Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи
Я не поверил Питеру, хотя его рассказ напугал меня.
- Отец говорит, что любой может лечить травами по-китайски, - возразил я. - Он сказал, что для этого нужно только быть похожим на китайца.
- Что? - с возмущением воскликнул Питер. - Он это сказал? Да он рехнулся! Спятил, малый! - Потом добавил более мирным тоном: - Вот что я тебе скажу, и заметь, никому другому я не стал бы этого говорить: я знаю одного парня, образованного, понимаешь, он может что угодно прочесть, - так он мне рассказывал, что в Китае, у себя на родине, эти люди учатся много лет. А когда заканчивают ученье, их экзаменуют всякие ученые врачи. Экзаменуют, чтобы увидеть, умеют ли они лечить травами. И знаешь, как это делается? Двенадцать парней, те, что учились, заходят в комнату, где в стене пробито двенадцать круглых отверстий в другую комнату. Потом ученые врачи уходят, ну, куда угодно... на улицу... искать людей с двенадцатью страшными болезнями. Подойдут к человеку и спросят: "У вас что болит?" - "Кишки". "Подходяще, годится". Потом к другому. "У меня печенка вся сгнила". "Хорошо, тоже подойдет". Потом найдут парня, у которого, скажем, спина болела, как у меня. Тоже годится. Словом, подберут двенадцать человек, приведут их в ту другую комнату и попросят каждого просунуть руку в отверстие в стене. Понимаешь? А парии, что держат экзамен, должны посмотреть на двенадцать рук и написать, чем больны все эти двенадцать человек за стеной, и тот, кто ошибется хоть в чем-нибудь на одном больном, проваливается. - Он презрительно усмехнулся. - А твой старик говорит, что любой может лечить травами по-китайски. Но все равно мы с ним ладим. У него есть свои странные причуды, но я не ставлю этого ему в укор.
Он поднялся и выглянул в дверь хижины:
- Пойду стреножу Кэт и выпущу всех лошадей, а потом ляжем спать. Ночь будет темная, хоть глаз выколи. Он посмотрел на звезды:
- Млечный Путь лежит на север и юг. Погода будет ясная. Вот когда он идет на восток и запад, обязательно дождь польет. Ну, я ненадолго...
Питер вышел к лошадям, и мне было слышно, как он покрикивает на них в темноте. Потом он замолчал, и до меня донеслись лишь мягкие звуки колокольчика: лошади углубились в заросли.
Вернувшись, он сказал:
- Бидди здесь в первый раз. Она с фермы "Барк-лей". Лошадям, которые выросли на открытой равнине, всегда страшно первую ночь в зарослях. Им слышно, как кора потрескивает. Бидди немного захрапела, когда я ее выпускал. Ну ничего, обойдется. А теперь надо тебе постель устроить.
Внимательно осмотрев земляной пол хижины, он подошел к небольшой дыре, уходящей под стену, поглядел на нее с минуту, потом взял газету из-под солонины и засунул ее в дыру.
- Похоже на змеиную нору, - пробормотал он. - Если змея выползет, мы услышим, как зашуршит бумага.
Он положил на пол два полупустых мешка с резкой и стал их разравнивать, пока не получилось что-то вроде тюфяка.
- Ну вот, - произнес он. - Так тебе будет хорошо. Ложись, я укрою тебя пледом.
Сняв ботинки, я улегся на мешки, положив руки под голову. Я устал, и постель показалась мне чудесной.
- Ну как? - спросил Питер.
- Хорошо.
- Солома может вылезти и уколоть тебя. Это отличная резка, от Робинзона. Он ее нарезает добротно, мелко. Ну, я тоже ложусь.
Он постелил на пол мешки, улегся на них, громко зевнул и натянул на себя попону.
Я лежал, прислушиваясь к звукам зарослей. Мне было так хорошо, что спать не хотелось. Я лежал под своим пледом, охваченный волнением. Через открытую дверь хижины ко мне доносился усиливающийся ночью запах эвкалиптов и акаций. Резкие крики ржанок, пролетавших над хижиной, уханье совы, шорохи, писк и предостерегающее стрекотание опоссума говорило мне, что тьма вокруг живая, и я лежал, напряженно прислушиваясь, ожидая, что произойдет что-то неожиданное и необычное.
Потом, мягко проникая сквозь другие звуки, послышался звон колокольчика, и я с облегчением откинулся на своем матрасе. Засыпая, я видел перед собой Кэт - она шла широким шагом, покачивала головой и мерно позванивала монганским колокольчиком.
ГЛАВА 26
Чем дальше мы углублялись в лес, тем величественнее и неприступнее он становился. И чувство какой-то отчужденности росло во мне по мере того, как деревья вздымались все выше и выше. Они вытягивали гладкие, без единой ветви, стволы на двести футов вверх и лишь там одевались листвой. Низкая поросль не пробивалась у их подножия, они стояли на коричневом ковре из опавшей коры. Под ними царила странная, полная ожидания тишина, не нарушаемая ни щебетанием птиц, ни журчанием ручьев.
