Ирина Грекова - Пороги
— Никто из писателей этого не говорил. Это ты только что сам придумал и радуешься.
— Нет, братцы, не писал этого Нешатов. Не его стиль.
— Чей же?
— Черт знает чей. Смешанный.
— Анонимщик мог, чтобы запутать, скрыть свой стиль и подделаться под любой другой. Розыски автора по стилю не удаются даже в литературоведении.
— А знаете что? Мне сейчас пришло в голову: может быть, писал кто-то из нас, здесь присутствующих? То-то радуется, слушая!
— Тоже возможно. Никакой вариант нельзя априори отбрасывать.
— Какая-то пародия на детектив. Товарищи, вношу предложение: больше не догадываться «кто», пока не будем располагать хоть какими-то фактами.
— До чего же мудра! Шекспировская Порция: «Фунт мяса, но без пролития крови». Знать, но не догадываться! Откуда же тогда возьмутся факты? Свалятся с неба?
— Выйдут наружу сами.
— Товарищи, вопрос ясен как день. Кто мог это писать, кроме Нешатова? Все мы знаем друг друга как облупленных, давно работаем вместе. Ничего подобного никогда не было. А Нешатов — человек новый, чужой. К тому же психически неуравновешенный.
— Это непорядочно.
— Черт вас всех разрази! Или раздери. Я за него ручаюсь, как сама за себя: это не он.
— Какие у тебя основания?
— Просто я его знаю лучше, чем вы все. Я ему верю.
— Обмануть женщину нетрудно.
— Меня? Попробуй!
— Во всяком случае, Фабрицкий подозревает Нешатова.
— Откуда это известно? Он тебе сказал?
— Намекнул.
— Послушайте, у меня идея. Это писал Шевчук!
— Зачем?
— Эксперимент. Проверяет модель поведения личности в стрессовой ситуации.
— Похоже. Он работает во всех жанрах. Почему бы ему не испытать себя еще и в этом?
— Не верю. У него честные глаза.
— Масленые.
— Честные масленые глаза.
— Нет, я знаю, кто писал. Дуракон.
— Идите к черту. Это я писала. Съели? Я умею обращаться с машиной «Наири», а Нешатов — нет.
— Тоже нашла аргумент! Нешатов — инженер, разберется в любой ЭВМ.
— Он, кажется, упоминал о том, что имел дело с «Наири».
— Вот видишь! Сам себе противоречишь! Если бы писал он, зачем ему было бы упоминать?
— А это было еще до собрания.
— Собрание, собрание! После этого собрания мы все рехнулись.
— За то, что автор — Нешатов, больше всего говорит позиция Анны Кирилловны. Что ей полагалось бы делать, когда подозревают ее любимого ученика? С пеной у рта бросаться на защиту. А она словно воды в рот набрала.
— У меня новая, свежая идея! Вдруг это писал Панфилов?
— Абсурд! Зачем ему жаловаться на самого себя?
— Для маскировки. Главный объект — Фабрицкий. Может быть, у Панфилова есть кандидатура на это место. Какой-нибудь зять. Фабрицкий ему надоел: выделяется, вылезает вперед. Без его разрешения водит в отдел журналистов, а те чирикают в газетах славу Фабрицкому.
— Брось! Панфилов не умеет печатать на ЭВМ.
— Значит, кто-то ему помогал.
— Кто?
— Товарищи, опомнитесь! Еще немного, и мы будем уже не научные работники, а горе-следователи. Эти разговоры надо запретить.
— Бесполезно. Все равно они будут, пока не найдется автор.
— Тише, ребята. Вот идет Игорь Константинович. Он у нас самый авторитетный. Спросим его.
— Игорь Константинович, как вы думаете, кто писал анонимки?
— А я об этом и не думаю вовсе. И вам не советую.
— Почему?
— По определению. Аноним — это автор письма или сочинения, пожелавший скрыть свое имя. Значит, у него были на это причины. Пойдем навстречу его пожеланиям, как говорится, уважим просьбу. В самом процессе поисков есть что-то глубоко непристойное. Если не ошибаюсь, в наполеоновском кодексе был пункт, гласивший: «Поиски отцовства запрещены». Так же я бы запретил поиски авторства анонимных произведений.
— И вам совсем неинтересно, кто это?
— Совсем.
— Ну, ладно, отбросим «кто». Поставим другой запретный вопрос: зачем он это писал?
— Писал, чтобы взбаламутить, внести разлад. Заставить нас подозревать друг друга. Нарушить целостность коллектива, образовать «язву выдувания». Кто бы он ни был — нас много, а он один. Ответим ему полным пренебрежением. Ему надоест, и он перестанет.
— А зачем ему понадобилось вносить разлад? Какой ему прок?
