Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи

Как-то в Тураллу приехали миссионеры, и Питер, пропьянствовав целую неделю, решил стать новообращенным, но тут же прянул назад, как испуганная лошадь, узнав, что ему пришлось бы бросить пить и курить.

"Я пью и курю во славу божью вот уже сорок лет, - сказал он отцу. - И буду продолжать во славу божью".

- Таковы его отношения с богом, - заметил отец. - Не думаю, чтобы Маклеод особенно о нем раздумывал, когда возит бревна.

Заросли, о которых рассказывал Питер, казались мне волшебным местом, где между деревьями бесшумно прыгают кенгуру и опоссумы шуршат по ночам. Я часто думал о нетронутых дремучих зарослях, я слышал их зов. Питер называл их "девственные заросли" - лес, не знавший топора.

Но это было так далеко!

У Питера уходило два с половиной дня на то, чтобы добраться до лагеря лесорубов, и целую неделю он должен был спать рядом со своими дрогами.

- Хотел бы я быть на вашем месте, - сказал я ему.

Стоял сентябрь, школа была закрыта на неделю, и у меня были каникулы. Я поехал в своей коляске за упряжкой Питера: мне хотелось посмотреть его пятерых лошадей на водопое. Он отнес ведро двум коренникам, а я сидел и наблюдал за ним.

- Почему? - спросил он.

- Тогда я увидел бы девственные заросли.

- А ну, не торопись! - крикнул он лошади, обнюхивавшей ведро, которое он поднес к ее морде. Лошадь начала шумно пить.

- Я свезу тебя туда, - сказал Питер. - Мне нужен хороший парень в помощники. Я возьму тебя с собой, если только ты захочешь.

- Правда? - спросил я, не в силах скрыть волнение.

- Разумеется, - ответил он. - Узнай у своего старика, можно ли тебе поехать.

- Когда вы выезжаете?

- Завтра ровно в пять утра. Будь у моего дома к этому времени.

- Хорошо, мистер Маклеод, - сказал я. - Спасибо, мистер Маклеод. Я буду у вас в пять утра.

Дальнейшие подробности меня не интересовали. Я помчался домой со всей скоростью, на которую были способны мои руки.

Когда я рассказал отцу и матери, что мистер Маклеод обещал взять меня с собой в заросли, отец удивился, а мать спросила:

- Ты уверен, что он это серьезно, Алан?

- Да, да, - быстро ответил я. - Он хочет, чтобы я помогал ему. Мы настоящие товарищи. Он сам сказал это. Он велел мне спросить папу, можно ли мне поехать.

- Что он тебе говорил? - обратился ко мне отец.

- Он сказал, чтобы я был у его дома завтра в пять утра, если ты позволишь мне ехать.

Мать вопросительно посмотрела на отца, и он ответил на ее взгляд:

- Да, я знаю, но все это оправдается в конце концов.

- Не так страшна поездка, как пьянство и ругань, - сказала мать. - Ты сам знаешь, что бывает, когда люди живут подолгу в зарослях.

- Ругани и водки там будет сколько хочешь, - согласился отец. Сомневаться в этом не приходится. Но это ему не повредит. Как раз тот паренек, который никогда не видел пьяных, сам начинает пить, когда вырастает. То же самое и с руганью: мальчик, не слышавший сквернословия, став взрослым, ругается как извозчик.

Мать взглянула на меня и улыбнулась.

- Так ты собираешься покинуть нас, да? - заметила она.

- Только на неделю. - Я чувствовал себя виноватым. - А когда вернусь домой, все расскажу вам.

- Говорил мистер Маклеод что-нибудь насчет еды? - спросила она.

- Нет, - ответил я.

- Что у тебя есть дома? - Отец посмотрел на мать.

- Кусок солонины к ужину.

- Положи его в сумку вместе с двумя караваями хлеба. Этого ему хватит. Чай у Питера будет.

- Мне надо выехать из дому в четыре, - сказал я. - Опаздывать нельзя.

- Я тебя разбужу, - пообещала мать.

- Помогай Питеру во всем, в чем сможешь, сынок, - сказал отец. Покажи, какова наша порода. Разжигай костер, пока он кормит лошадей. Ты многое можешь сделать.

- Я буду работать, - сказал я. - Еще как буду! Честное слово!

Матери не пришлось будить меня. Я услышал скрип половицы в коридоре, когда мать вышла из спальни. Вскочив с кровати, я зажег свечу. Было темно и холодно, и почему-то мне было не по себе.

Когда я вышел на кухню, мать уже разожгла печку и готовила мне завтрак. Я торопливо заковылял в комнату к Мэри и разбудил ее.

- Не забывай кормить птиц. Хорошо, Мэри? - попросил я. - Выпускай Пэта полетать впять часов. У опоссума много свежих листьев, но ты давай ему хлеб. Тебе придется поменять всем воду сегодня, потому что я забыл. Попугай любит чертополох, у нас за конюшней растет куст.

