Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому
— Какая же причина?
— Эта причина важней всего другого. Я выхожу замуж…
В комнате надолго воцарилось молчание. Слышался только отдаленный свисток товарного поезда, подходившего к Пальмире.
— За кого же ты выходишь?
— За человека из моего народа.
— Для чего тебе это понадобилось?
— Другого выхода нет. Ты сам знаешь, что это правда.
Он взглянул на принесенный ею пирог. Корочка на нем была решетчатая, подрумяненная сверху и с боков, но впервые в жизни у него совсем пропал аппетит.
— Почему же нет другого выхода, Джозина?
— Мне нужна семья для Эллен. Бабушка проживет недолго — она такая дряхлая и слабая, — и после нее некому будет заботиться о девочке, пока я работаю. А я не хочу, чтобы Эллен выросла без отца: каждой девочке и каждому мальчику нужен отец. И он должен принадлежать к моему народу. Только и есть один этот выход.
— Но не выходи замуж сейчас, Джозина, — просил он, крепче прижимая ее к себе. — Во всяком случае, погоди немного, хоть совсем немножко. Только, ради бога, не сейчас. Я не хочу, чтобы ты выходила замуж. После всего, что было, сейчас не время…
— Сейчас как раз пора. Я не могу дольше ждать.
— Я тебе не позволю! Слышишь?
Она покачала головой.
— Так надо. Сам знаешь, я тебя люблю, но я негритянка, а ты белый. Этого не переменишь — никогда. Нам не дадут жить вместе по-хорошему. Они не станут мешать нам, если я буду ходить сюда ночью, зато днем я не смогу здесь оставаться. Вот когда поднимется шум! Скажут, что я хочу жить, как белая женщина. А я должна оставаться тем, что я есть. Я не могу выдать себя за белую — по крайней мере здесь, в Пальмире.
Он сидел молча, соображая, как бы убедить ее, чтобы она передумала. («Я выполнял свой пастырский долг сколько мог, но в конце концов мне надоело, и я устал спорить с Ханникатом о том, что нельзя же впускать в свой дом негритянку и позволять ей проводить там несколько ночей в неделю. Я говорил ему, что это так же дурно, как бывало в старое время в Большой Щели, а он на это отвечал, что от своего папы он слышал, будто бы в то время держать любовницу-негритянку было все равно, что держать пару гончих псов для охоты на опоссума. Вот почему я и бросил его уговаривать. Это самый большой упрямец, с каким мне только приходилось спорить. Каждый раз, как я увещевал его, указывал на то, что он живет в грехе, и пытался добиться от него обещания, что он перестанет путаться с негритянками, он неизменно отвечал, что его папа рассказывал и то и другое насчет обычаев нашей страны и что он скорее готов верить слову своего папы, чем тому, что рассказывают про небеса и райское блаженство. Я говорил ему, что он, а до него его папа поддавались диавольскому искушению и оба кончат тем, что попадут в преисподнюю, но мои слова не оказали никакого влияния на такого упрямца, как Туземец Ханникат».)
— Я хочу жить с кем-нибудь все время, и днем и ночью, — услышал он голос Джозины. — Вот что я чувствую. А другого выхода нет. Неужели не понимаешь? Вот почему я и выхожу замуж — за человека из моего народа. Я знаю, что я цветная, и знаю, что мне надо делать.
— Но ведь на самом деле ты не такая, Джозина. Ты только отчасти негритянка и сама это знаешь.
— Я знаю, кто я такая.
— Ты бы могла сойти за белую. Я видывал белых людей, у которых кожа куда темнее твоей.
— Этого мало… то есть белые люди так думают, что мало. А я хочу быть сама собой. И я знаю, что это такое. Такие девушки, как я, недостаточно хороши для белых — хороши разве только ночью да для того, чтобы работать на них, — но для себя я всегда достаточно хороша. И с этих пор я буду только негритянкой, для этого я и родилась.
Он встал с кровати и прошелся по комнате взад и вперед.
— Джозина, не бросишь же ты ходить ко мне после всего, что было. Не надо меня бросать. Я без тебя жить не могу. Ты же знаешь, как я к тебе привык. Я бы не мог привыкнуть ни к какой другой. Это чистая правда, Джозина. Ведь ты мне веришь? Для меня ты лучше всех на свете. Никогда не было такой, как ты, и никогда не будет. Без тебя я просто сам не свой. Все тогда становится совсем другим.
Поднявшись с места, она подошла вплотную к нему и прижалась щекой к его щеке.
— И я то же к тебе чувствую, — говорила она. — И сейчас я здесь, с тобой, как и всегда была.
Он хотел было обнять ее, но она не далась, снимая с себя свитер и расстегивая желтое платье. Он сел на край постели.
Отложив платье в сторонку, она остановилась на минуту, прежде чем подойти к нему. Глядя на нее в такое время, он всегда думал, что фигура у нее как на картинках, какие посылают в Валентинов день.
