Робер Мерль - Смерть - мое ремесло
Я услышал, что трубку положили на рычаг, и поднял глаза.
- Штурмбанфюрер, - тотчас же сказал Гиммлер, - я рад сказать вам, что инспектор лагерей группенфюрер Гёрц превосходно отзывается в своем рапорте о деятельности коменданта КЛ Освенцим. С другой стороны, - продолжал он, - я узнал что вы подали заявление о зачислении вас в действующую армию.
- Так точно, господин рейхсфюрер.
- Должен ли я понять, что вами движут патриотические побуждения? Или вам не нравится ваша работа в КЛ Освенцим?
- Я сделал это исключительно из патриотических побуждений, господин рейхсфюрер.
- Я счастлив, что это так. О другом назначении для вас не может быть и речи. Исходя из некоторых наших планов, я считаю ваше присутствие в Освенциме необходимым.
Помолчав немного, он заговорил снова:
- То, что я вам теперь скажу, совершенно секретно. Поклянитесь честью, что вы сохраните это в полной тайне.
Я взглянул на него. В СС было столько секретного, умение сохранять тайну имело такое значение в нашей организации, что, казалось, нет в необходимости каждый раз требовать клятвы.
- Вы должны понять, - продолжал Гиммлер, - что речь идет не об обычной служебной тайне, а, - он отчеканил каждое слово, - о подлинно государственной тайне.
Он отступил еще глубже в тень и строго произнес:
- Штурмбанфюрер, поклянитесь честью офицера СС, что вы никому не откроете эту тайну.
Я, не колеблясь, произнес:
- Клянусь честью офицера СС.
- Примите во внимание, - продолжал он после короткой паузы, - что вы должны держать это в секрете от всех, даже от вашего непосредственного начальника - группенфюрера Гёрца.
Я почувствовал себя неловко. Лагерями занимался лично рейхсфюрер, и, естественно, не было ничего необычного в том, что он сам давал мне указания. Но то, что он делал это через голову и без ведома Гёрца, было очень странно.
- Вас не должно это удивлять, - проговорил Гиммлер, словно читая мои мысли. - Эти меры ни в коем случае не свидетельствуют о недоверии по отношению к инспектору лагерей группенфюреру Гёрцу. Он будет поставлен в известность обо всем немного позже, когда я сочту это нужным.
Рейхсфюрер сделал движение головой, и свет упал на нижнюю часть его лица. Его тонкие губы на чисто выбритом лице были крепко сжаты.
- Фюрер, - произнес он, отчеканивая слова, - приказал полностью разрешить еврейский вопрос в Европе. - И закончил после небольшой паузы: - И на вас пал выбор для выполнения этого задания.
Я посмотрел на рейхсфюрера. Он сухо заметил:
- У вас довольно ошеломленный вид. Между тем мысль покончить с евреями не нова.
- Нет, господин рейхсфюрер, я просто удивлен тем, что выбор пал на меня...
Он ответил:
- Вам сейчас станет ясно, почему именно на вас. Это делает вам честь.
Он помолчал.
- Фюрер считает, что, если мы не уничтожим евреев теперь же, позже они уничтожат немецкий народ. Вопрос стоит так: мы или они.
Он произнес раздельно:
- Штурмбанфюрер, в момент, когда немецкая молодежь сражается с большевиками, вправе ли мы подвергать немецкий народ такому риску?
Я ответил, не задумываясь:
- Нет, господин рейхсфюрер.
Он положил обе руки на пояс и сказал с глубоким удовлетворением.
- Ни один немец не мог бы ответить иначе.
Наступило молчание. Его холодные глаза выбрали какую-то точку над моей головой, и, уставившись в нее, он продолжал, словно читая по бумажке:
- Я выбрал КЛ Освенцим местом уничтожения евреев, а вас - исполнителем. Освенцим я выбрал потому, что он расположен на скрещении четырех железнодорожных путей и к нему легко наладить подвоз. Кроме того, Освенцим лежит в стороне от больших дорог, мало населен и имеет, следовательно, все необходимые условия для проведения этой тайной операции.
Он опустил на меня взгляд.
- Вас я выбрал из-за вашего организаторского таланта... - он слегка шевельнулся в тени и четко произнес: - и из-за ваших исключительных моральных качеств.
Помолчав, он продолжал:
- Вы должны знать, что в Польше уже существуют три лагеря уничтожения: Бульцек, Волцек и Треблинка. Но эти лагеря нас не удовлетворяют. Во-первых, они слишком малы и расположены так, что их нельзя расширить. Во-вторых, к ним нет подъездных путей. В-третьих, методы, которые в них применяют, по-видимому, неудовлетворительны. Как сообщил в своем рапорте комендант лагеря Треблинка, он за шесть месяцев смог ликвидировать только около восьмидесяти тысяч единиц.