Наши крошечные дроги с крошечными лошадьми медленно пробирались среди могучих стволов, порой на поворотах задевая за огромные корни, торчащие из земли.
Позвякиванне цепей упряжки и мягкие удары копыт по упругой земле, казалось, доносились лишь до ближайшего дерева - так ничтожны были эти звуки. Даже дроги поскрипывали как-то жалобно, и Питер сидел молча.
Местами, там, где росли буки и лес глядел приветливее, дорога спускалась к неглубоким ручейкам с прозрачной водой. Она бежала, поблескивая, по гладким, словно отполированным, камешкам.
С полян, поросших редкой травой, едва прикрывавшей землю, за нами наблюдали кенгуру. Они раздували ноздри, стараясь уловить наш запах, и, почувствовав его, удалялись медленными прыжками.
- Я охотился на них, - сказал Питер, - но это все равно что стрелять в лошадь: остается какой-то гадкий осадок. - Он закурил трубку и мягко добавил: - Я не говорю, что это плохо, но есть уйма вещей, которые нельзя сказать чтобы были плохими, по и хорошими их тоже не назовешь.
Эту ночь мы провели на берегу ручья. Я спал под голубым эвкалиптом и, лежа на своем мешке, мог в просветах между ветвями видеть звезды. Воздух был влажный, прохладный от дыхания древовидных папоротников и мхов, и звон колокольчика доносился явственнее. Порой он звучал совсем громко - это Кэт взбиралась на пригорок или оступалась, спускаясь к воде напиться, - но не умолкал ни на минуту.
- Сегодня мы будем в лагере, - сказал утром Питер. - Мне надо приехать перед обедом. Хочу нагрузить дроги нынче перед вечером.
Лагерь лесорубов расположился на склоне холма. Выехав из-за поворота, мы увидели среди густой поросли большую вырубку.
Над лагерем узкой лентой вилась тонкая струйка голубого дыма; на вершине холма, поднимавшегося к небу, поблескивали на солнце верхушки деревьев.
Дорога огибала холм и выводила прямо на поляну, вокруг которой в беспорядке были навалены срубленные верхушки деревьев.
В центре поляны стояли две палатки, перед которыми горел большой костер. На треножнике над огнем висели закопченные чайники, и четверо мужчин направлялись к костру, поднимаясь по склону от того места, где они обрабатывали срубленное дерево. Упряжка волов отдыхала у штабеля распиленных стволов; погонщик сидел тут же у дрог на ящике с провизией и обедал.
Питер рассказывал мне о людях, живущих в лагере. Ему нравился Тед Уилсон, сутулый человек с кустистыми, пожелтевшими от табака усами и веселыми голубыми глазами, от уголков которых лучами расходились морщинки. Тед построил бревенчатый домик в полумиле от лагеря и жил там с миссис Унлсон и своими тремя ребятишками.
Мнение Питера о миссис Уплсон как-то раздваивалось. Он считал ее хорошей поварихой, но жаловался, что она "любит выть по покойникам". "И не переносит вида крови", - добавлял он.
Питер рассказывал, что миссис Уилсон как-то ночью укусил комар, и на подушке остался кровяной след "величиной с шиллинг".
- А она подняла такой визг, - заметил Питер, - словно в комнате зарезали овцу.
Кроме Теда Унлсона, на участке работали еще три лесоруба, которые жили в палатках. Один из них, Стюарт Прескотт, малый лет двадцати двух, с волнистыми волосами, носил по праздникам тупоносые башмаки цвета бычьей крови. У него был мохнатый жилет с круглыми красными пуговицами, похожими на камешки, и он пел в нос "Ах, не продавайте мамочкин портрет". Прескотт аккомпанировал себе на гармонике, и Питер говорил, что поет он здорово, "а вот в лошадях ни черта не смыслит".
За любовь к щегольству приятели прозвали Стюарта Прескотта "Принцем", и постепенно все стали называть его так.
Он одно время работал в зарослях неподалеку от нашего дома и часто проезжал верхом мимо наших ворот, направляясь на танцы в Тураллу. Отец как-то ездил вместе с ним в Балунг и, вернувшись, сказал мне:
- Я сразу заметил, что этот парень не умеет ездить верхом: каждый раз, как соскакивает с лошади, причесывается.
Принц любил твердить о том, что надо уехать в Квинсленд.
- Там можно нажить большие деньги, - повторял он. - В Квинсленде много земли расчистили.
- Верно, - соглашался отец. - Вот Кидмен - человек не скупой. Он и тебе предоставит шесть футов земли после того, как поработаешь на него сорок лет. Пиши, проси у него место.
Артур Робинс, погонщик волов, был родом из Квинсленда. Когда Питер спросил его, почему он уехал оттуда, Робине ответил: "Там живет моя жена", и это объяснение вполне удовлетворило Питера. Потом Питер спросил его, каков он, этот Квинсленд, и тот сказал: "Чертовски скверное место, но все равно так туда и тянет, ничего с собой не поделаешь".
