки, зачем ей потребовалось туда ехать? Ключи она, кстати, мне не отдала обратно. Да и вообще со мной не стала разговаривать, даже ужинать с нами не стала. Сразу завалилась спать, будто весь вечер на не машине каталась, а вагоны разгружала, бедняга. А мне теперь сиди и гадай. Стоп, может быть, это как-то связано с убийством Герберта и Хельги? Я слышала, что их особняк стоит где-то неподалеку от аэропорта, но всегда думала, что они живут ближе к нашей с Б. даче, нежели чем к Черным Садам… Хотя владельцам авиакомпании, бывшим бортпроводникам, между прочим, куда удобнее поселиться именно с той стороны Горы, где Сады… Возможно, здесь ключ к разгадке? Наверное, Мира оставила что-то важное в их дворце и сегодня ездила туда забрать эту вещь и заодно оценить обстановку… Хотя это какое-то слабое объяснение. Мира никогда ничего не упускает из виду, творить подобные глупости просто не в ее стиле.
Я спрашиваю Миру, куда мне пойти теперь летать, и стоит мне продолжать летать вообще. Она цитирует Матисса: «Прежде чем начать учиться танцевать на канате, нужно научиться уверенно ходить». Я обвиняю ее в том, что она сомневается в моем профессионализме. На что Мира с неизменной улыбкой отвечает: «К., из всех моих детей ты всегда была и остаешься любимейшим ребенком… Но авиация и ты… Подумай хорошо еще раз над этим.»
На следующее утро Б. уходит на работу, а мы с Мирой сидим на кухне и пьем кофе. Она не упускает ни одной возможности подколоть меня по поводу златокудрой Гретхен и всех пришедших на ум и в фантазию выдающихся блондинок, в том числе и несчастной покойницы, художницы Мартариозы фон Лау из Швабии. В итоге я не выдерживаю, бегу в свой писательский кабинет, притаскиваю оттуда аккуратную баночку чернил Parker для перьевой ручки, и, под злорадное Мирино хихиканье, одним движением руки опрокидываю всю банку себе на макушку.
«Еще есть кофе, не забудь!» – протягивает она мне чашку с эспрессо, намекая на оттенок напитка. Облиться кофе я, увы, отказываюсь, сославшись на то, что для нежной кожи головы он будет чересчур горячим. До соевого соуса у нас тоже, к счастью, не доходит, хотя это было бы вполне символично, учитывая, что Мира – до сих пор подданная Японии, а я к Дальнему Востоку тоже имею самое непосредственное отношение. Мы вспоминаем наше море, ох, вот единственный человек в этом Большом Городе, с которым я могу предаваться воспоминаниям о нашем море, об
