Уильям Теккерей - Доктор Бирч и его молодые друзья

І

Докторъ и его свита

Нѣтъ никакой надобности говорить, какимъ образомъ сдѣлался я въ пансіонѣ доктора Бирча его помощникомъ, учителемъ французскаго языка, рисованья и игры на флейтѣ. Ужь вѣрно не безъ причины промѣнялъ я свою прежнюю квартиру близь Лондона и прекрасное общество на конторку помощника содержателя старой школы въ Родвель-Реджисѣ. Я думаю, что мѣсто помощника за столомъ доктора, вставанье въ пять часовъ утра, прогулки по полямъ съ мальчиками (которые всегда затѣвали со мной какія нибудь продѣлки и никакъ не хотѣли понять моего важнаго и отвѣтственнаго значенія въ школѣ), грубость миссъ Бирчъ, суровая благосклонность Джека Бирча и покровительство стараго доктора, — я думаю, что все это немногимъ показалось бы пріятнымъ и что это покровительство и эти обѣды иногда было бы очень трудно и не мнѣ проглатывать. Какъ бы то ни было, только я теперь избавился отъ этой должности и надѣюсь, что докторъ Бирчъ нашелъ себѣ гораздо лучшаго помощника.

Джекъ Бирчъ, воспитанникъ оксфордскаго университета, былъ партнёромъ своего отца и занималъ нѣкоторые классы. О познаніяхъ его въ греческомъ языкѣ я не могу сказать ничего, но на латинскомъ языкѣ я ловилъ его безпрестанно. Это былъ самый забавный фанфаронъ (въ особенности онъ важничалъ передъ кузиною миссъ Раби, которая жила съ докторомъ), самый надутый и пустой франтикъ, какого я когда либо видалъ. Бѣлый его галстухъ какъ будто постоянно душилъ его; онъ безпрестанно его поправлялъ и смотрѣлъ на насъ (то есть на меня и на моего товарища Принса), изъ за этой накрахмаленной ограды, съ такимъ видомъ, какъ будто мы были лакеи. Онъ не слишкомъ много трудился въ классахъ и употреблялъ свое время на письма къ родителямъ воспитанниковъ и на сочиненіе наставленій, которыя онъ читалъ дѣтямъ.

Настоящій учитель былъ Принсъ, также изъ Оксфордскаго университета, — худощавый, высокій и ученый человѣкъ, напичканный безполезными свѣдѣніями въ греческомъ языкѣ и древностяхъ, необыкновенно кроткій къ маленькимъ дѣтямъ, безжалостный къ шалунамъ и фанфаронамъ, уважаемый всѣми за честность, за ученость, за мужественный характеръ, за умѣнье владѣть собою, что всѣ видѣли и признавали. Джекъ Бирчъ никогда не могъ смотрѣть ему прямо въ глаза. Старая миссъ Зоя никогда не смѣла съ нимъ любезничать. Миссъ Флора называла его лучшимъ человѣкомъ изъ всѣхъ близорукихъ. Миссъ Раби говорила, что боится его. Бѣдный старикашка Принсъ! сколько пріятныхъ ночей провели мы вмѣстѣ, куря въ докторовой гардеробной, куда мы удалялись, когда мальчики ложились спать и наши дневныя заботы оканчивались!

Послѣ того, какъ Джекъ Бирчъ получилъ въ Оксфордѣ ученую степень — процедура, стоившая ему величайшаго труда — школа, называвшаяся прежде просто «школою Бирча», или «пансіономъ доктора Бирча», вдругъ сдѣлалась «Родвель-Реджисскою Коллегіею Архіепископа Вигсби». Старая синяя вывѣска съ золотыми буквами была снята, и ее съ этого времени употребляли на починку голубятни. Бирчъ отдѣлалъ большую классную комнату въ готическомъ вкусѣ, съ статуэтками, и поставилъ посреди школы бюстъ архіепископа Вигсби. Онъ нарядилъ шесть старшихъ воспитанниковъ въ шляпы и мантіи, которыя производили большой эффектъ, когда мальчики рыскали по городскимъ улицамъ, но, безъ сомнѣнія, озлобили не одного лодочника, передразнивая его парусъ. Страсть къ академическимъ костюмамъ и постановленіямъ до того овладѣла малымъ, что онъ и меня пытался облечь въ мантію, съ красными кистями и бахрамою, но я рѣшительно этому воспротивился и сказалъ, что учитель чистописаиія не нуждается въ такомъ отличіи.

Какъ же это я позабылъ о самомъ докторѣ? Но что о немъ сказать? Ну, у него была широкая мантія, торжественный видъ, громкій голосъ и важные пріемы въ обращеніи съ родителями воспитанниковъ, которыхъ онъ принималъ въ кабинетѣ, окруженный со всѣхъ сторонъ прекрасно переплетенными книгами. Книги дѣйствовали сильно на умы нѣкоторыхъ его посѣтителей и въ особенности посѣтительницъ. «Вотъ докторъ — думали они, — такъ докторъ!» Но, впрочемъ, онъ никогда не читалъ своихъ книгъ, да и не раскрывалъ ни одной, кромѣ той, въ которую онъ клалъ свои воротнички, да еще другой, подъ заглавіемъ: Dugdаle's Моnastіcоn, которая походила только съ виду на толстый томъ, а въ самомъ дѣлѣ была ящикъ съ миндальными пирожками и бутылкою портвейна. Онъ читалъ классиковъ съ переводомъ, который на школьномъ языкѣ назывался «яслями».

