Болеслав Прус - Кукла
- А если вам даже удастся это, что тогда? - спросил Вокульский.
- Слава, которой не достигал еще ни один человек, - отвечал Охоцкий. Вот моя жена, моя возлюбленная... Будьте здоровы, мне пора...
Он пожал Вокульскому руку, сбежал с холма и исчез между деревьями.
Ботанический и Лазенки уже погружались в вечерний сумрак.
"Безумец или гений? - думал Вокульский, чувствуя, что и сам он находится в состоянии сильного возбуждения. - А если гений?"
Он встал и направился в глубину сада, смешавшись с гуляющими. Небо, нависшее над холмом, с которого он только что спустился, внушало ему какой-то священный ужас.
В Ботаническом саду было людно, по всем аллеям плотными рядами фланировали гуляющие, лишь кое-где этот сплошной поток разбивался на отдельные группы; скамьи прогибались под тяжестью сидевших. Вокульскому то и дело преграждали дорогу, наступали на пятки, задевали локтями; со всех сторон звучали говор и смех. В Уяздовских Аллеях, у каменной ограды Бельведерского парка, возле решетки со стороны больницы, на самых уединенных дорожках и даже на загороженных тропинках - всюду было шумно и весело. Чем становилось темнее, тем гуще и шумней была толпа.
- Мне уже места не хватает на свете! - пробормотал Вокульский.
Он прошел в Лазенки и там отыскал спокойный уголок. На небе заискрилось несколько звезд. Из аллей доносились шорохи и голоса, от пруда тянуло сыростью. Время от времени над головой его с жужжанием пролетал жук или беззвучно скользила летучая мышь; в глубине парка жалобно попискивала какая-то птичка, тщетно призывавшая друга; с пруда долетали далекий всплеск весел и молодой женский смех.
Навстречу ему шли двое, близко прижавшись друг к другу, и тихо разговаривали. Они свернули с дорожки и укрылись в тени ветвей. Он подумал с болью и сарказмом:
"Вот они, счастливые любовники! Шепчутся и убегают, как воры... хороши порядки на свете, а? Любопытно, насколько было бы лучше, если б миром управлял Люцифер? А что, если бы сейчас ко мне подошел бандит и убил меня в этом глухом углу?.."
И он представил себе, как приятно, должно быть, когда холодное лезвие пронзает разгоряченное сердце.
"К несчастью, - вздохнул он, - сейчас запрещено убивать других; можно только себя - лишь бы сразу и наверняка. Что ж..."
Мысль о таком верном средстве спасения успокоила его. Постепенно им овладевало некое торжественное состояние духа; он решил, что наступает момент, когда следует отчитаться перед собственной совестью, подвести итог своей жизни.
"Если б я был верховным судьей и меня бы спросили: "Кто достоин панны Изабеллы: Охоцкий или Вокульский?" - я вынужден был бы признать, что Охоцкий... На восемнадцать лет моложе меня (восемнадцать лет!) и так хорош... В двадцать восемь лет кончил два факультета (я в его возрасте только начинал учиться...) и уже сделал три открытия (я - ни одного!). И вдобавок ко всему - это сосуд, в котором зреет великая идея... Мудреная вещь - летательная машина, но он, несомненно, нашел гениальную и единственно возможную исходную точку для ее изобретения. Летательная машина должна быть тяжелее воздуха, а не легче его, как воздушный шар, ибо все, что летает, начиная от мухи и кончая исполином-ястребом, тяжелее воздуха. У него правильная исходная точка и подлинно творческий ум, что он доказал хотя бы своим микроскопом и лампой; и кто знает, не удастся ли ему построить и летательную машину? А в таком случае он вознесется в глазах человечества выше Ньютона и Бонапарта, вместе взятых... И с ним-то мне состязаться! А если когда-нибудь возникнет вопрос: кто из нас двоих должен устраниться неужто я не стану колебаться?.. Что за адская мука говорить себе: ты должен принести себя в жертву человеку в конце концов такому же, как и ты, смертному, подверженному болезням и ошибкам, и главное - такому наивному... Ведь он еще совсем ребенок: чего-чего только не выболтал он мне сегодня!.."
Странная игра случая. Когда Вокульский служил приказчиком в бакалейной лавке, он мечтал о perpetuum mobile - машине, которая бы сама себя приводила в движение. Когда же он поступил в подготовительную школу и понял, что подобная машина - абсурд, самой лелеемой, самой сокровенной мечтой его стало - изобрести способ управления воздушным шаром. То, что для Вокульского было только фантастической тенью, блуждающей по ложным путям, у Охоцкого приняло форму конкретной проблемы.
