Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи
Мне хотелось повернуть назад, но я продолжал плыть вперед, медленно, ритмично двигая руками, повторяя себе снова и снова: "Не бойся, не бойся, не бойся!"
Постепенно я стал поворачивать, и, когда увидел, как далеко отплыл от берега, меня на мгновение охватил ужас, и я стал торопливо болтать руками в воде, но внутренний голос продолжал упорно нашептывать свои слова, я успокоился и снова поплыл медленно.
Я вышел на берег, чувствуя себя исследователем, вернувшимся домой после долгого путешествия, полного опасностей и лишений. Берег озера уже не казался мне уединенным местом, где жил страх; это был чудесный зеленый уголок, освещенный солнечными лучами, и я, насвистывая, стал одеваться.
Я научился плавать.
ГЛАВА 22
Около наших ворот росли огромные эвкалипты. На земле под деревьями, усеянной листьями, сучьями и ветками, там и сям виднелись следы костров. "Сезонники" и бродяги, проходившие мимо, часто отдыхали здесь, сбросив с плеч дорожные мешки, или останавливались на минуту, чтобы окинуть внимательным взглядом дом и кучу дров у крыльца, прежде чем зайти и попросить поесть.
Те из них, кто не раз проходил мимо нашего дома, хорошо знали мою мать. Она всегда давала им хлеба, мяса и чаю, не требуя за это нарубить дров.
Отец сам исколесил Квинсленд с мешком за плечами и хорошо знал жизнь этих людей. Он всегда называл их "путешественниками". Бородатых обитателей зарослей он именовал "лесными птицами", а тех, кто приходил с равнин, "полевыми птицами". Отец умел сразу различать их и без труда угадывал, есть ли у них что-нибудь за душой или нет.
Когда такой бродяга останавливался у наших ворот на ночлег, отец всегда делал вывод, что у парня нет ни гроша. "Если бы у него водились денежки, он дошел бы до постоялого двора".
Из конюшни отец часто наблюдал, как они подходили с чайниками к нашей двери, и, если "сезонник", протягивая чайник матери, оставлял себе крышку, отец улыбался и говорил: "Бывалый".
Однажды я спросил его, почему они не отдают матери крышку вместе с чайником.
- Когда бродишь по дорогам, - отвечал отец, - иногда попадаются люди, которым и паршивой тряпки жалко, вот к ним и нужен особый подход. Положим, тебе надо чаю и сахару, это тебе всегда нужно. Кладешь чуть-чуть заварки на дно чайника - совсем немножко, так, чтобы хозяйка видела, что чаю у тебя мало. Когда она подойдет к двери, ты чаю у нее не просишь, нет. Ты просишь кипятку и говоришь: "Заварка в чайнике, хозяйка". Она берет чайник, но крышку ты из рук не выпускаешь и, как бы невзначай, как будто ты только что об этом вспомнил, обронишь: "Положите-ка сахарку, если не жалко". Наливая кипяток в чайник, она видит, что заварки в нем так мало, что и на плевок не хватит, и кладет свою. Ей, может, и не хотелось бы тратиться, но неприятно давать чай как помои, и приходится подбавлять. Потом она насыпает сахару, и у парня есть все, что надо.
- А почему они так держатся за крышку? - продолжал я свои расспросы.
- Видишь ли, никогда не получишь столько чаю, если чайник закрыт. Когда нет крышки и видно, что тебе дают, хозяйке неловко смотреть тебе в глаза, если чайник неполный.
- Мама не такая, правда, папа?
- Черт возьми! Конечно, нет! Она башмаки с себя снимет и отдаст, только позволь ей.
- А что, так бывало? - спросил я, живо представляя себе, как мать снимает ботинки и отдает бродяге.
- Видишь ли... такого случая не было. Она может отдать им старую одежду или обувь, но ведь это все делают. Им больше всего нужна еда, особенно мясо. А когда даешь еду, это стоит денег. Большинство людей предпочитает подарить бродяге пару старых брюк, которые уже никто не носит. Когда ты вырастешь, давай им мясо!
Иногда бродяги ночевали у нас в сарае. Как-то холодным утром Мэри кормила уток и увидела бродягу, лежащего на земле. Его одеяло оледенело и торчало колом, борода и усы были покрыты инеем. Когда он встал, то никак не мог разогнуться, пока солнце не согрело его.
После этого, когда Мэри замечала бродягу, расположившегося на ночлег у нашего дома, она посылала меня сказать ему, что он может переночевать в сарае. Я всегда шел за ним в сарай, и мать посылала туда с Мэри ужин не только для него, но и для меня. Она знала мое пристрастие к этим людям. Я любил слушать их разговоры, рассказы о замечательных местах, в которых они побывали. Отец говорил, что они просто морочат мне голову, но я этого не думал.