— Поцелуй меня, — шепнула Джозина. — Поцелуй покрепче. Делай со мной, что хочешь.
Он обнял ее пышущее жаром тело и со всей силой привлек к себе.
— Ну, что же ты, милый, — услышал он ее шепот. — Целуй меня еще.
— Ты никогда не уйдешь от меня, Джозина, — сказал он. — Я не пущу тебя. Мне все равно, что бы ни случилось. Я не дам тебе уйти от меня.
Она закрыла ему рот своей рукой.
— Не говори сейчас ни о чем, милый. Я не хочу ничего слушать. Целуй меня, как ты умеешь.
С улицы кто-то громко постучался в дверь. Когда они услышали этот стук в первый раз, он показался им каким-то не настоящим, невозможным, но потом он сделался еще громче и настойчивее, и уже нельзя было не обратить на него внимания.
Он сел, спустив ноги с кровати.
— Я забыл запереть дверь. Кто угодно может войти сюда сейчас.
Джозина подталкивала его, торопя встать с постели.
— Не впускай никого! Скажи, чтобы уходили прочь!
Он выскочил из комнатки и бросился к входной двери. Но не успел он добежать и повернуть ключ в замке, как дверь отворилась и вошла Мэйбл. Он растерянно смотрел, как она закрывает за собой дверь.
— Я так и думала, что найду тебя здесь, в этой лачуге, — сказала она резким голосом и поджала губы. Волосы у нее падали на лоб, и она то и дело отбрасывала их взмахом руки. — Что ты тут делаешь? Отчего ты убежал?
Ответа Мэйбл не стала дожидаться.
— Скажи хоть что-нибудь, — сердито понукала она. — Что с тобой стряслось? Почему ты молчишь?
— Ну, я обещал кое-кому починить радио и хотел сдержать слово. Мое честное слово…
Мэйбл заглядывала за его спину в открытый дверной проем. Но едва она шагнула вперед, как он быстро загородил ей дорогу.
— Стой, Мэйбл! Не надо…
— Что там такое происходит? — спросила она.
Он хотел было задержать ее, но она одним движением руки легко оттолкнула его в сторону.
— Не входи туда, Мэйбл!
Она в это время была уже на пороге второй комнатки. Когда Туземец вошел за ней следом, она уже стояла в ногах кровати. Джозина забилась в угол комнаты, держа перед собой свое желтое платье. Бежать Джозине было некуда и спрятаться тоже некуда.
— Ах ты, бесстыжая! — завопила Мэйбл, хватая желтое платье и вырывая его у Джозины. — Ты же голая, как ощипанная курица!
Она с минуту разглядывала желтое платье, потом швырнула его на пол.
— Так я и знала, что у всех вас, бесстыжих девок, совести нет, но вот уж не думала, что увижу одну бесстыдницу совсем голую! Первый раз в жизни вижу такую гадость!
Джозина хотела было прикрыться подушкой, но Мэйбл вырвала у нее подушку и швырнула ее в угол через всю комнату.
— Я и подозревала что-нибудь в этом духе, когда вошла в кухню и хватилась целой жареной курицы и пирогов с бататами. Только посмотрите на нее! Ворует еду из моего дома! Прячется тут голая с белым мужчиной! Да еще с этим! — Она повернулась к Туземцу, сердито глядя на него. — Понимаю, что ты тут делаешь, Джозина Мэддокс. Ты точно такая же, как все остальные негритянки. Вечно стараешься соблазнить какого-нибудь белого мужчину.
Мэйбл пришлось замолчать, чтобы перевести дыхание. В эту минуту она еще раз взглянула на Туземца, сердито и с омерзением.
— Чтобы твоей ноги больше не было в моем доме! Слышишь, Джозина Мэддокс? Можешь проделывать всякие фокусы где-нибудь в другом месте! Надеюсь, что больше никогда в жизни тебя не увижу!
Обернувшись, Мэйбл посмотрела на Туземца и погрозила ему пальцем.
— А теперь, Туземец Ханникат, позвольте мне сказать вам кое-что. С утра я первым долгом пойду к своему адвокату и разведусь с вами — подлый вы человек, путаетесь с негритянками! Вы меня никогда не любили. Вы не пощадили моей гордости, моей любящей натуры. Вы даже не умеете обращаться с порядочной женщиной, вроде меня. Вам нужны были только мои деньги, чтобы содержать эту бесстыжую Джозину Мэддокс в вашей лачуге. Вот на что пошли бы мои денежки, если б я сама не заявилась сюда и не увидела это позорное зрелище своими глазами. Вот и содержите ее теперь сами — она вашего поля ягода. И не смейте возвращаться в мой дом за вашими отрепьями! Я их выброшу на улицу, там им самое подходящее место. Можете поискать на улице ваш дробовик и все остальное, если вам оно нужно. Мерзкий развратник! Видеть вас больше не хочу!