"Как жестока судьба! - с горечью размышлял он. - Двум людям даны почти одинаковые стремления, но один из них родился на восемнадцать лет раньше, другой - позже; один - в нищете, другой - в достатке; одному не удалось вскарабкаться даже на первую ступень знания, другой легко перескочил через две ступени. Его уже не сметут с пути политические бури, как меня, ему не помешает любовь, в которой он видит лишь развлечение, тогда как для меня, прожившего шесть лет в пустыне, в этом чувстве - небо и спасение... даже больше!.. Вот он и превосходит меня на любом поприще, хотя я одарен теми же чуствами и тем же пониманием действительности, а трудился, уж наверное, больше его!"
Вокульский хорошо знал людей и часто сравнивал себя с ними. И где бы он ни находился, всегда он чувствовал себя чуть-чуть лучше окружающих. Был ли он лакеем, ночи напролет просиживавшим над книгой, или студентом, пробивавшимся к знанию вопреки нужде, или солдатом, шедшим вперед под градом пуль, или ссыльным, который в занесенной снегом лачужке работал над научными изысканиями, - всегда он вынашивал в душе идею, опережавшую современность на несколько лет. А другие жили лишь сегодняшним днем, ради своей утробы или кармана.
И лишь сегодня встретился ему человек, который был выше его, - безумец, собиравшийся строить летательные машины.
"Ну, а я - разве нет у меня сейчас идеи, ради которой я тружусь уже год, добыл состояние, помогаю людям и завоевываю уважение к себе?..
Да, но любовь - это личное чувство; все заслуги, связанные с ним, словно рыбы, подхваченные водоворотом морского циклона. Если б с поверхности земли исчезла одна женщина, а во мне - память о ней, чем бы я стал? Обыкновенным капиталистом, который со скуки ходит в клуб играть в карты. А Охоцкий одержим идеей, которая всегда будет увлекать его вперед, если только рассудок его не помутится...
Хорошо, ну, а если он ничего не совершит и, вместо того чтобы построить свою машину, попадет в сумасшедший дом? Я же тем временем сделаю нечто реальное; ну, а микроскоп, какой-то прибор или даже электрическая лампа, наверное, не более важны, чем судьбы сотен людей, которым я обеспечиваю жизнь. Откуда же во мне это сверххристианское уничижение? Еще неизвестно, кто из нас что совершит, а покамест я человек действия, а он мечтатель!.. Нет, подождем с год..."
Год! Вокульский вздрогнул. Ему показалось, что в конце пути, называемого годом, лежит бездонная пропасть, которая поглощает все, оставаясь все такой же пустой...
"Значит, пустота?.. пустота!.."
Вокульский инстинктивно оглянулся по сторонам. Он был в глубине Лазенковского парка, в глухой аллее, до которой не доносилось ни звука. Даже листва огромных деревьев не шелестела.
- Который час? - вдруг спросил чей-то хриплый голос.
- Час?
Вокульский протер глаза. Навстречу ему из мрака вынырнул какой-то оборванец.
- Раз вежливо спрашивают, вежливо и отвечай, - сказал он и подошел ближе.
- Убей меня, тогда сам посмотришь, - ответил Вокульский.
Оборванец попятился. Влево от дороги показалось еще несколько человеческих теней.
- Дураки! - крикнул Вокульский, продолжая идти. - При мне золотые часы и несколько сот рублей... Ну же, я защищаться не стану!..
Тени исчезли среди деревьев, и кто-то вполголоса произнес:
- Вырастет же такой сукин сын, где и не сеяли...
- Скоты! Трусы!.. - кричал Вокульский в исступлении. В ответ ему раздался топот убегающих людей.
Вокульский собрался с мыслями.
"Где я?.. Да, в Лазенках, но в каком месте? Надо пойти в другую сторону..."
Он несколько раз сворачивал и уже не знал, куда идет. Сердце у него забилось сильнее, на лбу выступил холодный пот, и впервые в жизни он испугался темноты и того, что заблудится...
Несколько минут он бежал, задыхаясь, куда глаза глядят; дикие мысли кружились у него в голове. Наконец налево он заметил каменную ограду, за нею здание.
"Ага, оранжерея..."
Он добежал до какого-то мостика, перевел дух и, опершись на барьер, подумал:
"Итак, к чему же я пришел?.. Опасный соперник... расстроенные нервы... Кажется, уже сегодня я мог бы дописать последний акт этой комедии..."
Прямая дорога привела его к пруду, затем к Лазенковскому дворцу. Через двадцать минут он был в Уяздовских Аллеях, вскочил в проезжавшую пролетку и четверть часа спустя был дома.
При виде фонарей и уличного движения Вокульский повеселел; он даже усмехнулся и прошептал:
"Что за бредовые идеи? Какой-то Охоцкий... самоубийство... Ах, что за чушь!.. Проник же я все-таки в аристократическую среду, а дальше видно будет!"
