Уильям Теккерей - Английские юмористы XVIII века
Для историка эти восхитительные работы просто бесценны, ибо они полно и правдиво отражают нравы и даже мысли людей минувшего века. Мы смотрим на них, и перед нашими глазами предстает Англия, какой она была сто лет назад, - пэр у себя в гостиной, светская дама в своем будуаре среди певцов-иностранцев, а вокруг полно всяких безделушек, которые были тогда в моде; церковь с ее причудливой, витиеватой архитектурой и поющие прихожане; священник в огромном парике и церковный сторож с палкой; все они перед нами, и правдивость этих картин не вызывает сомнений. Мы видим лорд-мэра за торжественным обедом; мотов, которые пьют и развлекаются в веселом доме; бедную девушку, которая теребит пеньку в Брайдуэлле; видим, как вор делит добычу со своими сообщниками и пьет пунш в погребке, открытом всю ночь, и как он кончает свой путь на виселице. Мы можем положиться на совершенную точность этих странных и разнообразных портретов людей давно ушедшего поколения: мы видим одного из членов парламента Уолпола, которого чествуют после избрания, его приверженцы празднуют это событие и наперебой пьют за Претендента; мы видим гренадеров и городских ополченцев, шагающих навстречу врагу; и перед нами, со шпагами и кремневыми ружьями, в шляпах, на которых вышита белая ганноверская лошадь, те самые люди, которые бежали вместе с Джонни Коупом и которые победили при Каллодене. Йоркширский дилижанс въезжает во двор гостиницы; сельский священник в сапогах, белом воротнике и коротком облачении рысью едет в город, и кажется, что это сам пастор Адаме со своими проповедями в кармане. "Солсберийская муха" отправляется из старого "Ангела" - видно, как пассажиры садятся в большой, тяжелый экипаж, поднимаясь по деревянным ступенькам, и шляпы их прихвачены платками под подбородками, а под мышкой у каждого шпага, кинжал и оплетенная бутыль; хозяйка - вся красная от вина, которое выпила у себя же в буфете, - дергает колокольчик, горбатый форейтор, который мог бы скакать впереди кареты Хамфри Клинкера, просит на чаек; скупец ворчит, что счет слишком велик. Джек из "Центуриона" лежит на крыше неуклюжего экипажа, а рядом с ним солдат - это мог бы быть Джек Хэтчуэй Смоллета, он похож на Лисмахаго. Вы видите ярмарку в пригороде и труппу бродячих актеров; хорошенькая молочница распевает под окнами разъяренного французамузыканта: именно такую девушку Стиль очаровательно описал в "Страже", за несколько лет до того, поющую под окном мистера Айронсайда на Шэр-лейн свой милый гимн майскому утру. Вы видите аристократов и шулеров, они кричат и заключают пари перед площадкой, где устраиваются петушиные бои; видите Гаррика, загримированного для "Короля Ричарда"; Макхита и Полли в одеждах, в которых они пленяли наших предков в те времена, когда аристократы с голубыми лентами сидели на сцене и слушали их восхитительную музыку. Видите оборванных французских солдат в белых мундирах и с кокардами у ворот Кале; вполне возможно, что они из того самого полка, в который поступил наш друг Родерик Рэндом перед тем, как его спас его хранитель мсье де Стран, с которым он сражался в знаменитый день битвы при Деттингене. Вы видите судей во время заседания; публику, смеющуюся на площадке для петушиных боев; студента в оксфордском театре; горожанина, который вышел прогуляться по предместью; вы видите боксера Брафтона, убийцу Сару Малькольм, предателя Саймона Ловета, демагога Джона Уилкса, который искоса смотрит на вас взглядом, вошедшим в историю, видите это лицо, которое, как оно ни было безобразно, он, по его словам, мог сделать не менее привлекательным для женщин, чем первый красавец в городе. Все эти сцены и люди перед вами. Взглянув на ворота Сент-Джеймского дворца, изображенные Хогартом в "Карьере мота", вы можете наполнить улицы, почти не изменившиеся за эти сто лет, раззолоченными каретами и бесчисленными портшезами, в которых носильщики доставляли ваших предков на прием к королеве Каролине более ста лет назад.
Каков же он был, человек *, создавший все эти портреты, - такие разные, такие верные и великолепные? В Национальной галерее в Лондоне многие из нас видели лучшие, совершеннейшие серии его комических рисунков, а также изображение собственной его честной физиономии, где с полотна блестят его яркие голубые глаза, как бы возрождая тот острый и смелый взгляд, которым Уильям Хогарт смотрел на мир. Не было на свете человека, менее похожего на героя; вы видите его перед собой и легко можете представить себе, каков он был, - веселый честный лондонец, крепкий и здоровый; сердечный, откровенный человек, который любит посмеяться **, любит друзей, любит выпить стакан вина, поесть ростбифа, какой готовили в старой Англии, и питает вполне плебейское презрение к французским лягушкам, ко всяким мусью и вообще к деревянным башмакам, к иностранным скрипачам, иностранным певцам и прежде всего к иностранным художникам, которых он, как это ни смешно, в грош не ставил.
