Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому
Мэйбл погладила его по плечу.
— Вот почему я и была сердитая, сама не своя, Туземец. Но вообще это не в моем характере. Когда ты узнаешь меня получше, сам увидишь, что я нормальная женщина и всегда ровная. Если бы я выспалась вчера ночью…
— Я бы и сам сейчас рад был соснуть немного, — сказал Туземец. Он положил в рот последний кусок пирога и теперь жевал его с довольной улыбкой. — Немножко соснуть было бы мне очень и очень полезно. Теперь уж я не могу обходиться без сна, как в молодые годы, когда рыскаешь, бывало, везде в любое время, и днем, и ночью. Помню, несколько лет тому назад я однажды…
Мэйбл, крепко вцепившись ему в плечо, оттолкнула свой стул и поднялась с места.
— Пойдем со мной, Туземец, — требовала она, таща его за собой. — У меня есть для тебя сюрприз. Я тебя отведу в спальню, уложу в постель, хорошенько укрою и спущу шторы, чтоб стало темно, как ночью. Только женщина знает, что нужно мужчине в такое время. Долгий спокойный сон будет нам обоим полезен после всех этих волнений.
Таща Туземца за собой и все не выпуская его плеча, она дошла уже до прихожей и направлялась в спальню.
— Про какие это волнения ты говоришь? — спросил Туземец, когда они пересекали прихожую. — Что-то я ничего такого особенного не припомню.
— Сам знаешь какие, — отвечала Мэйбл, слегка хихикая и подталкивая его к дверям спальни. — Кто же не волнуется в день свадьбы. Но только тебе нечего со мной стесняться на этот счет. Можешь просить у меня чего только тебе вздумается, я уж сумею тебе угодить.
— Право, не знаю, чего бы такого мне сейчас попросить, — сказал Туземец.
Как только они вошли в спальню, Мэйбл закрыла дверь и заперла ее на ключ.
— Отлично понимаю, что ты чувствуешь, — сказала она. — Вступить в брак — это для всякого большое нервное напряжение. Я тебе сделаю снисхождение, раз ты до сих пор всю жизнь прожил холостяком, — помогу тебе привыкнуть, так чтобы ты не почувствовал разницы.
Она повела его через всю комнату к изножью кровати.
— Ну, теперь начинай привыкать и можешь не стесняться, — сказала она. — Для начала это будет лучше всего.
Туземец сел на край кровати и снял грязные башмаки. Потом он начал обирать репьи со своих штанов и щелчком отбрасывать их на полосатые, желтые с белым, обои. Но как он ни старался, как тщательно не целился, они не держались на обоях, а все до одного падали на пол.
— Вчера ночью я просто вся истомилась в этой самой комнате: все ждала, что ты вернешься, — услышал он голос Мэйбл за своей спиной. — Мне так хотелось уединиться с тобой, а вместо того я чувствовала себя несчастной, как никогда в жизни. Когда ты сказал, что пойдешь немножко поохотиться на опоссума, я и внимания не обратила — думала, уж к полуночи-то ты наверное будешь дома. А потом вижу, время все идет да идет…
— Хорошая, стоящая охота на опоссума всегда отнимает целую ночь, — сказал он солидно. — И вот почему столько времени уходит, пока разойдешься как следует. Я вам так и рассказывал еще прошлый раз, когда вы про это спросили. Все опоссумы — хитрые твари. Если он не залезет на дерево, так сидит где-нибудь в дуплистой колоде или зароется в нору под сухим пнем и притаится там чуть не до самого рассвета. Всякий, кто знает повадки опоссума, вам то же самое расскажет. Они думают, что собаки к этому времени выдохнутся от бесполезной беготни по кругу и носы у них потеряют чутье и не будут так хорошо вынюхивать след. Вот какие ловкачи эти опоссумы, оттого столько нужно времени и терпенья, чтобы загнать их на дерево. Разумеется, такие вещи знает только настоящий охотник на опоссума.
После этого в спальне надолго воцарилось молчание, и наконец, любопытствуя знать, что происходит и что делает Мэйбл, Туземец обернулся. Она уже надела ночную рубашку и сидела на той стороне кровати, расчесывая волосы.
Вдруг что-то страшно грохнуло в задней половине дома. Похоже было, что Джозина швырнула сковородку через всю кухню или стукнула ею о плиту. Мэйбл обернулась и увидела, что Туземец смотрит на нее.
— Что ты на меня так смотришь, Туземец? — спросила она, как будто не слыша грохота на кухне. — Тебе вовсе нечего так стесняться. Я точно такая же, как все другие дамы на свете.
— Что это был за шум вот сейчас?
— Я ничего не слыхала. Тебе, должно быть, почудилось. А ты чего же не ложишься в постель? Нечего так сидеть. Пора уже баиньки.