Когда я показал одному старику мои кроличьи шкурки, он сказал, что там, откуда он пришел, кролики кишмя кишат, и, если хочешь поставить капкан, их надо смести в сторону лопатой, чтобы освободить место.
Ночью было очень пыльно, и я посоветовал ему накрыть лицо газетой "Век". Я спал на веранде позади дома и всегда так делал.
- Сколько пыли она удержит? - спросил он, поднося закопченный чайник ко рту. - Фунт?
- Наверно, - ответил я с сомнением в голосе.
- А тонну удержит, как ты думаешь? - продолжал он, вытирая тыльной стороной руки капельки чая с усов и бороды.
- Нет. Не удержит.
- Я бывал на дальних фермах, где во время пыльной бури надо спать, положив рядом кирку и лопату.
- Зачем? - спросил я.
- Чтобы утром можно было откопаться, - сказал он, глядя на меня своими маленькими, странными, черными глазами, в которых бегали искорки.
Я всегда верил всему, что мне говорили, и огорчался, когда отец посмеивался над историями, которые я спешил ему пересказать. Мне казалось, что он осуждает людей, от которых я их слышал.
- Да нет, мне нравятся эти парни, но понимаешь, это ведь сказки; веселые небылицы, чтобы смешить людей.
Иногда наш гость, сидя у костра, начинал кричать на деревья или невнятно бормотать что-то, разговаривая сам с собой, уставившись на огонь; я знал тогда, что он пьян. Иногда они пили водку, а иногда древесный спирт.
Мимо нас часто проходил бродяга по прозвищу "Скрипач". Он всегда держал голову немного набок, как будто играл на скрипке. Это был высокий, худой человек с тремя ремнями.
Отец объяснил мне, что один ремень вокруг вещевого мешка означает новичка, который впервые бродяжит; два ремня - что человек ищет работы; три ремня - что он временно не хочет ее найти, а четыре - что вообще не хочет работать.
Я всегда считал ремни на их вещевых мешках и, когда увидел Скрипача, задумался, почему ему не хочется работать.
Он пил древесный спирт и, когда бывал пьян, начинал покрикивать на воображаемых лошадей в упряжке, которые, как ему мерещилось, стояли по другую сторону костра.
- Тпру! Стой! Эй, Принц! Но, Вороной! Поехали!
Иногда он вскакивал и мчался вокруг костра, размахивая воображаемым кнутом, которым стегал рассердившую его лошадь.
Трезвый, он разговаривал со мной пронзительным голосом.
- Не стой так, переминаясь с ноги на ногу, как курица под дождем, - раз сказал он мне. - Иди сюда. Когда я подошел, он приказал:
- Садись! - Потом добавил: - Что у тебя с ногой?
- У меня был детский паралич, - ответил я.
- Подумать только! - сказал он, сочувственно покачивая головой и прищелкивая языком, и подбросил хворост в костер. - Зато у тебя есть хоть крыша над головой. - Он посмотрел на меня. - И над чертовски умной головой! Такие попадаются только у овец самой лучшей породы.
Эти люди мне нравились, потому что они никогда меня не жалели. Они внушали мне чувство уверенности. В мире, в котором они жили, костыли казались не такой страшной бедой, как ночевки под дождем или бесконечные блуждания по каменистой дороге в дырявых башмаках с пальцами наружу, или тоска по спиртному, когда в кармане нет ни гроша. Для себя они не видели в будущем ничего, кроме скитаний, а меня, как им казалось, ждало нечто более радостное. Однажды я спросил Скрипача:
- Хорошее здесь место для ночевки, правда? Он огляделся вокруг и ответил:
- Да, наверно, для того, кому можно выбирать. - И, презрительно усмехнувшись, добавил: - Как-то раз фермер мне сказал: "Вы, ребята, никогда не бываете довольны. Если дать вам сыру, вы обязательно захотите его поджарить".
- Да, - согласился я. - Я тоже такой.
- У меня бывали в пути времена, когда я думал, что, если бы только разжиться чаем и сахаром, все было бы в порядке; но когда есть чай и сахар, мне хочется закурить, а когда есть закурить, нужна удобная ночевка, а когда есть хорошая ночевка, мне хочется почитать. "У тебя. нет ничего почитать? спросил я этого фермера. - Вид но, что еды от тебя не дождешься".
Скрипач был единственным знакомым мне бродягой, который носил с собой сковородку. Он вынул ее из своего вещевого мешка и посмотрел на нее с удовлетворением. Потом перевернул ее, обследовал дно, постукивая по нему пальцами, и сказал:
- Надежная вещь эта сковородка... Я ее подобрал около Милдьюры.
Он достал из мешка кусок печенки, завернутый в газету, и с минуту, хмурясь, глядел на нее.
- Печенка - худшее в мире мясо для сковородки, - проговорил он, сжимая губы так, что его черные усы выжидательно затопорщились. - Она прилипает, как глина.