- Ладно, - пообещала она сонным голосом. - А который час?

- Без четверти четыре.

- Господи! - воскликнула она.

Мать изжарила яичницу, и я, чуть не давясь в спешке, стал глотать ее.

- Не надо так спешить, Алан. У тебя еще много времени. Ты хорошо умылся?

- Да.

- И за ушами?

- Да, и шею.

- Я кое-что приготовила тебе с собой в маленьком мешочке. Не забудь каждое утро чистить зубы солью. Щетка в мешочке. Я положила тебе старые штаны. Ботинки у тебя чистые?

- Как будто.

Она посмотрела на мои ноги.

- Нет. Сними их, я почищу.

Она отломила кусочек черной ваксы и развела ее в блюдце с водой. Пока она начищала ботинки черной жидкостью, я беспокойно ерзал: мне не терпелось отправиться в путь. Мать начистила их до блеска и помогла мне обуться.

- Я ведь научила тебя завязывать шнурки бантиками, - сказала она. Почему ты всегда делаешь узлы?

Она принесла два мешочка из-под сахару под навес, где я держал свою коляску, и светила мне свечкой, пока я укладывал их на подставку для ног и привязывал костыли.

Было не только темно, но и пронизывающе холодно. Со старого эвкалипта слышался свист трясогузки. Я никогда не вставал так рано, и меня волновал этот новый день, еще не испорченный людьми, полный сонной тишины.

- Никто на свете еще не встал, правда? - спросил я.

- Да, ты сегодня встал первый в целом мире, - сказала мать. - Ты будешь умницей, хорошо?

- Хорошо, - пообещал я.

Она открыла ворота, и я на самой большой своей скорости выехал со двора.

- Не так быстро! - раздался голос из темноты.

Под деревьями темнота обступила меня стеной, и я замедлил ход. Я различал верхушки деревьев на фоне неба и узнавал каждое из них по очертаниям. Я знал все выбоины на дороге, знал, где лучше ее пересечь и какой стороной ехать, чтобы избежать особенно трудных участков пути.

Мне приятно было сознавать, что я один и волен поступать так, как мне заблагорассудится. Никто из взрослых сейчас не руководил мной. Все, что я делал, исходило от меня самого. Мне хотелось, чтобы до дома Питера Маклеода было далеко-далеко, и в то же время я хотел попасть туда как можно скорее.

Как только я добрался до большой дороги, я смог двигаться быстрее, и, когда подъехал к воротам Питера, руки мои начали побаливать.

Свернув к дому, я услышал удары копыт о пол конюшни, выложенной булыжником. Хотя Питера и его лошадей скрывала темнота, я видел их глазами слуха. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна овса летели из ноздрей фыркающих лошадей, дверь конюшни громыхала, когда лошадь, проходя, задевала ее. Я слышал голос Питера, покрикивавшего на лошадей, собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.

Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. Было еще темно, и он не сразу узнал меня. Он уронил постромку, которую держал в руках, и подошел к коляске, разглядывая меня.

- Это ты, Алан? Гром меня разрази, что ты здесь де... Черт! Уж не собираешься ли ты ехать со мной, а?

- Вы же позвали меня, - неуверенно ответил я, вдруг испугавшись, что я его не так понял и что он совсем не думал брать меня с собой.

- Конечно, звал, я тебя давно уже жду.

- Но ведь еще нет пяти часов, - сказал я.

- Верно, - пробормотал он и вдруг задумался. - Твой старик сказал, что тебе можно ехать?

- Да, - заверил я его. - И мама. У меня и еда с собой. Вот она. - Я поднял мешок, чтобы показать Питеру.

Он улыбнулся мне сквозь бороду.

- Я с этим разделаюсь нынче вечером. - Потом другим тоном: - Подтолкни свою коляску под навес. Нам надо в пять быть уже в дороге. - Лицо его вновь стало серьезным. - Это точно, что старик разрешил тебе ехать?

- Да, - повторил я. - Он хочет, чтобы я поехал.

- Ладно. - Питер повернулся к лошадям. - А ну, отойди! - крикнул он, положив одну руку на круп лошади и нагнувшись, чтобы другой поднять с земли постромку.

Я поставил коляску под навес и стоял, следя за ним и держа в руках своп два мешка, как новичок-путешественник, собирающийся впервые сесть на пароход.

Дроги представляли собой тяжелую деревянную телегу с широкими железными ободьями на колесах, с тормозами из эвкалиптовых брусьев, которые приводились в действие торчавшим сзади рычагом. Дерево, из которого были сделаны дроги, побелело и потрескалось от солнца и дождей. Бортов у дрог не было, но на каждом из четырех углов возвышался тяжелый железный прут с петлей наверху, вставленный в специальное гнездо в остове. Дно дрог состояло из массивных, неплотно пригнанных досок, которые грохотали на неровной дороге. Гремели и колья, лежавшие на них. Дроги были с двумя парами оглобель, по паре на каждого коренника.