— Вообще причины человеческих поступков разнообразны и далеко не всегда очевидны. В них отнюдь не на первом месте стоит непосредственная заинтересованность, так называемая корысть. И далеко не на последнем — потребность самоутверждения. Вот, мол, какой я: захочу — напишу, потрачу полчаса времени и четыре копейки на марку, и целый коллектив будет плясать под мою дудку, будет выведен из нормального рабочего ритма. В его представлении мы марионетки, а он кукловод, дергающий за нитки...
— Вы говорите «он», как будто совершенно ясно, что «он» — это не вы. Вам хорошо, вас подозревать никто не станет. А любого из нас могут подозревать.
— Охотно включусь в вашу компанию. Подозревайте меня сколько хотите.
— Товарищи, внимание! Помолчите. Только что получил в свои руки важный документ, письмо в партком, составленное по вашему поручению. Разрешите зачитать?
— Валяй, зачитывай!
— Прошу прощения, зачитать можно книгу, а не бумагу. Зачитать — значит взять у кого-то книгу и не вернуть.
— Неважно, это тонкости. Пусть зачитывает.
«В партком НИИКАТ. Двадцать седьмого июня сего года состоялось специальное собрание третьего отдела под председательством проф. М.П. Кротова. Обсуждался поток анонимных писем, направлявшихся в течение последних месяцев в различные высокие инстанции и содержащих клевету на зав. отделом проф. А.М. Фабрицкого и ряд других сотрудников. Содержание анонимок и объяснительные записки А.М. Фабрицкого хорошо известны парткому, и нет надобности их пересказывать.
Обращаясь в партком с настоящим письмом, коллектив отдела хочет подчеркнуть лживость и злонамеренность всех обвинений, содержащихся в анонимках. Зав. отделом А.М. Фабрицкий все время вынужден отвлекаться от своих прямых обязанностей и писать объяснения по поводу абсурдных обвинений. Такое положение нельзя считать нормальным.
Так как анонимщик занимается распространением заведомо ложных слухов, порочащих честных граждан, его действия должны квалифицироваться как уголовно наказуемая клевета.
Коллектив отдела обращается в партком с просьбой помочь ему передать дело об анонимных письмах в соответствующие юридические инстанции.
По поручению коллектива составили М.П. Кротов, Б.М. Ган, Р.С. Малых»
— Ну что вы скажете, Игорь Константинович? Не надо посылать этого письма?
— Послать можно. Только сомневаюсь, будет ли толк.
31. Хитросплетения
Фабрицкий, бодрый, но взвинченный, позвонил секретарю парткома Яшину:
— Владимир Николаевич, я уже вторую неделю добиваюсь встречи с вами. Позвольте спросить: почему?
— Потому что мне до сих пор неясна ситуация.
— Так давайте обсудим ее вместе.
— Ну что ж, заходите.
Желтая, гладко причесанная голова секретаря парткома, как всегда, являла образец невозмутимости: волосок к волоску.
— Владимир Николаевич, вы получили наше письмо?
Яшин наклонил пробор.
— И что вы думаете предпринять? Дело не терпит отлагательства. Обстановка в отделе очень напряженная. Тем временем, как вы знаете, пришла еще одна анонимка...
— Две, — спокойно сказал Яшин, открывая ящик стола и подавая Фабрицкому бумагу.
— Наш общий друг, кажется, устал печатать на «Наири»?
— Нет, это переписывал я. Меня вызвали, попросили ознакомиться, дать объяснения. Ознакомился, дал. Теперь ознакомьтесь вы. Разбираете мой почерк?
— Такой почерк могла бы разобрать даже ЭВМ.
Начало письма — скучное, стандартное. А вот что-то новое. Тут он начал читать внимательнее.
...«Всем этим явлениям продажности и семейственности покровительствует партком института, который присутствовал на защите в лице своего секретаря Яшина В.Н. и дал заведомо ложные показания. За них Яшин В.Н. был вознагражден по-царски: настенный ковер ценой в 4665 р. и хрустальная ваза пока не установленной ценности. Он присутствовал также на праздновании защиты, которое состоялось в загородном ресторане и представляло настоящую оргию с танцующими на столах полуголыми женщинами. До каких пор такое поведение партийного руководителя будут терпеть? Факты говорят сами за себя».
— Поразительна цена ковра, — сказал Фабрицкий. — Какая точность! Реализм достигается правдоподобием деталей. Полуголые женщины — это уже экзотика. Неужели вы по поводу этого собачьего бреда писали объяснения?
— Пришлось. И вам придется.
— И что же мы, как болванчики, так и будем плясать под дудку этого гада?
— Не принимайте так близко к сердцу, Александр Маркович. Вы изнеженны и нетерпеливы. Посидели бы вы на моем месте. Каких только дел не приходится расхлебывать. И от науки-то отрываться нельзя. Если на всякую чепуху расходовать сердце и нервы, откуда их взять для настоящего дела? А вы чуть что — и на дыбы. Нет, я себе поставил за правило: спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие.
