Артур Дойл - Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)
1.
Господь двулик. Добро всегда в почете,Но зло со временем пройдет.Но лучшее иль худшее на светеБез воли Божьей не произойдет.
2.
А если вдуматься, то зла ведь не бывает(Эх, если бы могли мы это понимать!)Но и добро, и зло в руках Господь сжимает,Чтоб или миловать, или карать.
3.
Одна рука блудницу направляетНа путь, который выбрала она,Святого и распутника благословляет,И мученику длань Его дана.
4.
Дорогу к саду с дивными цветамиСвоею мудростью прокладывает Он,
Кромсает ветви похотливыми страстями,А пьянство – резчик для изящных форм кустов.
5.
Чтоб дерево здоровым было, гладкимТут святость и богобоязнь важна.Помогут тут чума и лихорадка,Для жизни, как ни странно, смерть нужна.
6.
Господь вселяет в легкие микробы,А в мозг – густые кровяные тромбы{136}.Испытывает, изучает, пробуетИ выбирает к жизни лишь пригодные.
7.
Как стеклодув иль антиквар из лавки,Испытывает наше естество.И если брак попался – в переплавку.Он слепит тело, разум заново.
8.
Он слизью заполняет новорожденному горло,Ферментов{137} россыпь выпускает на свободу.И в одночасье может с легкостью позволитьАртерию трепещущую закупорить.
9.
Он фантазера юного мечтами окрыляет,Чтоб мог мечтатель верить и творить.А хворь, ниспосланная свыше, убиваетВсе чаянья. О них приходится забыть.
10.
Дает Он молоко, кормящее младенца.И милостиво притупляет боль.Рождает не одно, а сотни наслаждений,Даруя чувственность, блаженство и любовь.
11.
Добро всегда в почете, ветви его пышноРастут в саду средь света и тепла,А ветви омертвевшие ВсевышнийСрезает с древа ножницами зла.
12.
И вот мое творенье, моя мука,Хочу перечеркнуть, исправить кое-где.Но ясно ощущаю, впредь то мне наука,ЕГО рука незримо на моей руке.
13.
В глазах туман и темноту я вижу,Боюсь ошибок и сомнительных идей.Свое бессилье и безволье ненавижуМне оправдание – по воле все Твоей[29].
Мне как-то неловко чувствовать, что эти строки получились такими нравоучительными, но все же меня греет мысль о том, что грех существует не просто так, что он служит благому делу. Отец говорит, что я воспринимаю мир так, будто считаю его своей собственностью, и поэтому не успокоюсь до тех пор, пока не буду знать, что все в нем разложено по полочкам. Что ж, признаюсь, на душе у меня теплеет, когда я замечаю проблеск света из-за туч.
Ну, а теперь относительно той важной новости, которая изменит всю мою дальнейшую жизнь. Как ты думаешь, от кого в прошлый вторник я получил письмо? Представь себе, от Каллингворта. Оно не имеет ни начала, ни конца, адрес на нем написан неправильно, к тому же оно неаккуратно нацарапано очень толстым пером на обороте какого-то рецепта. Для меня загадка, как оно вообще нашло меня. Вот что он пишет:
«Устроился здесь в Брадфилде в прошлом июне. Колоссальный успех. Я произведу революцию в практической медицине. Деньги текут рекой. Мое изобретение принесет миллионы. Если наше морское министерство мне откажет, я сделаю Бразилию ведущей морской державой. Как только получишь это письмо, приезжай первым же поездом. У меня для тебя полно работы».
Вот такое удивительное послание. Оно не подписано, что и неудивительно, кроме него, такого никто написать не мог. Я слишком хорошо знаю Каллингворта, чтобы отнестись к его словам с полным доверием. Как он мог так быстро добиться такого грандиозного успеха в городе, в котором совершенно никого не знает? Это невероятно. И все же какая-то доля истины во всем этом должна быть, иначе он не стал бы приглашать меня и писать об успехе как о свершившемся факте. В общем, я решил действовать обдуманно и осторожно, поскольку и на нынешнем месте чувствовал себя вполне счастливо. Более того, у меня появилась надежда на то, что когда-нибудь я смогу начать собственную практику, поскольку сейчас я даже имею возможность понемногу откладывать. Пока что я собрал всего несколько фунтов, но надеюсь, что где-то через год сумма эта значительно возрастет. Так что я отправил Каллингворту ответ, в котором поблагодарил его за то, что он меня не забывает, и объяснил, как обстоят дела.
Мне было очень трудно найти работу, написал я, и поэтому теперь не хочу потерять ее. Заставить отказаться от нее меня может только уверенность в том, что новое занятие будет постоянным.
