Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо
Йоханнес и Лина жалобно плакали.
— В чем дело? — спросила Лия.
— Я его ударила, — сказала Лина и пуще заревела.
— Меня ударила, — пояснил Йоханнес.
— Ты этого чуть не задушил, — сказала Лия, пытаясь удержаться от смеха.
— Он меня первый ударил.
— Врешь.
— Это я вру? — спросил Йоханнес Лину и с силой толкнул ее.
— Не толкайся! — взвизгнула Лина и схватила его за руку.
Она хотела впиться в эту руку зубами, но он смахнул ее, как перышко.
— Спроси Кзуму, — сказал Йоханнес. — Он видел, как этот тип мне врезал.
Лия с улыбкой повернулась к Кзуме.
— Верно он говорит, Кзума?
— Нет.
— Ну так как, Йоханнес?
Тот повесил голову.
— Грубиян! — взорвалась Лина. — Проси у него прощенья. Скажи, что извиняешься. Ну же! — И двинулась на него, засучив рукава.
— Давай, давай, Йоханнес, — сказала Лия. — Ты мне отношений с клиентами не порти. Проси прощенья.
Лина подскочила к нему. Он чуть встряхнулся, и она отлетела. Потом неуклюже наклонился к распростертому на земле противнику и протянул руку. Тот боязливо поежился.
— Возьми его за руку, — учила Лия. — Он тебя не тронет.
Тот осторожно коснулся Йоханнесовой ручищи, и Йоханнес поднял его на ноги.
— Прошу прощенья, — сказал Йоханнес. Человек кивнул и пошел прочь.
— Сукин ты сын, — пробормотал Йоханнес.
— Вот и хорошо, — сказала Лина и взяла Йоханнеса под руку. — Теперь можешь купить мне выпить.
— Дай этой сукиной дочери выпить, — сказал Йоханнес и протянул бумажку в десять шиллингов.
— Сдачу сберегу. Тебе завтра понадобится.
И торговля пошла еще бойчее. Запах пива пропитал все вокруг. Голоса пьяных мужчин и женщин сливались в пьяный гул. Дышалось так легко, как дышится только в Малайской слободе и других трущобах в субботний вечер, такого воздуха нет нигде, кроме йоханнесбургских трущоб.
— Пошли, Кзума, я иду на свидание с дружком, у которого для меня есть новости.
Кзума вышел следом за Лией. Опора все маячила у калитки.
— Все спокойно, — сказала она.
— Иду узнавать планы полиции, — доложила ей Лия.
И они пошли. Лия поглядела на него, но он углубился в свои невеселые мысли.
— Я тоже по ней скучаю, — сказала Лия.
Кзума взглянул на нее. Ну конечно же, она тоже любит Элизу. Элиза росла у нее на глазах, значит, Элиза ей как дочка. Конечно, она тоже любит Элизу.
— Да, ты тоже ее любишь, — сказал он.
— Мы все ее любим.
— А она?
— Она любит тебя, Кзума. Я знаю. Я в этих делах разбираюсь.
— Но она меня бросила.
— И меня бросила. И Опору… А нас она тоже любила.
На углу улицы они подождали.
Прошло пять минут, десять. Потом показался черный полицейский на мотоцикле. Подъехал и остановился.
— Привет, — сказала Лия. — Какие новости?
— Я не спокоен, — сказал он. — Странно как-то на меня смотрят.
— Это твоя забота, — грубо отрезала Лия. — Я тебе плачу, чтобы узнавать их планы, а как на тебя смотрят, меня не касается. Что они решили?
— Трудная ты женщина.
— Это жизнь трудная. Что они решили?
— Нынче не придут, и завтра утром тоже, а завтра после обеда — да, и завтра вечером ни на час не уберут наблюдение.
— Так, — сказала Лия и отсчитала ему пять бумажек по фунту.
Он сунул деньги в карман и укатил.
— Завтра совсем не будем торговать, — задумчиво произнесла Лия. — Так будет лучше. А бидоны уберем сегодня. Ты как думаешь, Кзума?
— Я в этом не понимаю, — сказал он.
Домой дошли молча. У ворот их ждала Мейзи.
— Пошли погуляем, Кзума, — сказала она.
— Пойди с ней, — сказала Лия и подтолкнула его.
— Ладно.
— Но не очень надолго, — сказала Лия. — Сегодня надо убрать бидоны, ваша помощь потребуется. Ну, бегите.
Мейзи зацепила его под руку и повела в сторону Вредедорпа. Шли молча. Мейзи все сворачивала налево, и наконец они почувствовали под ногами траву.
— Это где же мы? — спросил Кзума.
— Это спортплощадка для цветных ребят, Фордсбург. На полпути между Малайской слободой и Вредедорпом. Давай посидим на траве.
Она села и его потянула вниз.
Они лежали на сочной траве — Кзума на спине, руки под голову, Мейзи боком к нему, опершись на локоть.
