Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
- Неужели ты не веришь? - продолжал он с каким-то отчаянием.
- Чему должна я верить?
- Тому, что живет здесь, в моем сердце - любви моей, Генечка!
- А что же, если не это, дает мне силы выносить тяжелые минуты безнадежности?
- Когда голодный волк душит овечку, его проклинают, а виноват ли он, судя по истинному порядку вещей?.. Простишь ли ты человека, - прибавил он после некоторого молчания, - у которого причиной вины была одна только любовь к тебе?
- О, конечно; но все же лучше овечке не заходить в лес и быть поближе к пастухам.
И я отошла со стесненным сердцем к игравшим в шахматы Федору Матвеевичу и брату его.
- Вы умеете играть в шахматы? - спросил меня Федор Матвеевич.
- Нет, поучите.
- С удовольствием. Вот видите, - продолжал он, расставляя выточенные из кости старинные фигуры, где ферязи представляли рыцарские головы в шишаках, пешки - миниатюрных вооруженных воинов. - Вот видите, это король, здесь королева, здесь офицеры или ферязи и так далее. Здесь великая наука жизни, уроки, как избегать ухищрений врагов, отражать их нападения, главное, предвидеть их, выпутываться из стесненных обстоятельств и выходить из боя победителем.
- А я, - заговорил Александр Матвеевич, - часто на месте короля воображаю молодую девушку: ряд крупных фигур представляет родных и знакомых, ряд мелких - всю прочую житейскую сволочь. Все они стараются изо всех сил предохранить ее от искушений молодости, оградить от влияния первого, по их мнению, врага ее - мужчины; они хлопочут, суетятся, перебегают с места на место; она сама, хотя действует лениво и медленно, а все-таки помогает им вследствие неизбежных законов приличия. Но, увы, все труды, все старания рано или поздно кончаются неизбежным шахом и матом…
- Неужели неизбежным?
- Конечно, бывают исключения; иногда обе партии остаются ни при чем. У хороших игроков это редко случается.
- Вы хороший игрок?
- Не совсем, иногда делаю неверные ходы.
- А что, пойдем мы в Заказ? - спросила Лиза, входя.
- Непременно.
- Кажется, дождя не будет, - сказала она, подходя к окну,- ветер разнесет облака. Что вы еще рисовали? - обратилась она к Данарову. - Ах, Боже мой, что вы сделали! Посмотри, Генечка, он зачеркал и затушевал свой рисунок, так, что ничего не видно.
В это время пришла тетушка и пошла к обеду, ласково пригласив нас следовать за нею.
Во время обеда пришла Анна Степановна с одною из дочерей и Маша Филиппова. Они уже пообедали дома, потому что их утро начиналось очень рано.
- Вы не устали, Маша? - спросила я ее после обеда.
- Нет, а что?
- Мы надумали идти в лес и даже пить там чай.
- С удовольствием. Мы совсем не устали. Далеко ли прошли - двух верст не будет. Я ведь к вам от Арины Степановны; я у них сегодня ночевала. Катя! вы пойдете? - обратилась она к дочери Арины Степановны. Та изъявила свое согласие.
- Николай Михайлович с вами? - спросила меня Маша.
- Давеча он хотел идти с нами. Маша засмеялась.
- Давеча хотел, - сказала она, - а теперь, пожалуй, и передумает.
- Отчего вы так полагаете?
- Ведь он такой, как на него найдет.
- Вы его хорошо знаете, Маша?
Она мгновенно придала своему лицу выражение совершенного равнодушия и сказала:
- Да где вам так знать, как мы узнаем; мы ближе живем к его усадьбе, да и жизнь наша не такая - всякий слух до нас скорее доходит. Это о празднике, ихние люди были; ну ведь не запретишь, под окнами гуляют, говорят между собой - слышишь. Домишка наш маленький, низенький.
Неопределенное чувство сомнения и недоверия скользнуло у меня по душе.
Я взглянула на Машу. Никогда я не видала ее такою хорошенькою: худенькая, стройная, в розовом холстинковом платье, стянутом черным кушачком; ее постоянно бледное личико разгорелось от движения, черные глазки блестели бриллиантами и полузакрывались ресницами, с выражением какой-то внутренней, скрытой неги; нельзя было равнодушно смотреть на нее. Тонкие, черные как смоль брови, то слегка хмурились, то приподнимались, будто тайная, сжатая насмешка шевелилась у нее в голове.
К нам подошел Данаров. Маша с каким-то капризным кокетством скрестила руки, наклонила на сторону головку, повернулась и отошла. По лицу его пробежала едва заметная улыбка.
- Как она хороша сегодня! - сказала я, показывая на нее вслед.
