Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны
— Что это еще за девицы?
— Сказать по правде, собой-то они хороши... потому на них офицеры и заглядываются... И с вашими унтерами гуляют...
Никто об этом и не слыхал.
— Георгидиу, возьми четырех человек и погляди, что там такое.
Крестьянин подводит меня к воротам дома и отходит в сторону, чтобы его не заметили.
— Вот этот дом... Их дом... А зовут их Мария и Анна Мэнчуля.
В доме идет пирушка, с криками и песнями. На наш стук в ворота во дворе появляются обе девицы. Одна из них низенькая, лет двадцати, с большими карими глазами и круглым лицом здоровой крестьянки.
— Что у вас здесь такое?
— Пируем, господин офицер... пируем на радостях, что наши пришли, румыны... Пожалуйте в дом, угостим вас жареными цыплятами да добрым вином...
Мне следует вести себя, как опытному сыщику, но я не знаю, с чего начать. На первый взгляд здесь нет ничего подозрительного. Мне очень неловко.
— Послушай, у меня такое впечатление, что вы шпионки. Они клянутся, охают, но не плачут, как настоящие маркитантки.
— Ох, господин офицер, как можно? Слыханное ли дело? Шпионки?! А мы-то не знали, куда деваться от радости, что наши пришли, румыны...
Я возвращаюсь, решив оставить все как есть. Узнав, что я не нашел ничего, подтверждающего наши опасения, полковник вне себя от гнева.
— Как можно, господин офицер, ведь вы же умный человек, а не поняли, что это за пирушка. Сейчас же идите, сделайте обыск, арестуйте их и оставьте там охрану до завтра.
Я возвращаюсь, делаю обыск при свете свечей, потому что уже ночь, и, ничего не найдя, все же говорю им, что они арестованы. Оставляю там капрала и трех часовых. Женщины в ужасе. Веселая послеобеденная пирушка обернулась бедой.
После полуночи начинается дождь. Вода ручьями стекает по полотну низких палаток, но особенно досадно, что она проникает и снизу и наши постели мокнут. Спать никто не может. Когда в час ночи мы получаем приказ выступать, поднимается бестолковая суета. Люди не находят друг друга, перекликаются без конца, не могут быстро свернуть палатки, в узком овраге негде построиться колонне.
— Господин полковник... у меня в селе... эти шпионки... как с ними быть?
При свете железнодорожного фонаря он вместе с майором из 2-го батальона и его адъютантом разглядывают маленькую карту, никак не находя нужных точек.
— Господин полковник...
— Что такое? — Раздраженный, он с трудом отрывает глаза от карты, по которой прогуливается толстый палец майора.
— Как нам быть с этими девицами... шпионками? ж Он сердится:
— Оставьте меня в покое, господин офицер, до того ли теперь?.. Надо же, черт возьми... Ох, грехи мои...
Я не сдаюсь:
— Господин полковник... у меня там пост... Он взбешен.
— Оставьте меня, господин офицер, поймите наконец... Но я, выбитый из колеи, не зная, что предпринять, все же настаиваю:
— Что мне с ними делать?
— Что делать? Расстреляйте их, господин офицер... делайте что хотите, только оставьте меня в покое... Расстреляйте — и баста.
У меня темнеет в глазах. Я ухожу растерянный.
— Господин майор, у меня в селе капрал и трое солдат... Что мне делать с этими девицами?
— Что еще за девицы? Оставьте меня в покое с вашими девицами... Как там девятая, готова?
— Господин майор, — скулю я, вконец расстроенный.
— Идите и спросите у полковника. ч — Я уже был.
— Ну и как? Что он сказал? Мне не хочется признаваться.
— Сказал, чтобы я к нему не приставал... Расстрелять их — и баста.
— Флорою, ты построил своих людей?... Корабу, готов? Смотрите, на марше не шуметь... Фляги засунуть в карманы, чтобы не брякали.
— Господин майор, как мне быть?
— Да оставьте меня в покое... Расстреляйте их, если так велел полковник, и быстро в свой взвод.
Я решаюсь предоставить все капралу, пусть делает что взбредет ему в голову, как в азартной игре...
Мы идем вроде бы назад, удаляясь от Олта. Идем по проезжей дороге, увязая в грязи. Дождь льет не переставая. Люди скользят, натыкаются друг на друга и с горечью бранятся. Ряды все время смешиваются.
На рассвете какая-то тень догоняет меня, пытаясь идти со мной в ногу.
— Господин младший лейтенант...
— Ну, что там еще? Кто ты такой?
— Я Никулае Замфир, капрал, — говорит он все также шепотом, тяжело дыша.
— Ну, как там?
— Привел я этих баб сюда.
— Ты что, спятил?
— Вон они...
Обе в рубашках, босые, в накинутых на плечи платках идут рядышком, под дождем, следом охрана. Я решаю махнуть на все рукой. На заре мы останавливаемся в другом овраге.