Кзума смотрел вверх, на молодую луну. Боль казалась такой обыкновенной. Неотъемлемой частью жизни. Он подумал о доме, о тех, кто там остался, и уже знал, что никогда не вернется домой. Ему и не хотелось домой. Это уже не был его дом. Но будь он сейчас там и лежи он на траве, вокруг были бы бесчисленные огоньки, загорались бы и гасли фонарики малюток светляков. И была бы тишина, без вечного гула, который слышится в городе. Но с домом покончено. Уход Элизы сделал это невозможным. Он ведь мечтал побывать дома с нею.
— Тихо здесь, — сказала Мейзи. — Мне нравится, Кзума подумал о светляках и не ответил.
Мейзи взглянула на него, потом куда-то вдаль.
Глаза ее выбрали далекий, бледный, подрагивающий огонек на горизонте. Свет до того слабый, что кажется— вот-вот погаснет. И она не сводила с него глаз.
— Кзума.
— А?
— Она была хорошая.
Он посмотрел на Мейзи, но промолчал.
— Она, когда решила уйти от тебя, заболела. И теперь, сегодня, где бы она ни была, она одинока и тоскует по тебе, потому что любила тебя.
— Не говори о ней.
— Мы должны о ней говорить. Ты о ней думаешь, а о том, что думаешь, лучше говорить.
— Я не хочу, чтобы ты о ней говорила.
Мейзи все смотрела на далекий подрагивающий огонек.
— Хорошо, буду говорить о себе. Потому что говорить я хочу. Я вся измучилась, поговорить мне будет полезно. — Она примолкла, облизнула губы и продолжала безразличным тоном, словно обсуждая какой-то пустяк. — Любить человека, который любит другую, — это мука. Может, это мучительнее, чем любить кого-то, кто тебя любит, а потом бросает. Не знаю. Знаю только, что это мучительно — любить человека, который любит другую. Смотришь на него, а его глаза светятся для той, другой, и сердце кровью обливается. Ложишься спать — и одна, и как будто никому ты не нужна, и думаешь: «Они вместе», — и это так больно, что и не уснешь. Все время носишь это с собой в груди. Смотришь на них, когда они вместе, и улыбаешься, а внутри боль. И так день за днем, все время. Вот это мука, Кзума. Вот эту муку я ношу уже несколько месяцев.
Она яростно выдрала из земли пучок травы и отшвырнула прочь. Бездна горечи была в этом движении. После этого оба долго молчали. Потом она оторвала взгляд от далекого подрагивающего огонька и посмотрела на Кзуму. И сказала спокойно, с хрипотцой, безразлично:
— Я знала, что эта твоя любовь кончится. Знала — и все. Элиза, она особенная. Ей подавай такое, чего нам и не понять. Я ждала. Теперь это кончилось, а мне все равно плохо. Может быть, потому, что знаю: она тебя любит так же, как ты ее. Не знаю, может быть, в этом дело. Но мне сейчас нехорошо. Я думала, когда она тебя бросит, ты вспомнишь про меня, и мне будет так хорошо. Но нет…
Она опять на него поглядела, и в полумраке Кзуме померещилась на ее лице тень улыбки. Потом она разом сникла, закрыла лицо руками и горько заплакала. Неуемные рыдания сотрясали все ее тело. Боль и мука прорывались в голосе. И вперемешку с криками летели слова, заглушенные доброй землей и сочной зеленой травою.
Кзума, приподнявшись, смотрел на нее. Ему нечего было ей сказать. И нечем помочь. Только смотреть и слушать боль в ее голосе. Помочь ей он был не в силах.
Далеко на горизонте бледно подрагивал слабый огонек. Молодая луна светила так же безмятежно. И глухой гул города только подчеркивал ночную тишину. Звезды были на своих местах. Все было в порядке.
Постепенно рыдания Мейзи затихли. Всхлипывания прекратились. Дыхание стало ровнее. Наконец она без сил растянулась на земле и уже дышала легко и ровно. Буря всколыхнула ее до самой сердцевины — и пролетела. Теперь все кончилось, наступил отдых. Вернулось время. Вернулся окружающий мир.
Мейзи пролежала долго, закрыв глаза, сжимая в пальцах острую траву. Наконец села, вытерла глаза, Кзума закурил и глубоко затянулся.
— Надо идти домой, — сказала Мейзи.
И они пошли медленно, молча. Мейзи взяла его под руку. Стала такая, как всегда.
Когда они подошли к дому Лии, оттуда уходили последние гости. Лия во дворе говорила с Опорой и двумя женщинами, обещавшими помочь с уборкой бидонов.
— Вот и дети пришли нам помогать, — сказала она и похлопала Кзуму по плечу. — Я буду показывать места, а вы копайте.
Они подождали, пока она отметит места. Их было пятеро. Лия каждого поставила на место, объяснила, как копать.
— А ты, Опора, стереги у калитки.
Лия принесла железные совки.
— Ну теперь живо! — крикнула она и начала копать.
Первым вытащил свой бидон Кзума. Он был еще наполовину с пивом. Следующей управилась Лия. Мейзи позвала Кзуму — помочь. Те две женщины обошлись без помощи. Три бидона были пустые, один полный доверху и один — до половины.