Рейхсфюрер сделал паузу и жестко произнес:
- Это смехотворный результат. Через два дня, - продолжал он, оберштурмбанфюрер Вульфсланг приедет к вам в Освенцим и сообщит график поступлений и размеры транспортов, которые будут отправлены к вам в ближайшие месяцы. После его посещения вы отправитесь в лагерь Треблинка и, принимая во внимание ничтожные результаты, которых они там добились, критически и конструктивно разберетесь в методах их работы. Через четыре недели, день в день через четыре недели, вы представите мне детальный план, соответствующий по масштабу той исторической задаче, которая на вас возложена.
Он сделал знак правой рукой, я встал.
- У вас есть какие-нибудь возражения?
- Никак нет, господин рейхсфюрер.
- Имеете какие-нибудь замечания?
- Никак нет, господин рейхсфюрер.
- Хорошо, - сказал он и продолжал, делая ударение на каждом слове, но не повышая голоса: - это приказ фюрера! И перед вами теперь стоит трудная задача - выполнить этот приказ.
Я стал навытяжку и произнес:
- Так точно, господин рейхсфюрер.
Мой голос в тиши комнаты показался мне слабым и хриплым. Я вытянул перед собой правую руку, рейхсфюрер ответил на мое приветствие, я повернулся и направился к двери. Как только я вышел из света лампы, сумрак комнаты поглотил меня и у меня возникло какое-то странное ощущение холода...
Я сел на ночной поезд. Он был переполнен военными, направлявшимися на русский фронт. Я отыскал купе первого класса, там все места тоже были заняты, но какой-то оберштурмфюрер тотчас же уступил мне место. В вагоне был полумрак, шторы плотно затянуты на случай налета авиации. Я сел. Поезд резко дернулся и раздражающе медленно тронулся в путь. Я чувствовал усталость, но заснуть никак не мог.
Под утро я немного задремал. Поезд едва полз, то и дело останавливаясь. Иногда он стоял по два, по три часа, затем снова начинал медленно ползти, потом опять останавливался и опять трогался. В полдень раздали сухой паек и принесли горячий кофе.
Я вышел покурить в коридор и заметил оберштурмфюрера, который накануне уступил мне место. Он спал, сидя на своем вещевом мешке. Я разбудил его и предложил ему посидеть в купе. Он поднялся, мы познакомились и поболтали несколько минут. Это был комендант КЛ Бухенвальд. По его просьбе ему дали назначение в действующую армию, и он ехал в Россию в свой полк. Я спросил, доволен ли он.
- Да, очень, - ответил он с улыбкой.
Оберштурмфюрер был высокий блондин лет двадцати двух, хорошо сложенный, с очень тонкой талией. Он участвовал в польской кампании, был ранен и по выходе из госпиталя получил назначение в КЛ Бухенвальд, где, по его словам, он "очень скучал". Но теперь все снова хорошо, он сможет снова "двигаться и драться". Я предложил ему сигарету и настоял на том, чтобы он зашел в купе немного отдохнуть.
Поезд наконец ускорил ход. Мы пересекли границу Силезии. При виде этих мест у меня сжалось сердце. В памяти встали бои добровольческого корпуса под командованием Россбаха с поляками. Как мы тогда дрались! И какая у нас была замечательная воинская часть. Мне тоже хотелось тогда лишь "двигаться и драться", мне тоже было двадцать лет. Странно подумать, что все это уже в прошлом и никогда не повторится.
С освенцимского вокзала я позвонил в лагерь и вызвал машину. Было десять часов вечера, я ничего не ел с полудня и проголодался.
Пять минут спустя прибыла машина и отвезла меня домой. В комнате мальчиков горел ночник. Я, не звоня, открыл дверь своим ключом и вошел. Положив фуражку на столик в передней, я прошел в столовую и вызвал звонком служанку. Она явилась, я велел ей принести мне чего-нибудь поесть.
Я спохватился, что не снял перчатки, и вернулся в переднюю. Подойдя к столику, я услышал шаги, поднял голову и увидел Эльзи. Она спускалась но лестнице. Заметив меня, она остановилась как вкопанная, побледнела и, покачнувшись, оперлась о стенку.
- Ты едешь? - беззвучным голосом спросила она.
Я удивленно взглянул на нее.
- Еду?
- Да, на фронт?
Я отвел глаза.
- Нет.
- Это правда? Правда? - пробормотала она. - Ты не едешь?
- Нет.
Радость озарила ее лицо. Она сбежала по лестнице и бросилась мне на шею.
- Ну, ну! - сказал я.
Она покрывала мое лицо поцелуями, улыбаясь сквозь слезы.
- Значит, ты не едешь? - повторяла она.
- Нет.
Эльзи подняла голову и, успокоившись, радостно проговорила:
- Слава богу!
