Ирина Грекова - Пороги
Группа Вишняковой в это лето работала напряженно: перед отъездом Фабрицкий дал распоряжение делать дисплей, причем спешно. Этот дисплей он до сих пор все откладывал, а теперь вдруг стал придавать ему большое значение, включил его описание в свой доклад на конференции и уехал, придав группе для ее укрепления Коринца, Данаю, Ярцеву и нового техника Бабушкина (все трое были с кровью вырваны у Дятловой).
Во главе работы по дисплею, естественно, стал Нешатов — автор проекта, деловой, собранный, но отделенный от других стеной недоверия. Тем не менее работа шла. Пока что монтировали логическое устройство. Одни узлы делали у себя, другие — на опытном заводе соседнего института. Впереди было еще дел невпроворот. Коринец был раздражен тем, что сорвались его летние планы; в дисплей он не верил и работал над ним неохотно.
— Все-таки наш шеф не из храброго десятка, — сказал он однажды. — Стоило анонимщику упомянуть о неосуществленном ценном предложении, как Александр Маркович — лапки кверху. Пожалуй, в каком-то смысле анонимки — эффективное средство борьбы с недостатками.
Магда подняла голову:
— Ты в уме? Оправдываешь это... не подберу слов.
— Все зависит от условий, места и времени.
— Нет, не все! Подлость никогда не будет доблестью. Ни в каких условиях, ни в какое время.
Малых коротко, по-ежиному, фыркнул что-то одобрительное.
— Подлость — понятие относительное, — сказал Толбин.
— Абсолютное, — возразила Магда.
— Относительное. Посмотри сама на себя. Не было ли в числе твоих деяний чего-нибудь, что можно квалифицировать как подлость?
Магда побледнела:
— Было. Но я об этом жалею.
— Может быть, и наш анонимщик жалеет. Пишет и жалеет. Слезами обливает каждую анонимку. Что мы о нем знаем? Что он умеет печатать на «Наири»...
— И что он глуп, как бревно, — добавил Малых.
— Я согласен с Феликсом, — сказал Коринец. — Понятие «подлость» не абсолютно. У нас, математиков, множество считается заданным, только если указан признак, по которому любой элемент может быть отнесен или нет к этому множеству. А множество подлых поступков в этом смысле не определено.
— Тогда нельзя вообще высказывать никаких суждений, — горячо возразила Магда. — Даже в математике существует категория «размытых множеств». А наши житейские множества все без исключения размыты. И все-таки возможность определенных суждений сохраняется. Например, можно определенно утверждать, что анонимки — подлость.
— Слишком категорично, — сказал Коринец. — В известных условиях они могут быть целесообразны. Если хорошей цели нельзя достичь другими средствами...
— Старое иезуитское правило: цель оправдывает средства, так, что ли? — съязвил Малых.
— Не такое плохое правило. И все мы нередко им руководствуемся. Разве нам не приходится прибегать к не совсем законным средствам, желая пользы не себе, а общему делу? Нельзя провести что-то по одной рубрике — проводим по другой. Вот эти детали, — Коринец указал на загроможденные столы, — разве они без хитростей нам достались? Не обманешь — не продашь, говорит старая поговорка, а по-нынешнему: не обманешь — не достанешь. Попробуй что-нибудь сделать абсолютно чистыми руками.
— Хирург делает операцию именно такими руками, — сказала Магда.
— Но жизнь не операционная, — возразил Коринец. — Можно себе представить такую обстановку, в которой анонимное письмо разумно и нравственно. Например, когда подписать свое имя — значит поставить под удар не себя, а кого-то другого...
— Докатились, — сказал Малых.
Тут разговор оборвался, потому что вошел Нешатов. Он уже привык, что при нем разговоры обрывались, но этот оборвался очень уж резко, можно сказать, демонстративно. И Магда отвела в сторону крыжовенные глаза. Значит, и она... Он подошел к телефону, набрал номер. Речь шла о деталях, кем-то отпущенных лаборатории, но оказавшихся негодными. Нешатов говорил надменно, сухо. Должно быть, на другом конце провода его ненавидели. Он чувствовал себя зажатым между той ненавистью и этой...
33. Светлая ночь
Поздний вечер. Светло. Перламутровые сумерки только чуть тронули небо. Лаборатория опустела, все разошлись по домам, пересидев сверх нормы кто два, кто три часа, а кто и все четыре. На местах оставались только Нешатов и Магда, оба с паяльниками, оба усталые, злые. В одиннадцать, как всегда, комендантский обход. Грузная комендантша в обтяжном костюмчике с разрезом позади отворила дверь в лабораторию и провозгласила:
— Спать пора, уснул бычок.
Магда с Нешатовым стали собираться. Не в первый раз они уже слышали про бычка... Что поделаешь: срок испытания дисплея в первом варианте приближался неумолимо...
