Книги Судей - Эдвард Фредерик Бенсон
При звуке ее голоса, а особенно при звуке ее смеха он обернулся и посмотрел на нее, и его лицо изменилось.
– А что я такого сказал? – спросил он.
– Ты сказал: «Дай мне кинжалы!» – ах, нет, это сказала леди Макбет. Что ж, вот они. Подойди ко мне, Фрэнк, и я тебе их дам.
Фрэнк послушно направился к ней, а она вместе с кистями и палитрой уже выскочила в коридор. Как только ее муж покинул студию, она захлопнула дверь и с торжествующим видом встала перед ним.
– Вот твои кинжалы, – сказала Марджери, – но ты же не собираешься использовать их прямо сейчас? Ты закончишь свой портрет, но не как сумасшедший. А если ты собираешься быть похожим на Макбета, то я попросту умру или стану вести себя, как леди Макбет, и тогда из нас выйдет прекрасная парочка. Я буду ходить во сне, спускаться к морю и целыми днями мыть руки, пока они не станут совершенно красными. А теперь – на воздух. Марш!
Глава VIII
После ланча Фрэнк и Марджери сели в маленькую лодку, чтобы исследовать, как часто делали это прежде, ручейки, протекавшие между деревьями. Когда прилив был высоким, лодочка продвигалась без труда. Супругов радовали маленькие открытия. Иногда можно было увидеть зимородка, который вспархивал с мелководья и стремительно летел вдоль сверкающей солнечной дорожки. Уже начались первые в году ночные заморозки, и на широколистном щавеле, заросли которого тянулись вдоль берегов, держались капли влаги, словно жемчужины или лунные камни. Лес за последние два дня окрасился совсем уж в осеннюю палитру, и на воде встречались пятиконечные листья лесного ореха. Они заметили кролика, улепетывающего в густом мелколесье, а потом молодого самца фазана; как всегда невозмутимый, он провожал взглядом незваных гостей.
Марджери испытывала великое облегчение от того, что оторвала Фрэнка от работы. Порочный взгляд на лице портрета и, более того, тот же взгляд на лице ее мужа расстроили ее сильнее, чем она могла предвидеть.
Но даже если в глазах ее мужа поселятся все призраки «Декамерона», – ничто не заставит ее отказаться от принятого решения: она должна добиться того, чтобы Фрэнк закончил портрет. Марджери не верила в оккультные феномены – ни одна картина, ни один портрет не могут изменить природу художника. Почувствовать усталость или даже раздражение от работы не означает утратить индивидуальность; усталость, если художник работал напряженно и добросовестно, – неизбежна; раздражение – сущая чепуха, оно может возникнуть от чего угодно и быстро проходит. Марджери благоразумно не верила в саму возможность того, что ее муж утратит свою индивидуальность, работая над портретом; скорее ее волновало другое. Она никак не могла отвлечься от мысли о другом страхе Фрэнка – Марджери сама запретила ему касаться этой темы еще до того, как они поженились. Марджери смутно связывала этот его страх с той дрожью, что охватила ее, когда она увидела мужа прошлым вечером; из глубины сознания ей пришел образ – море, выбрасывающее на берег своих мертвецов…
Думая об этом, она засомневалась в себе и во всех тех решениях, которые приняла. Она пока еще не знала, чего боялась, но смутно понимала, что это, возможно, прояснится, причем очень скоро, а когда прояснится, ей нужно будет принимать решения заново. В настоящий момент у нее было единственное желание – чтобы Фрэнк поскорее закончил портрет. Как можно скорее… Но сейчас Фрэнк был вместе с ней и был таким, какого она знала и любила на протяжении всей их совместной жизни. Она не хотела рисковать этой любовью, но уже не знала, что может произойти.
Фрэнк правил лодкой, отталкиваясь от дна тяжелым веслом, – ручей был слишком узким, чтобы грести как обычно; Марджери повернулась к нему со своего места на носу (она высматривала в воде притаившиеся коряги и корни), их глаза встретились, и Фрэнк улыбнулся.
– Это похоже на самый первый день, когда мы оказались здесь, правда, Марджи? – сказал он. – Ты помнишь? Мы приехали сюда сентябрьским утром, после того как всю ночь провели в дороге из Лондона, а после ланча поплыли на лодке по этому же ручью.
– Да, Фрэнк, конечно, помню, и я испытываю точно такое же чувство, как тогда.
– И что же ты чувствовала?
– Ну… Что наконец-то ты полностью принадлежишь мне, а до всего остального мне нет никакого дела.
– О боже! – внезапно воскликнул он.
– Что такое?
Фрэнк провел лодку через небольшой омут, образованный слабым течением, направил ее к берег, вышел и сел на траву.
– Марджи, дорогая, я хочу поговорить с тобой о совершенно трезвой вещи. Я никоим образом не возбужден и не переутомлен, клянусь тебе. У меня нет ощущения, что с нами произошла или должна произойти какая-то ужасная вещь. Напротив, я абсолютно спокоен и благоразумен. А поговорить с тобой я хочу о портрете. Все это утро я думал, что мне не следует продолжать работу над ним, но я все-таки продолжил… возможно, потому, что портрет насылает на меня какие-то ужасные, зловещие чары. Я твердо уверен, что мне не следует продолжать работу – в этом портрете таится зло. Утром я пришел к мысли, что приношу в жертву наши счастливые дни. Ты, Марджери, – это весь мир для меня, так всегда было, за исключением тех часов, что я провожу в студии, рисуя портрет. Тот самый наш первый день, когда мы приехали сюда и так же катались на лодке, – он сохранился в моем сознании. И я бы хотел сейчас, здесь, на том же самом месте, где мы были так счастливы, поговорить с тобой о том, что мне делать дальше…
– О, Фрэнк, не будь трусом, – сказала растроганная Марджери. – Ты ведь знаешь, что я тоже думаю об этом. Конечно, вся моя жизнь связана только с тобой, но… но… – Она положила руку ему на колено. – Фрэнк, ты ведь не сомневаешься во мне? Для меня ничто в мире не перевесит твою любовь и мою любовь к тебе, но мы должны сохранять здравомыслие. Допустим, у тебя было бы сильное предчувствие, что ты утонешь на обратном пути домой, отправившись в плавание… О, я бы не стала настаивать, чтобы ты вернулся вопреки всему. Но есть и другое. Существует множество вещей, о природе которых мы ничего не знаем, – те же предчувствия, страхи, ужасы, – однако мы будем выглядеть как дети, принимая в расчет абсолютно все из них или позволяя им руководить нами. Поэтому только для твоей, а не для моей пользы