- Да, - отвечал он, - в этой девушке много оригинального. Когда вы стоите с ней рядом, то сравнение ночь и день приходит на ум; в вас все, начиная с вашей души до наружности, - все озарено спокойным, теплым светом; нет обманчивых призраков, не томится душа безотчетным страхом. Смертельный враг ваш может спокойно спать на краю пропасти в вашем присутствии. А там, - продолжал он, указывая взглядом в ту сторону, где стояла Маша, - там все неверно, все полумрак, полуправда; взор тонет в этих черных глазах наугад, не различая ничего, встречая повсюду сомнения.
- Право, - сказала я, - по вашим словам, мы с Машей годились бы в героини романа; только из меня вышел бы характер бледный и скучный, а из нее - одно из тех увлекательных лиц, за которым читатель следит с любопытством и нетерпением.
- Но в жизни… Ах, если б могли вы быть такою, какою воображаю я вас в те минуты, когда бледнея убегают все пустые страхи глупых приличий и сердце гордо и смело вступает в свои права… Воспитание старух испортило вас; лучшая половина вашей жизни пройдет в бесплодной борьбе и грустных лишениях… а после…
Он остановился.
- Что же после?
- Кто может знать будущее! Часто целая жизнь зависит от одной минуты, от какого-нибудь, по-видимому, ничтожного обстоятельства!.. А вы не шутя рассердились на меня за невинное сравнение, и ваше пылкое воображение тотчас нарисовало меня в образе голодного волка.
- Нет, скорее глупая роль овечки испугала меня.
- Не хитрите: вы очень хорошо знаете, что сравнение с овечкой никак не может идти к вам. Во всяком случае я люблю, когда вы сердитесь… к вам это так идет.
- Вы испортите мой характер, сделаете меня раздражительною и несносною.
- Полюбите Александра Матвеевича. У него такой мягкий характер.
- Благодарю за совет. Постараюсь…
- А кто знает?..
- Пора идти, все уже готовы, - сказала Лиза.
И мы отправились в Заказ.
День был теплый, но ветреный. Пыль поднималась по дороге, густые облачка плавали по небу; солнце то скрывалось, то обливало все яркими лучами.
Мы пошли лугом, чтоб избавиться от пыли.
Трава была скошена и убрана; полевые цветочки поднимали вновь по покосу свои головки. Мелкие гвоздички, или петушки, как называют их у нас в народе, сверкали пунцовыми звездочками; стаи бабочек кружились над анютиными глазками; изумрудный жук важно заседал в полевой астре.
Кроме нас, ни души не было видно ни в полях, ни на дороге. На всем лежал пустынный простор; мысль гуляла по нему неясно, неопределенно, но с особенною отрадой. Но вот и темно-зеленая стена леса становилась ближе, ветер стал менее ощутителен, а шум гуще и сильнее.
Мы вошли в лес.
Стройными колоннами возвышались стволы елей, обнаженные почти до самых верхушек; земля, лишенная полного света, не была покрыта травой, а изредка украшали ее бархатные клочки моха да зелень черничника; верхушки дерев качались и шумели глухо и будто лениво, между тем как внизу царствовала почти совершенная тишина, не ше-велились даже узорчатые листы папоротника.
Это был какой-то особенный, волшебный мир, где невольно приходили на мысль все предания о леших и ведьмах. Казалось, точно должны были обитать духи в этом полумраке и уединении, лелеять тишину, заводить обманчивыми отголосками смелых посетителей в глушь и дичь, мелькать блудящими огоньками; перекликаться фантастическим "ау!", хлопать в ладоши и зло смеяться.
Вступив под эти таинственные, недосягаемые, движущиеся своды, казалось, что уже находишься в чужом владении, что без спросу хозяина пробираешься вперед по запрещенной дороге и будто ждешь, что вот насмешливый или строгий голос остановит тебя.
Я никогда не бывала в этом лесу. Он назывался Заказом, потому что запрещено было рубить его. При донесении приказчика Заказ нередко служил предметом хозяйственных толков. Иногда, зимой, в прихожую являлся мужик в полушубке, занесенный снегом, умолял доложить о нем "ее милости", то есть тетушке, и когда ее милость допускала его к себе, он ей кланялся в ноги и просил отдать топор, отнятый старостой, по его словам, понапрасну, потому что дерево, с которым он ехал по Заказу, было срублено не там, и проч. Тетушка называла мужика мошенником, призывала старосту и после многих обвинений со стороны последнего и слабых оправданий первого отдавала топор его владельцу с необходимою угрозой, что вперед ему не простят. Мужик снова кланялся в ноги, говорил: "Дай Бог тебе, матушка, здоровья!" - и уходил довольный и счастливый.
Лес, в котором мы прежде гуляли с Лизой, был совсем другой: сосны и березы разрастались в нем не высоко, но курчаво и развесисто; пересеченный лужайками, небольшими болотами и заваленный местами ломом, он имел характер веселый, цветущий; оглашался пением птиц, наполнялся ароматом цветов; солнечные лучи спорили с трепетною тенью дерев, ярко озаряли густую траву и разливали теплую душистую сырость в воздухе.
