Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Кзума горько улыбнулся и собрал в кулак горсть песка. Большая луна спешила своим путем, а звезды бледнели. День быстро приближался.

Он услышал, как по камешкам хрустят толстые подошвы, и поднял голову. Кто-то шел к нему, кто-то крупный, но лица пока не разобрать. Кзума ждал. Когда тот приблизился, оказалось, что это — Рыжий.

— Эй, Зума! — окликнул Падди.

Кзума ответил, Падди подошел и тяжело опустился рядом с ним на землю. Вытащил из кармана пачку сигарет, извлек одну и протянул пачку Кзуме. Оба закурили. Кзума смотрел на белого человека и ждал, чтобы он заговорил. А Падди молчал, только смотрел вверх на небо и на луну.

— Что случилось? — не выдержал Кзума.

— Трудно сказать, — ответил Падди. — Когда человек болен телом, говоришь «у него то-то и то-то» и ведешь его к доктору, а доктор дает тебе лекарство и говорит «принимать столько-то раз в день и все пройдет», так?

— Да.

— Очень хорошо. А теперь возьмем другой случай, может быть, здесь ты что-нибудь скажешь. Если у человека болит душа, что ему делать? С этим к доктору не пойдешь.

— Тогда надо терпеть, — сказал Кзума, глядя на луну.

— Но эту мудрость проповедовали твои предки.

— То было давно, до того как пришли белые.

— Ну, а теперь, когда белые пришли?

— Теперь делать нечего.

— Даже бороться нельзя?

— Как бороться голыми руками против пушек?

— Ты меня не понял, Кзума, я не о такой борьбе говорю. Есть и другая борьба.

— Какая же?

— Ищи ее сам, Зума. Она должна родиться из твоих чувств, из твоей боли. Некоторые люди нашли ее. И ты можешь найти. Но сначала научись думать и не бойся своих мыслей. И если у тебя есть вопросы и ты поищешь вокруг себя, то найдешь и людей, которые на эти вопросы ответят. Но сначала ты должен решить, с чем ты намерен бороться, и почему, и чего добиваться.

— Почему ты, белый человек, так со мной говоришь?

— Потому что я, Кзума, в первую очередь человек, как и ты, а потом уже белый человек. Я вижу, что у тебя болит душа. Я с тобой работаю изо дня в день, и увидел твою болезнь, и понял.

Кзума удивленно воззрился на Падди.

— Ты говоришь, что понял, ты, белый?

Падди кивнул.

— И по-твоему, я должен говорить, что у меня на душе?

Падди снова кивнул.

Кзума молча смотрел вдаль. Падди ждал. Луна ушла далеко на запад. Звезды были еле видны. И эти двое, черный и белый, были как бы одни во всем мире. Ни признака жизни вокруг. Вдали высокие отвалы на фоне неба, а в другой стороне возвышаются дома Йоханнесбурга. В холодном утреннем воздухе — затишье. Словно весь мир затаил дыхание.

— Ты сказал, что понимаешь, — заговорил наконец Кзума, — но разве это возможно? Ты белый. Ходишь без пропуска. Не знаешь, каково это, когда тебя задерживает полицейский на улице. Ходишь куда хочешь. И не знаешь, каково это, когда тебе говорят: «Выйди. Здесь только для белых». Тебя бросает женщина, потому что с ума сошла от зависти к вещам, какие есть у белых. Ты Лию знал? Ты любил ее? Знаешь, каково это, когда у тебя на глазах ее на девять месяцев отправляют в тюрьму? Ты знал ее дом? Тебя туда впускали среди ночи? — Голос Кзумы окреп. — Говорила с тобой Лия, улыбалась тебе краем рта? Ты говоришь, что все понимаешь. А чувствовать все это, как я, ты можешь? Где тебе понять, белый человек. Ты понимаешь головой, а я болью. Болью сердца. Вот это понимание. Понимаю сердцем и страдаю от этого, а не просто думаю и говорю. Я-то это чувствую! Ты хочешь, чтобы я был тебе другом. Как я могу быть тебе другом, когда твои люди так поступают со мною и с моими?

Кзума встал.

— Ты прав, Зума, такого со мной не случалось, поэтому я этого не чувствую, но ты мне вот что скажи. Ты думаешь, черный человек все это чувствовал бы, если бы это не случилось с ним самим? И твой Йоханнес так же чувствует все про Элизу и про Лию? Он не любил Элизу. Возможно, он тебя жалеет, потому что ты его друг. Но к Элизе-то он не может чувствовать того же, что ты. Скажи-ка!

— Йоханнес черный, как я, и он знает, что Элиза бросила меня из-за белых, и что Лия в тюрьме из-за них. Когда он трезв, на сердце у него великое горе, потому что он это знает.

— А у меня на сердце всегда великое горе.

— Ты белый.

— Я прежде всего человек и хочу, чтобы ты был прежде всего человеком, а потом уже черным.

— Я черный. И народ мой черный. Я их люблю.

— Это хорошо. Хорошо любить свой народ и не стыдиться того, какой ты есть. Белые в этой стране думают только как белые, поэтому от них столько зла для твоего народа.