Прошлые разы они прощались на ближайшем углу: ей в центр, ему на свою окраину. На этот раз Магда, помедлив, сказала:
— Юрий Иванович, если вы никуда не торопитесь, пожалуйста, проводите меня до дому. Мне нужно с вами поговорить.
— Я никуда не тороплюсь, — ответил он, и сердце у него подпрыгнуло. Он давно, он много дней ждал этого разговора. Магда, Магда...
— На транспорте или пешком? — сухо спросила она.
— Лучше пешком. В такую ночь...
Ночь и в самом деле была великолепна — широкая, развернутая, пепельно-серая. Нева державно текла под низкими мостами, созданная для этой ночи, как и ночь для нее. Тонкий серебряный полумесяц уселся на самый верх Петропавловского шпиля; шпиль на мгновение стал минаретом. Потом месяц, чуть подскакивая, разлучился со шпилем и поехал вдоль неба в том же направлении, в каком шли они. Все было необычайным: и серо-синее небо, и вырезанный из фольги полумесяц, и розово-дымный закат вдали, и почти невидные звезды.
Магда с Нешатовым долго шли молча, осененные этой необычайностью. Наконец она сказала:
— Юрий Иванович, я хочу вам задать один вопрос.
— Я знаю какой. Вы хотите спросить: я ли писал анонимки?
— Да.
— Магда, давайте остановимся на минутку. Посмотрим на эту воду. Темная, грязноватая, ненарядная вода Фонтанки. Обопремся на балюстраду, поглядим друг другу в лицо. Теперь я у вас спрошу, не вы у меня! Магда, это я писал анонимки?
Магда смотрела на него, бледно-смуглая, вздрагивая ресницами. Помолчав, она ответила:
— Нет, не вы.
— Роскошно. Превосходно. Прекрасно. Лучше быть не может. И давайте ничего не спрашивать, ничего не объяснять. Впрочем, я давно хотел сказать вам одну вещь. Нет, не так. Я сам только что об этом узнал. Магда, я вас люблю.
— Ответа не требуется?
— Нет.
— Тогда пойдем. Я не могу задерживаться. Соня меня ждет.
— Это ваша дочь?
— Да.
— Похожа на вас?
— Нет. Она брюнетка. Глаза большие, черные.
— Это хорошо — дочь. У меня сын.
— Похож на вас?
— Не знаю. Я его не видел больше десяти лет.
— Почему?
— Сложная история. Когда-нибудь потом.
— Все-таки я не понимаю: как это — не видеть своего сына? Ничего о нем не знать?
— Так вышло.
Магда остановилась у подъезда:
— Ну, вот мы и пришли. Мой дом. До свидания, Юрий Иванович. До завтра.
Рукопожатие. Оставшись один, Нешатов поцеловал свою руку. По набережной Фонтанки он вышел на Неву, где одна заря уже собиралась сменить другую. Жемчуг был в небе. Работяга-буксир, пофукивая, топал по светлой воде. Нешатов закурил. Сигарета показалась невкусной, он ее бросил, она упала в воду, где-то глубоко внизу; казалось, было слышно, как она, прошипев, погасла. Он оперся локтями на холодный, шершавый гранит. Так он будет стоять до утра. Магда.
А Магда поднялась по лестнице и вошла к себе. В квартире было тихо, темно. Белесый блик тряпочкой лежал на пороге. «Поздно уже, — подумала она, — наверно, спит». Соня обычно ее ждала.
На узенькой тахте никого не было.
— Сонюшка, ау! — тихонько окликнула Магда.
Ни звука. Зажгла свет. В комнате пусто. У бабушки она, что ли? Непохоже. Там негде и лечь. Ушла куда-нибудь?
Вышла на кухню, тоже зажгла свет. Никого. Вдруг она заметила, что на окне шевелится занавеска. За нею кто-то стоял — большой, высокий.
— Кто там? — крикнула Магда треснувшим, неприятным голосом. — Что вы здесь делаете?
Занавеска заколебалась, половины раздвинулись, и между ними появилось лицо — бледное, черноглазое. Магда не сразу поняла, что это Соня.
— Сонюшка, что с тобой? Почему прячешься?
— Ждала тебя, ждала... — дрожащим голосом ответила Соня.
— А почему такая высокая? Я просто испугалась. Думала, чужой мужчина.
— Влезла на ящик.
— Зачем?
— На ящике не так страшно.
— А почему тебе было страшно? Что-нибудь случилось?
— Он звонил.
«Он» у них с матерью означало одно: отец.
— А ну-ка слезай сейчас же с ящика! — приказала Магда. — Сядем, поговорим.
Соня неохотно выпутывалась из занавески. Вылезла, взглянула на мать, улыбнулась и тут же заплакала.
— Ну, ну, грибной дождичек! — сказала Магда. — Перестань.
— Плакать или улыбаться?