— Господин майор! . — В чем дело?
— Капрал пришел, с бабами... Майор крестит широкую грудь.
— Сюда?
— Сюда.
— Ну, мой милый, если полковник заметит, им несдобровать... сейчас же отправь их в бригаду.
Что я и делаю, разумеется.
На следующий день мы узнаем, что ночью — переправа через Олт у Кохальмы. Агония подходит к концу... Мы занимаем исходные позиции на лесной поляне и готовим свои души, как готовят гробы и саваны для мертвых. Формы, краски становятся нереальными.
Часа в четыре приходит командир бригады. Собирает нас, офицеров, в кружок.
— Итак, господин полковник... Вы меня поняли? Мы понуро слушаем объяснения, которые не говорят нам ничего. В атаку пойдем ночью, без всякой артиллерийской подготовки.
Один из нас говорит глухо, выражая общую мысль:
— Господин генерал... река-то глубокая, метра, наверное, два или три. И течение быстрое...
Командир бригады в недоумении.
— Ну... как же быть? Поставьте справа самых высоких... Пусть люди держатся друг за друга... Что же делать?
Оришан усмехается и подавленно смотрит на меня. Другой говорит неуверенно, будто наугад:
— И потом, там, где брод, под водой, протянута проволока, чтобы мы в ней запутались...
Наш генерал, кажется, узнает об этом впервые. Он хмурит густые брови.
— Да... как же быть?.. Полковник... Велите нарубить в лесу веток... приготовьте ветки и выберите проволоку.
Он тянет свой длинный седой ус.
Мы смотрим друг на друга с недоумением животных, которых ведут на бойню. Ради этого мы целую неделю стояли на месте?
Полковник тяжело дышит, взволнованный, бледный, нерешительный.
— Да... конечно... Но видите ли... господин генерал... будет трудно... У них там пулеметные гнезда, стволы наведены с самого утра.
— Может, и наведены... Но что же нам, по-вашему, делать?
Корабу, смуглый и плотный, подходит и показывает на скалистый выступ там, на другом берегу.
— Господин генерал, сначала нужно занять эту высоту, это ключ ко всем их позициям.
Мы слабо улыбаемся, понимая невозможность подобного предприятия, и генерал презрительно спрашивает:
— Занять... оно конечно... но кто ее займет? Капитан, который кажется единственным здесь кадровым офицером, коротко отвечает!
— Я займу, со своей ротой.
Генерал смотрит на него еще презрительнее, явно недовольный таким отчаянным авантюризмом, и находит, что не стоит даже отвечать.
— Да, полковник... Я и забыл вам сказать... Возьмете только два батальона. Один останется со мной, в резерве полковой бригады.
После короткого совещания между командирами батальонов оказывается, что идти в резерв — наша очередь...
— А я и не знал, — вздыхаю я облегченно: выиграли еще несколько часов по сравнению с остальными.
Это все равно что отложить операцию на несколько минут.
Вечером мы выступаем в поход и к полночи, пройдя в мертвой тишине километра два между молчаливых, затемненных, словно населенных призраками, домов, останавливаемся возле высокой железнодорожной насыпи. Там мы и располагаемся. Мы знаем, что у противника есть сторожевые посты по эту, нашу сторону Олта в степи. Нужно, чтобы, пока им ничего не известно, наши люди по одному проскользнули к ним в тыл, построились поротно и затем начали атаку... Если возможно, перейти реку следует, соблюдая абсолютную тишину, и лишь потом открыть огонь.
План кажется мне невыполнимым. Впрочем, Олт перейдет ночью вся дивизия. Полк, попытавшийся сделать это два дня тому назад, был, однако, отброшен, это мы тоже знаем, причем отброшен с потерями.
Люди, ушедшие вперед, кажется, исчезли в ночи, в потустороннем мире. Что ощущают, что видят, что чувствуют они теперь, в эти минуты? Примерно через час до нас наконец доносится, словно бы признак какой-то жизни, торопливая пулеметная очередь, которая разрывает ночь и устремляется ввысь, к звездам. Начинается металлический, оглушительный лай пулеметов, они стремительно тарахтят, выбрасывая ленту за лентой, лают громко, пугающе, как мотор мотоцикла.
Мы не знаем, что там, впереди, хотя светит луна, и я все время пытаюсь представить себе, что видят глаза находящихся там людей. Я чувствую, что одет слишком легко, но перчатки, которые я надел с самого начала, кажется, меня согревают. Саблю я сдал в обоз вместе с багажом, а винтовку не ношу, чтобы было легче двигаться и потому что чувствую, что никогда не смогу выстрелить в упор.
Мы стоим, сгрудившись за железнодорожной насыпью, и все еще ждем. Всю ночь кипит и бурлит невидимый для нас котел. Это тот свет, и мы стоим у его врат.
