Записки о Шерлоке Холмсе - Артур Конан Дойль
Пророчество Шерлока Холмса вскоре сбылось, причем самым драматическим образом. Утром в половине восьмого, когда только начало светать, я увидел у своей постели Холмса, одетого, как обычно, в халат.
– Ватсон, нас ожидает брум, – сказал он.
– Что случилось?
– Дело Брук-стрит.
– Что-то новое?
– Трагедия, но непонятная. – Холмс поднял шторы. – Посмотрите, это листок из записной книжки. «Бога ради, приезжайте немедля. П. Т.», нацарапано карандашом. Писал наш друг доктор, и в очень взбудораженном состоянии. Поехали, дружище, дело срочное.
Через четверть часа мы снова были у дома доктора. Когда он выбежал нам навстречу, на его лице был написан ужас.
– Случилось несчастье! – выкрикнул он, прижимая ладони к вискам.
– Какое?
– Блессингтон покончил с собой!
Холмс присвистнул.
– Да, нынче ночью он повесился.
Мы вошли, и доктор проводил нас в комнату, которая, очевидно, служила ему приемной.
– У меня голова идет кругом! – воскликнул он. – Полиция уже наверху. Такое потрясение – никак не приду в себя.
– Когда вы это обнаружили?
– Каждое утро спозаранку ему приносили чай. Около семи горничная вошла к нему, а он, бедняга, висит посреди комнаты. Встал на тот самый сундучок, который нам вчера показывал, привязал веревку к крюку, всегда державшему тяжелую лампу, и спрыгнул.
Холмс застыл ненадолго в глубоком раздумье.
– С вашего разрешения, – произнес он наконец, – я бы хотел подняться наверх и все посмотреть.
Мы поднялись по лестнице, доктор шел за нами.
За дверью спальни нас ожидало страшное зрелище. Я говорил уже, что Блессингтон, с его обвисшим животом и щеками, походил на мешок. Теперь, когда он болтался на крюке, это сходство усилилось настолько, что трудно было признать в нем человека. Вытянутая, как у ощипанной курицы, шея – и тучное, неестественно раздутое по контрасту с ней туловище. Из одежды на нем была только длинная ночная рубашка, внизу торчали отекшие лодыжки и неуклюжие ступни. Рядом стоял неглупый на вид полицейский инспектор и что-то записывал в книжечку.
– А, мистер Холмс, – сердечно приветствовал он моего друга, – очень рад вас видеть.
– Доброе утро, Лэннер, – отозвался Холмс, – уверен, вы не обидитесь на меня за вторжение. Вы слышали о событиях, которые предшествовали этой трагедии?
– Да, кое-что слышал.
– Пришли уже к каким-то выводам?
– Насколько я понимаю, этот человек был безумно напуган. Постель, видите, смята – в ней спали. Вмятина осталась довольно глубокая. Как вы знаете, самоубийства по большей части совершаются около пяти утра. Примерно в это время он и повесился. Похоже, это был обдуманный шаг.
– Судя по окоченению мышц, я бы сказал, что смерть наступила часа три назад, – вставил я.
– Заметили в комнате что-нибудь особенное? – спросил Холмс.
– На столике для умывальных принадлежностей лежали отвертка и несколько шурупов. Кроме того, в помещении сильно накурено с ночи. В камине я нашел четыре кончика сигары.
– Хм, а его мундштук?
– Мундштука не видел.
– Ну а портсигар?
– Портсигар – да, в кармане пиджака.
Открыв портсигар, Холмс обнюхал единственную имевшуюся там сигару.
– О, это гаванская сигара, а те – особого сорта, какие привозят голландцы из своих колоний в Ост-Индии. Их, знаете ли, обычно оборачивают соломой, и по сравнению с сигарами других марок они более вытянуты.
Холмс взял сигарные кончики и тщательно изучил через карманную лупу.
– Две выкурили через мундштук, две – без мундштука, – сказал он. – Два кончика отрезаны очень острым ножом, два откушены чьими-то очень крепкими зубами. Это не самоубийство, мистер Лэннер. Это хорошо спланированное, хладнокровное убийство.
– Не может быть! – воскликнул инспектор.
– Почему же?
– Зачем кому-то понадобилось убивать человека таким неудобным способом, как повешение?
– Это мы должны выяснить.
– Как они проникли в дом?
– Через парадную дверь.
– Она в это утро была закрыта на засов.
– Значит, ее закрыли, когда они вышли.
– Почему вы так думаете?
– Я видел их следы. Если дадите мне минутку, я смогу сообщить вам другие их приметы.
Холмс подошел к двери и, повернув замок, стал со своей обычной тщательностью его рассматривать. Потом он вынул ключ, остававшийся в скважине с внутренней стороны, и тоже изучил. Кровать, ковер, стулья у камина, мертвое тело и веревка – все в свой черед подверглось осмотру. В конце концов Холмс признал, что полностью удовлетворен. Они с инспектором обрезали веревку, бережно спустили мертвое тело на пол и прикрыли простыней.
– Как насчет этой веревки? – спросил Холмс.
– Ее отрезали отсюда. – Доктор Тревельян извлек из-под кровати длинную, сложенную кольцом веревку. – Он всегда панически боялся пожара и держал при себе веревку, чтобы, если лестница будет в огне, спастись через окно.
– Похоже, она пришлась им очень кстати, – проговорил Холмс задумчиво. – Да, факты достаточно красноречивы, и я очень удивлюсь, если сегодня же днем не смогу вам их объяснить. Возьму-ка я фотографию Блессингтона, что стоит на полке, – она может мне понадобиться при расследовании.
– Но вы же ничего нам не сказали! – вскричал доктор.
– О, ход событий совершенно ясен. В деле замешаны трое: юноша, старик и третий, который мне неизвестен. Первые двое – излишне объяснять – являлись к вам под маской русского графа с сыном, так что мы располагаем их полным описанием. Их впустил сообщник, живущий в доме. Если позволите, инспектор, дам вам совет: арестуйте того мальчика-слугу. Как я понимаю, доктор, вы приняли его на службу совсем недавно?
– Чертенка нигде нет, – отозвался доктор Тревельян, – горничная и кухарка только что его искали.
Холмс пожал плечами:
– Его роль в драме была немаловажной. Трое поднялись по лестнице на цыпочках, первым старик, вторым молодой человек, последним неизвестный…
– Холмс, дружище?! – вырвалось у меня.
– О, я сужу по наложению следов, ошибки быть не может. К тому же, чьи они, я выяснил вчера вечером. Итак, они поднимаются к двери Блессингтона и обнаруживают, что она заперта. Но с помощью проволоки проворачивают ключ. На бородке остались царапины – это видно даже без лупы.
В комнате они наверняка начинают с того, что вставляют кляп в рот мистеру Блессингтону. Он, должно быть, спал или был слишком парализован ужасом, чтобы кричать. Стены толстые, и даже если у него было время крикнуть, никто не услышал.
Убедившись, что он не может позвать на помощь, сообщники, как я понимаю, затевают какие-то переговоры. Вероятно, это было нечто вроде судилища. Оно заняло не так уж мало времени: хватило, чтобы выкурить сигары. Старик сидел в плетеном кресле; мундштуком пользовался именно он. Молодой человек – вот там; он постукивал сигарой по комоду, стряхивая