{* Хогарт был внуком йомена из Уэстморленда. Его отец переселился в Лондон, где работал школьным учителем и заодно пописывал. Уильям родился в 1698 году (насколько это нам теперь известно) в приходе Сент-Мартин в Ладгете. Еще ребенком он был отдан в ученики к граверу, который резал по металлу гербы. Приводим отрывки из его "Рассказов о себе" (издание 1833 г.).
"Так как у меня от природы были способности и любовь к рисованию, зрелища всякого рода приносили мне в детстве необычайное удовольствие; склонность к подражанию, свойственная всем детям, была во мне особенно развита. От игр меня отвлекла возможность бывать у художника, жившего по соседству; и я при всяком случае что-нибудь рисовал. Я познакомился с человеком, занимавшимся этим делом, и вскоре научился совершенно правильно выписывать всю азбуку. Мои ученические упражнения были замечательны скорее орнаментом, их украшавшим, чем содержанием. В содержании, как я скоро обнаружил, тупицы с лучшей чем у меня памятью могли намного меня превзойти; но в рисовании я не имел себе равных...
Мне казалось еще менее вероятным, что, идя обычным путем и копируя старые рисунки, я когда-нибудь научусь делать новью, о чем я мечтал больше всего на свете. Поэтому я развивал в себе своего рода техническую память, и повторяя в уме части, из которых состоят предметы, постепенно научился сочетать их и зарисовывать карандашом. Таким образом, при всех невыгодах, которые проистекали из упомянутых мною обстоятельств, я имел над своими соперниками одно существенное преимущество, а именно - привычку, которую я тем самым рано приобрел, удерживать перед умственным взором, а не бесстрастно копировать на месте то, что я хотел изобразить.
Как только у меня появилась возможность распоряжаться своим временем, я решил заняться гравированием на меди. По этой части я сразу нашел работу, и в скором времени фронтисписы к книгам, например, гравюры к "Гудибрасу" в двенадцатую долю листа, обратили на меня внимание публики. Но племя книготорговцев осталось таким же, как во времена моего отца... и я решил издаваться за собственный счет. Но тут мне опять-таки пришлось столкнуться с монополией торговцев гравюрами, столь же низменных и опасных для неискушенного человека, ибо едва появилась первая моя работа под названием "Вкусы города", где я высмеял царящую вокруг, глупость, как я увидел ее копии в лавке гравюр, предлагаемые за полцены, тогда как подлинные оттиски мне вернули обратно, и я вынужден был продать оригинал за ту цену, которую эти разбойники соблаговолили назначить, так как продать ее можно было только через их лавки. Вследствие этого, а также в силу других обстоятельств вплоть до тридцати лет я едва зарабатывал гравированием себе на хлеб; _но даже тогда я был аккуратен во всех платежах_.
Потом я женился и..."
(Но здесь Уильям несколько опережает события. Он "тайно обвенчался" 23 марта 1729 г. с Джейн, дочерью сэра Джеймса Торнхилла, главного придворного живописца. Некоторое время сердце сэра Джеймса и его кошелек оставались закрыты, но "вскоре и то и другое щедро раскрылось перед молодой четой". Николс и Стивенс, "Творчество Хогарта", т. I, стр. 44.)
"...начал рисовать небольшие жанровые картинки высотой от двенадцати до пятнадцати дюймов. Это было ново и несколько лот имело успех".
(Примерно в это время Хогарт снял на лето дом в Саут-Ламбете и занимался различными работами, "украшая Спринг-Гарденс в Воксхолле", и тому подобное. В 1731 году он выпустил сатирическую гравюру, направленную против Попа, основываясь на широко известном обвинении, что Поп высмеял герцога Чандосского под именем Тимона в своей поэме о Вкусе. На гравюре был изображен Берлингтон-Хаус, который Поп белит, причел! забрызгивает карету герцога Чандосского. Поп ничего не ответил и никогда ни словом не обмолвился о Хогарте.)
"Прежде чем я сделал что-либо значительное на этом пути, я питал некоторые надежды преуспеть в том, что в книгах рекламируется как "Великий стиль исторической живописи", и, не сделав еще ни одного мазка в этом великом жанре, я бросил мелкие портреты и мелкие жанровые картинки и, посмеиваясь над собственным рвением, взялся за исторические сюжеты, после чего над огромной лестницей больницы святого Варфоломея изобразил два библейских сюжета: "Купальню в Вифезде" и "Доброго самаритянина" с фигурами высотой в семь футов... Но так как религия, которая в других странах всячески поддерживает этот стиль, в Англии его отвергла, я не захотел скатиться до роли _портретиста-ремесленника_ и, все еще мечтая быть неповторимым, оставил всякие надежды извлечь что-либо из этого источника и снова обратился к изображению быта простых людей.