— Я думал, — сказал он ей.
— О чем ты думал?
— О том, что мой папа мне говорил.
Мэйбл судорожно втянула в себя воздух, потом несколько секунд помолчала, нервно кусая губы.
— А что он говорил? — наконец спросила она с надеждой.
Туземец заколебался.
— Не знаю, право, можно ли вам это сказать…
Мэйбл хихикнула.
— Ну же, Туземец, скажи мне. Мы теперь женаты, и я хочу, чтобы ты со мной разговаривал так же свободно, как со всеми другими. А теперь самое время тебе приучаться. Ну начинай, рассказывай мне, что он говорил.
— Ну, если вы и вправду хотите знать, мой папа говорил, что есть только две основательные причины жениться на высокой и полной женщине: чтобы есть ее стряпню и чтобы греться об нее в холодные ночи. Есть вашу стряпню я могу каждый божий день, а вот по-настоящему холодные зимние ночи еще не начинались…
Рыдая, Мэйбл бросилась на кровать лицом вниз.
— Никогда больше не поминай этого твоего папу в моем доме!
4
Осенний день уже клонился к вечеру, когда Туземец открыл глаза после долгого благотворного сна. Он проснулся окончательно только после того, как зевнул несколько раз подряд и протер сонные глаза. Затем он оторвал голову от подушки и оглядел незнакомую комнату. Он постарался припомнить, сколько времени прошло с тех пор, как он спал не только у себя дома на кровати, но оказалось, что и припомнить трудно — столько лет он ночевал только дома. И он снова уронил голову на подушку.
Наконец он понял, где находится, узнав желтые с белым полосатые обои и увидев свою синюю куртку и старую серую кепку на спинке стула с поперечными перекладинками рядом с кроватью. Прислушиваясь к тяжелому дыханию Мэйбл, он лежал, почесываясь то в одном, то в другом месте и соображая, который теперь час. Шторы были спущены, и только узенький лучик света пробивался в одно из окон.
Спустя несколько времени, остерегаясь, как бы не потревожить Мэйбл, он потихоньку вылез из-под одеяла и наконец стал ногами на ковер. Первым делом он потянулся за своей кепкой, потом разыскал башмаки, все еще сырые и облепленные грязью, и надел синюю куртку — все это без единого звука. После этого, осторожно повернув ключ в замке, он вышел из затемненной комнаты и притворил дверь, не разбудив Мэйбл. Как можно тише он прошел на цыпочках через прихожую к заднему крыльцу.
Солнце все еще светило, но дни в это время года становились короче, и длинные черные тени протянулись по жесткой траве двора. Он много раз видел дом Мэйбл с фасада, но сегодня ему впервые пришлось побывать на задах этого двухэтажного кирпичного здания. Однако задний двор был здесь такой же, как и у всех других домов в этой части города, и Туземец нисколько не удивился, увидев, что двор выглядит именно так, как он и ожидал.
Кривое тунговое дерево с изуродованными ветром сучьями стояло на одном углу двора, а на другом росла плакучая ива. По обеим сторонам крыльца были цветочные клумбы, а под окнами — кусты роз и подсолнухи, но стебли и листья у них уже почернели, а сорная трава выросла по колено. Четыре или пять потемневших деревянных стульев со сломанными перекладинами стояли в беспорядке под провисшими лозами виноградной беседки, а прямо за лужайкой находился гараж, где Мэйбл держала под замком свою блистающую лаком машину. Рядом с гаражом был навес для грабель, мотыг и других садовых орудий. Позади веревки с бельем, у самой калитки, выходившей в переулок, он заметил мусорную кучу.
Все время, пока Туземец стоял на черном крыльце, привыкая к дневному свету, он напряженно прислушивался, соображая, где может быть Джозина. Из дома не доносилось ни звука, не слышно было даже стука тарелок и кастрюль на кухне, где Джозина обычно находилась в это время дня. Он подумал было, не вернуться ли в дом и не поискать ли ее в кухне, но побоялся, как бы не наткнуться на что-нибудь и не разбудить Мэйбл, наделав шума. Вместо этого он сошел с крыльца и прямо по траве зашагал к деревянной калитке, выходившей в переулок.
Дойдя до мусорной кучи, он полюбопытствовал, что именно в ней находится, и остановился поглядеть хорошенько. («Всю жизнь вижу, как Туземец Ханникат копается в мусорных кучах, и просто не знаю другого человека, который бы так интересовался всем, что люди выбрасывают. И в то же время я ни разу не видел, чтобы он взял что-нибудь из кучи и унес домой. Можно бы думать, что такой человек обязательно что-нибудь да найдет на продажу мусорщику или чтобы унести домой, но только не Туземец. По-моему, с него довольно и просто полюбопытствовать, что другие люди выбрасывают».)