Ученики играли съ нимъ безсовѣстно, когда онъ спрашивалъ у нихъ граматическія формы. Старые шалуны нарочно приходили иногда къ нему въ кабинетъ съ просьбою объяснить имъ какое нибудь трудное мѣсто въ Геродотѣ или въ Ѳукидидѣ. Бѣдный докторъ въ такихъ случаяхъ откладывалъ на нѣкоторое время объясненіе и прибѣгалъ къ помощи Принса или искалъ смысла въ «яслахъ».

Комната, въ которой наказывали за ученическія прегрѣшенія, находилась въ личномъ его завѣдываніи: онъ находилъ, что сынъ его черезчуръ строгъ. Докторъ одаренъ былъ страшными бровями и толстымъ голосомъ, но плачъ его не пугалъ никого.

Маленькій Мордентъ нарисовалъ его портретъ съ длинными ушами, наподобіе извѣстнаго домашняго животнаго, и подвергъ свои собственныя уши порядочному истязанію за эту каррикатуру. Докторъ поймалъ его на мѣстѣ преступленія, вспылилъ страшно и сперва грозилъ проучить шалуна розгами; но въ самую критическую минуту отъ отца Мордента прислана была корзина дичи. Докторъ смягчился и предалъ каррикатуру сожженію. Несмотря на то, въ моей конторкѣ хранится другой экземпляръ ея, нарисованный рукою того же маленькаго проказника.

II

Школьный пѣтухъ

Я ужь дожилъ до старости и видалъ много великихъ людей во время моихъ путешествій и въ жизни вообще. Я видѣлъ Людовика-Филиппа, выѣзжающаго изъ Тюльери, адмирала сэра Чарльза Непира (какъ-то въ омнибусѣ), герцога Веллингтона, безсмертнаго Гёте въ Веймарѣ, покойнаго папу Григорія ХVІ и множество другихъ славныхъ въ этомъ мірѣ людей, на которыхъ глядя, каждый чувствуетъ какое-то благоговѣніе, смѣшанное въ боязнью. Я восхищаюсь, видя это чувство, этотъ почтительный страхъ, съ которымъ скромная душа привѣтствуетъ Великаго Человѣка.

Видалъ я также генераловъ, видалъ университетскихъ главъ во время посѣщеніе университета ея величествомъ; видалъ доктора во всей славѣ, во главѣ его школы въ торжественные дни — зрѣлище поразительное — и много другихъ лицъ. Никогда, правда, не удавалось мнѣ видѣть покойнаго мистера Томаса Крабба, но я увѣренъ, что онъ внушилъ бы мнѣ то же самое чувство, съ которымъ я каждый день смотрѣлъ на Джорджа Чампіона, нынѣшняго «школьнаго пѣтуха» доктора Бирча.

Когда я воображу, какъ бы я предложилъ ему какую нибудь сумму, чтобъ онъ приколотилъ въ двѣ минуты всѣхъ и выбросилъ самого доктора за окно, я всякій разъ думаю, какой великодушный этотъ человѣкъ — сидитъ себѣ спокойно, въ самомъ лучшемъ расположеніи духа, рѣшаетъ задачи уравненія и добивается смысла въ греческихъ трагедіяхъ. Онъ могъ бы схватить столбы классной залы и обрушить весь домъ, еслибъ только захотѣлъ. Онъ могъ бы запереть дверь и уничтожить всѣхъ насъ до одного, какъ Антаръ, любовникъ Ибли; но онъ щадитъ нашу жизнь. Онъ не колотитъ никого безъ причины; но зато бѣда человѣку, его оскорбившему!

Мнѣ кажется, что быть сильнѣе другихъ большое наслажденіе. Оттого-то на широкомъ лицѣ Джорджа Чампіона такая ясная веселость; оттого онъ смотритъ на васъ съ такимъ великодушнымъ спокойствіемъ своими голубыми глазами.

Онъ непобѣдимъ, — непобѣдимъ рѣшительно. Назадъ тому шесть лѣвъ онъ былъ уже въ силахъ устоять противъ Франка Дависона (нынѣ офицера въ Индіи, брата бѣдняжки маленькаго Чарлея, за которымъ миссъ Раби ухаживала съ такою нѣжностью). Франку было тогда семнадцать лѣтъ и онъ былъ школьнымъ пѣтухомъ Бирча. Мальчика насилу оттащили въ сторону, и Франкъ, глядя на него съ удивленіемъ, тогда же предсказалъ, что онъ совершитъ великіе подвиги. Преданія о битвахъ переходятъ въ школахъ отъ поколѣнія къ поколѣнію, такъ что въ Родвель-Реджисской школѣ существуютъ преданія о событіяхъ, совершившихся въ старое время доктора, лѣтъ сорокъ назадъ.

Сраженія Чампіона съ молодымъ Тэтбэри Петомъ, котораго онъ повалилъ и таскалъ по полу, съ лодочникомъ Блекомъ и съ тремя мальчиками изъ пансіона доктора Уоншота, были извѣстны каждому. Онъ всегда выходилъ побѣдителемъ. Но онъ скроменъ и добръ, какъ всѣ необыкновенные люди. Характеръ у него благосклонный, смѣлый и честный. Онъ не въ состояніи писать такихъ стиховъ, какъ молодой Пиндеръ, или читать такъ греческія книги, какъ Лаврентій Префектъ, эта настоящая бездна учености, — бездна, въ которой, по словамъ Принса, помѣстились бы знанія учениковъ всѣхъ шести классовъ; но онъ дѣлаетъ свое дѣло основательно, толково и способенъ быть самымъ храбрымъ солдатомъ, отличнымъ сельскимъ пасторомъ и честнѣйшимъ англійскимъ джентльменомъ, какой только бывалъ когда либо.