Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи
Питер стряхнул с себя задумчивость и сказал:
- Это дом Джексона. Сейчас я покажу тебе пень, о который молодой Боб Джексон сломал себе шею. Лошадь понесла его и сбросила, а через два месяца старик Джексон обмотал себя цепью, которой привязывают волов, и утопился в пруду. Потом я покажу тебе пруд. Пень уже недалеко. Вон там... ярдах в двадцати от забора. У него на груди была шишка с мою голову. Должно быть, угодил прямо в пень... Куда же этот пень девался? - Питер поднялся во весь рост, внимательно всматриваясь в выгон. - Вот он. Тпру! Стойте! Стойте, черт вас побери!
Лошади остановились.
- Вон на той стороне. Видишь? Около засохшей акации... Стой! - закричал он на лошадь, нагнувшую голову, чтобы пощипать траву. - Я должен взглянуть еще раз на этот пень. Пойдем, я покажу тебе.
Мы перелезли через забор и подошли к обугленному пню с торчавшими остатками корней около поросшей травой ложбинки.
- Говорят, он ударился грудью об этот, а головой о тот корень. - Питер указал на два заостренных, как пики, корня, торчавшие из пня. - Его лошадь... Стой, где она понесла? Вон, она поскакала туда. - Он описал рукой полукруг, охватив часть выгона. - Немного в сторону. Потом повернула у этого дерева, пошла кругом, видно, проскакала мимо тех папоротников и затем вот по этой лужайке. Она испугалась пня и понесла.
Он отошел шага на четыре от пня и с секунду измерял глазами расстояние.
- В этом месте он слетел с лошади. Тут она бросилась в сторону. - Питер указал рукой в сторону плетня. - И упал он направо... - Питер помолчал с минуту, пристально глядя на пень. - Он так и не узнал, что его убило.
Когда мы вернулись к дрогам, Питер рассказал мне, что старик Джексон стал каким-то странным после смерти сына.
- Не то чтобы свихнулся, а как будто разорился - все время грустил.
Когда мы подъехали к запруде, Питер снова остановил лошадей:
- Вот здесь. У того берега глубоко. Пруд теперь, конечно, зарос. Он пошел прямо туда и уже не вернулся. Его старуха и младший сын сразу уехали после этого. Она страшно убивалась. Сейчас тут и соломинки не найти, чтобы трубку прочистить. Я приехал с телегой, погрузил все ее вещи и отвез их в Балунг. Ей-богу, когда она меня увидела, у нее прямо лицо посветлело. А когда я уезжал, она не выдержала. Я сказал ей, что старик Джексон был настоящий человек. Но моя старуха говорит, что от этого ей еще горше. Не знаю...
Он тронул лошадей, потом сказал:
- Говорят, что если человек утопился, значит, у него в голове какой-то винтик сломался. Может, и так... Не знаю... Только старик Джексон был не такой. Он был хороший человек. Ему и нужно-то было всего, чтобы приятель сказал: "Не падай духом", - и он выправился бы. Беда в том, что в тот день я как раз уехал подковывать лошадей.
ГЛАВА 25
Ночевали мы в заброшенной хижине лесоруба. Питер распряг лошадей, затем достал из лежавшего на дрогах мешка путы и колокольчик.
Я поднял колокольчик. Это был тяжелый, пятифунтовый колокол с низким музыкальным звоном. Я позвонил, прислушиваясь к звуку, который всегда вызывал в моей памяти ясное утро в зарослях, когда каждый листок еще увлажнен росой и сороки наполняют лес своим стрекотанием. Потом я уронил его на землю с высоты всего в несколько дюймов, но Питер, смазывавший ремни, крикнул:
- Черт! Не делай этого! Нельзя бросать колокольчик, он от этого портится. Ну-ка, покажи его мне! - Он протянул руку.
Я поднял колокольчик и отдал ему.
- Это монганский колокольчик, самый лучший в Австралии, - пробормотал Питер, внимательно осматривая его. - Я заплатил за него фунт и не отдал бы и за пять. В ясное утро его слышно за восемь миль.
- Отец говорит, что самые лучшие колокольчики - кондамайнские.
- Да, я знаю. Ведь твой отец из Квинсленда. От кондамайнского лошадь глохнет. У него чересчур высокий звук. Попробуй все время привешивать лошади такой колокольчик, и она оглохнет. Есть только два настоящих колокольца мэнникский и монганский, и монганский лучше. Их делают из особого сплава. Да и то не из всякого. Выбирается такой, чтобы давал красивый звон.
- А на какую лошадь вы его наденете? - спросил я.
- На Кэт, - ответил Питер. - Она у меня одна подходит для колокольчика. У других звон не получается. А у нее широкий шаг, и она потряхивает головой. Покачивает ею, когда ходит. Поэтому я надеваю колокольчик на Кэт, а Самородка стреноживаю. Он у них самый главный, и остальные держатся около него.
Питер выпрямился:
- Сначала подвешу им на час торбы с кормом, а то здесь только жесткая поросль, лошадям и пощипать нечего.