— Тогда я должен думать как черный.

— Нет. Сперва ты должен думать как человек. Должен быть сначала человеком, а потом уже черным. И тогда ты все поймешь и как черный человек, и как белый. Вот это правильный путь, Зума. Когда ты это поймешь, то станешь человеком со свободным сердцем. Только те, у кого сердце свободное, могут помочь окружающим.

Кзума покачал головой и устремил взгляд на восток. На небе появились первые лучи утреннего солнца. Светлые полоски на синем. Он сказал белому человеку правду. Думал, что тот рассердится. Думал даже, что после этого белый человек не велит ему больше выходить на работу. А белый человек не рассердился. И стоит на своем. Он хороший человек. Добрый.

— Ты добрый человек, Рыжий, и это хорошо. Столько есть людей недобрых. Так что, если люди к нам добры, это очень хорошо. Но мне-то не доброта нужна.

— А я тебе и не предлагаю доброту, — сказал Падди, и в голосе его звучал гнев. — Я думал, ты хочешь понять. Может, я ошибся. Может, мне надо было лучше пойти домой и лечь спать. Может, ты просто дурак, который боится думать.

Падди вскочил и зашагал прочь.

Кзума смотрел ему вслед, и тень улыбки тронула его губы.

— Спи сладко, Рыжий! — крикнул он, и в голосе его звучало дружелюбие. Он дождался, когда Падди перевалил за невысокий холм, а тогда повернулся и пошел в сторону Малайской слободы.

Гнев Рыжего напомнил ему Лию. Вот так же сердито и она с ним говорила, и странно было встретить такое и в белом человеке. Он стал думать о словах Падди. Поворачивал их так и этак. Взвешивал. Сначала быть просто человеком и думать, как подобает человеку, а потом уже черным. Как это может быть? Это значило бы, что у людей нет цвета. Но людей без цвета нет. Есть люди белые, черные, коричневые. У каждого свой цвет. Так как же думать о людях без цвета? Но мысль это приятная. Да, очень приятная. Да если бы было так, он мог бы ходить куда угодно, и никто не требовал бы у него пропуска. И Элиза еще была бы с ним. Будь это так, он получал бы столько же денег, как Рыжий. И ездил бы в одном автобусе с белыми. Вот было бы приятно! Будь это так, он чувствовал бы себя человеком… Человеком… Вот это и сказал Рыжий. Не черным, и не белым, а просто человеком. И Лия не сидела бы в тюрьме. Будь это так, он сейчас шел бы к Лии… Нет, там уже спят. Не к Лии. К себе в комнату, спать, пока Элиза не придет из школы, и посреди комнаты будет гореть огонь и жариться мясо… А потом они пошли бы к Лии… Будь это так, Элиза была бы с ним, и была бы счастлива, без этого своего безумия. Если бы только это было так!

Он шел по пустынным улицам, и в мозгу у него роились мысли. Одна картина сменяла другую. Он был легок, свободен, весел. Люди — это люди. Не белые и не черные. Просто люди. Обыкновенные. И белого можно понять, а не только черного. И пожалеть его. Как черного. Его личная тайная обида на всех белых исчезла. Нет белых людей. Есть просто люди.

Видение увлекало его все дальше. Он уже видел, как сидит с Элизой, Падди и его женщиной за столиком в одном из маленьких кафе в сердце Йоханнесбурга, пьет чай, смеется, болтает. И вокруг них много других людей, все счастливы и все без цвета. И так во всей стране. И в деревне так же. Люди работают бок о бок, а земля, неутомимая, щедрая, дает богатый урожай, так что еды хватит для всех, и работы хватит на всех, и люди работают и поют, и много смеха. И в городах так же. Люди работают. Люди едят. Люди счастливы. А уж смеха… Словно мощная волна катится по всей стране. И все глаза от нее загораются, пока люди работают на солнце, и солнце греет по-новому.

Кзума пришел в свою комнату, разделся, сам того не заметив… А над всем возвышался Человек. Думающий человек, сильный, свободный, счастливый и без цвета. Жив человек. Выпятил грудь, гордится. Человек в своем величии.

И страна — хорошая страна. И мир — хороший мир. Полный смеха и дружбы. Полный еды. Полный счастья. Хороший мир…

Кзума забылся в блаженной дремоте.

…Если бы только это было так…

Вечер уже спустился на Йоханнесбург, когда Кзума проснулся. В комнате было темно. Он перевернулся на спину и стал нашаривать спички — зажечь свечу. Потом передумал и лежал неподвижно в темноте, чувствуя, как пусто у него в желудке и как неровно колотится сердце. Казалось, что оно бьется громко, злобно. Он вспомнил свой разговор с Рыжим. Вспомнил, с какой прекрасной мечтой засыпал. Люди без цвета, и повсюду смех. Так это было прекрасно, так хорошо. Но возможно ли такое? Нет, и думать нечего. Как этого достичь? На это ответа не было. Белые люди этого не допустят. Так что ответа нет.