Десять дней Каллингворт хранил молчание. Потом от него пришла длиннейшая телеграмма.
«Твое письмо получил. Почему бы не назвать меня лжецом в открытую? Говорю тебе, в прошлом году у меня было тридцать тысяч пациентов. Заработал я в общей сложности больше четырех тысяч фунтов. Я настолько занят работой, что, если бы по моей улице проезжала королева Виктория, у меня не было бы времени подойти к окну, чтобы на нее посмотреть. Я бы мог отдать в твои руки все консультации, всю хирургию и все акушерство. Но решать тебе. За первый год гарантирую триста фунтов».
Это уже больше походило на дело… Особенно последнее предложение. Я пошел с этим к Хортону и спросил его совета. Он считает, что я мало что теряю, зато обрести могу многое. Поэтому я телеграфировал Каллингворту, что принимаю предложение о партнерстве (если, конечно, он предлагает партнерство) и завтра утром выезжаю в Брадфилд с большими надеждами и почти пустым бумажником. Я знаю, как интересен тебе Каллингворт, поскольку любой, кто даже опосредованно попадает под его влияние, не может не увлечься этим человеком. Поэтому можешь не сомневаться, что я пришлю тебе полный и подробный отчет о том, что произойдет, когда мы встретимся. Я с нетерпением жду новой встречи с ним и надеюсь, что у нас не будет повода для ссор.
На этом позволь попрощаться, друг мой. Я чувствую, что стою одной ногой на лестнице, ведущей к богатству. Поздравь меня.
VI
Пэрейд, 1, Брадфилд, 7 марта, 1882.
Прошло всего два дня после того, как я отправил тебе последнее письмо, дорогой Берти, а у меня уже снова полно новостей. Я приехал в Брадфилд, встретился с Каллингвортом, и оказалось, что все, что он написал мне, правда. Да! Как бы невероятно это ни звучало, этот поразительный человек действительно сумел организовать огромную собственную практику менее чем за один год. При всех его чудачествах он все-таки удивительная личность. И, похоже, ему не удастся в полной мере раскрыться в нашем обществе, поскольку оно попросту не готово к этому. Законы и традиции нашей цивилизации мешают ему, связывают его по рукам и ногам. Случись ему жить во времена Французской революции, он бы оказался на ее переднем фронте. Или, если бы его назначили императором какого-нибудь из маленьких южноамериканских государств, я не сомневаюсь, что через десять лет он бы или лежал в могиле, или завоевал весь материк. Да, Каллингворт способен на игру, в которой ставки намного выше, чем медицинская практика в провинциальном английском городке. Когда я читал про вашего американского Аарона Бурра{138}, я представлял его человеком, похожим на К.
С Хортоном я распрощался очень сердечно. Будь он моим братом, и то я бы не мог ожидать от него подобной заботы обо мне. Я даже не думал, что сумел за столь короткое время завоевать такое расположение этого человека. Его очень интересует, как сложится моя дальнейшая судьба, и я обещал написать ему, как у меня будут идти дела. Когда мы прощались, он подарил мне старую черную пенковую трубку, которую сам выкрасил… Более искреннего подарка от курильщика ожидать нельзя. Мне было приятно осознавать, что есть тихая гавань, куда я мог бы вернуться, если бы в Брадфилде меня постигла неудача. И все же, несмотря на то что жизнь в Мертоне приносила мне удовольствие и давала поистине неоценимый опыт работы, я не могу не думать о том, как ужасно долго мне пришлось бы собирать на то, чтобы выкупить там часть практики… Так долго, что бедный отец мой мог бы и не дожить до этого. Та телеграмма от Каллингворта, в которой он, как ты помнишь, пообещал, что я смогу заработать триста фунтов за первый же год, дала мне надежду на гораздо более стремительную карьеру. Я уверен, ты согласишься, что я поступил разумно, поехав к нему.
По дороге в Брадфилд я стал участником небольшого происшествия. Со мной в одном купе ехала троица, на которую я даже не посмотрел, когда занял свое место и взялся за газету. Это были престарелая леди с алым лихорадочным лицом, в золотых очках и шляпке с красным пушистым пером, и двое молодых людей, насколько я понял, ее дочь и сын. Первая – тихая скромная девушка лет двадцати, во всем черном, второй – невысокий коренастый парень на год-два ее старше. Дамы сели рядышком в углу, а молодой человек занял место напротив меня. Примерно час я ехал, не обращая на эту семейку никакого внимания, ну, разве что до моего сознания доходили какие-то обрывки разговора женщин. У младшей из них, которую они называли Винни, был приятный спокойный голос. Старшую женщину она называла матерью, поэтому я понял, что в распределении ролей не ошибся.