- А я пока разведу огонь, хорошо?
- Ладно. И поставь чайник. Я скоро приду.
Когда он вошел в дом, огонь был давно разведен и чайник уже кипел. Питер бросил щепотку чаю в кипящую воду и поставил чайник на каменную плиту перед очагом.
- Вот так, а где твоя солонина? - спросил он.
Я уже принес в хижину свои мешки и теперь, вынув завернутое в газету мясо, передал его Питеру. Питер развернул солонину, потрогал ее толстым, почерневшим от грязи пальцем.
- Это отличная говядина, - заметил он. - Лучшая часть ссека.
Он отрезал мне толстый кусок и положил его между двумя огромными ломтями хлеба:
- Вот тебе на заправку.
Потом наполнил крепким черным чаем две жестяные кружки и протянул одну из них мне:
- Никогда еще не встречал женщины, которая умела бы заварить чай. В чашке всегда видно дно, если заваривала женщина.
Мы сидели у огня, уплетая мясо с хлебом. Откусив кусок хлеба, Питер раза два с шумом прихлебывал чай.
- Ух, - с удовлетворенным видом говорил он и ставил кружку на очаг.
Выпив последнюю чашку, он выплеснул остатки чая в огонь и сказал:
- Ну, а как твоя нога ночью? Ты ее бинтуешь или что другое с ней делаешь?
- Нет, - ответил я с удивлением, - ничего с ней не надо делать. Она просто лежит себе, и все.
- Да ну! - воскликнул Питер. - Это здорово! А побаливает она иногда?
- Нет, - сказал я, - я ее совсем не чувствую.
- Если бы ты был мой сын, я бы свез тебя к Вану в Балларат. Он чудеса делает, этот человек. Он тебя бы вылечил.
Я уже слыхал об этом китайце, лечившем травами. Большинство людей, живших в Туралле и ее окрестностях, считали, что он может помочь, даже если все другие врачи оказались бессильны. Отец всегда фыркал, заслышав его имя, и называл его "торговцем сорняками".
- Да, - продолжал Питер, - этот Ван никогда не спрашивает, что у тебя болит. Он как посмотрит на человека, так сам сразу определит. Я бы ни за что не поверил, ей-богу, но мне Стив Рамзей о нем рассказывал. Помнишь Рамзея парня, у которого живот ничего не варил.
- Да, - ответил я.
- Так вот, Ван его вылечил. Когда у меня желудок разболелся, Стив мне и посоветовал: "Поезжай к Вану, но не говори, что с тобой. Просто посидишь у него, а он подержит твою руку и такие вещи тебе расскажет, что ты прямо зашатаешься от удивления". И, ей-богу, так и случилось. Я отпросился на неделю и поехал к нему. Он посмотрел на меня так, как Стив говорил. Я ему ни слова не сказал: ведь деньги я заплатил, так пусть он сам и доискивается, что со мной. Я сижу, и он сидит, держит мою руку и пристально смотрит на меня. Потом говорит: "Зачем вы носите эту повязку?" Да, так он и сказал. "Я никакой повязки не ношу", - ответил я. "Нет, вы чем-то обвязались". - "На мне красный фланелевый пояс, если вы это имеете в виду..." - говорю я. "Придется вам с ним расстаться, - заявляет он. - С вами был когда-нибудь несчастный случай?" - "Нет", - ответил я. "Подумайте хорошенько", - говорит он. "Э-э, с год назад я вылетел из двуколки и попал под колесо, но меня не ушибло". - "Нет, ушибло, - заявляет он. - В этом вся ваша беда. Ребро у вас вывихнуто". - "Черт возьми! - говорю я - Так вот оно в чем дело". Тут он дает мне пакетик с травами за два фунта, мать их потом сварила для меня - до чего же это было гнусное пойло! Но больше никогда болей у меня не было.
- Но ведь у вас болел желудок, - сказал я. - А я хочу, чтобы мои ноги и спина вылечились.
- Все идет от желудка, - произнес Питер с убеждением. - Тебя раздуло дурным воздухом пли еще чем, как корову на люцерне, и этот воздух не весь из тебя вышел, а теперь надо от него избавиться совсем. Так Ван вылечил одну девушку, приехавшую к нему издалека. Все знают этот случай. Она была такая худая, что даже тени не отбрасывала, хоть и ела как лошадь. Все доктора уже от нее отказались. Тогда она поехала к Вану. А он ей и говорит: "Два дня ничего не ешьте, потом поставьте перед собой тарелку с бифштексом и с жареным луком и вдыхайте его запах". Она так и сделала. И что же ты думаешь? У нее изо рта как начал выходить солитер, и ползет, и ползет... Говорят, он был черт знает какой длины. И лез, пока весь не вывалился на тарелку. Она потом такая толстая стала, в дверь не пролезет. Солитер-то, видно, много лет в ней сидел и все, что она ела, сжирал. Если бы не Ван, она бы давно померла. А доктора ни черта не знают по сравнению с этими китайцами, которые лечат травами.
Я не поверил Питеру, хотя его рассказ напугал меня.
