Остров обреченных - Стиг Дагерман
Вечером я выскочила из лифта, вихрем пронеслась по всем комнатам и с неожиданной для себя самой пугающей силой столкнула статую папы с карниза. А знаете, что я сделала потом? Мама, торжествующе закричала я, слушая, как статуя вдребезги разбивается об асфальт, теперь можно…
– О нет, еще рано, – встревоженно прошептала англичанка, – еще рано, сейчас ведь еще вечер, – но кто-то стоял в темноте за ее спиной и наносил удар за ударом кулаком по какому-то твердому предмету. Тогда она тихо подползла поближе к боксеру и обиженно прошептала:
– Вы ведь слушаете меня, Джимми? Вы должны слушать меня, только меня, и пока вы меня слушаете, вечер не закончится!
Но тот, кто стоял в темноте, сел на песок, продолжая бить по чему-то кулаком, а потом девушка услышала, как постепенно, медленно-медленнно, шурша песком, подползают и остальные.
– А потом настало время, когда звезда начала становиться все меньше и меньше: она перестала греть и потускнела. Когда папа гасил свет у нас в комнате, я в отчаянии зарывалась лицом в подушку и пыталась спрятаться под раковину, но я так ослабла, у меня внутри стало так пусто, что сил на это больше не хватало. Иногда к нам на автомобиле из города приезжала долговязая кузина Жирафиха с огромным зеленым зонтиком от солнца и маленькой дочкой Вивиан; когда мы с Вивиан оставались одни в саду, я брала ее на руки и шептала в ее глупые ушки: «Это мама, Вивиан, это мама», – а когда мы оставались одни в гостиной, я клала ее рядом с собой на диван, расстегивала платье и пыталась притянуть ее голову к своей груди, но она брыкалась и кусалась, и тогда с другого конца дома прибегала моя кузина. Мама, Драга же не моя мама, кричала эта дурочка, и как-то раз я услышала из-за прикрытой двери разговор – Жирафиха сказала: мне не нравится, как Драга пристает к Вивиан, извращение какое-то.
Потом мы пили чай в гостиной, я была тверда и холодна, как будто меня пронзили заиндевевшим колом; и вдруг я заставила всех замолчать своим леденящим холодом и спросила: папа, а что такое извращение? Он тут же покраснел, как я и ожидала, впился зубами в кусочек сахара, а рукой в край стола, а дядя Бенни, который в тот день проиграл двадцать фунтов на скачках, стал очень громко рассказывать мне о том, как это произошло. Вот теперь тебе влетит по-настоящему, сказал папа вечером, когда мы остались одни, и избил меня, и после этого мои вечера снова вернулись ко мне.
Какое-то время Ники куда-то уходила почти каждую ночь, научив меня, что надо отвечать, если кто-то спросит, где она, – вот только я забыла что. Я ненавидела ее, потому что смутно понимала, почему у нее так горят щеки, когда она под утро тайком пробирается в нашу комнату; врунья, было противно слушать ее вранье, что она-де бежала со всех ног, чтобы успеть домой вовремя, – какое там вовремя, пять утра на часах! Но как-то вечером я и сама тайком выбралась из комнаты и вышла на лестницу, и никто меня не заметил, а по дороге к старому мертвому дубу стоял молодой человек и ждал меня – Ники передала, что он будет ждать меня там в десять часов каждый вечер целую неделю, и если я не приду, то он утопится в озере, и через четырнадцать дней мы выловим его труп у нашего берега. Я пошла к старому дубу исключительно из вежливости, исключительно из уважения к потенциальному самоубийце и, придя, просто сказала: и что вам угодно?
Тогда он больно схватил меня за плечо, и целый час мы ходили туда-сюда по лужайке за дубом, и я совсем замерзла в своем тоненьком платьице, ведь я думала, что быстро вернусь; на нас капала роса, на другом берегу озера куковала кукушка, но он испортил мой вечер, и мне хотелось кричать. Он сжимал мое плечо все сильнее и сильнее с каждым шагом, и я поняла, что меня ждет наказание. Он спросил: ты замерзла? Я ответила, что замерзла, и он решил, что наконец-то покорил меня, и чуть ли не бегом потащил за собой через лужайку.
Через верхушки деревьев просвечивало светлеющее небо, и я пришла в ужас оттого, что уже было так поздно, но, когда лес поредел, я увидела, что на поляне стоит большой шатер. Сначала решила, что это цирк, но внутри стоял затхлый запах, пустые немые скамьи, некрасивый маленький алтарь на возвышении, и тогда я поняла, что это шатер для богослужений, забытый и богом, и людьми шатер для богослужений. На возвышении, рядом с алтарем, в камине потрескивал огонь, и, взявшись за руки, мы пошли к нему по проходу. «А сейчас мерзнешь?» – спросил он, когда мы поднялись на возвышение, понимая, что безнадежно заблудились, зашли в тупик. «Нет», – сказала я, и тогда он решил, что я хочу отказаться, и положил руки мне на плечи, словно собаке на холку, и мы вместе упали на пол.
Я неподвижно лежала на спине, чувствуя исходящее от камина тепло, купол шатра колебался, как поверхность воды, и вдруг я поняла, чего он от меня хочет: это было так ужасно, что меня чуть не вырвало; приподнявшись на локте, я пнула его так, что он застонал от боли.
– Мне это не нужно! – закричала я, как будто кто-то другой, более опытный, вложил эти опытные слова в мои неопытные уста. – Мне нужно другое!
– И что же тебе нужно? – злобно спросил он и, пошатываясь, отошел к камину.
– Я хочу согреться, – сказала я, – хочу, чтобы мне стало жарко, а если ты попробуешь что-то сделать, то у меня там звезда, и ты об нее обожжешься!
Тогда он стал хлопать дверцами камина – оттуда пошел едкий дым, и мы оба закашлялись. Он
