Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя
Как только выпал снег, они наняли оленей, которые доставили их к зимовью вместе с продовольствием и снаряжением.
Зима в горах была студеная, страшная, неподвижная. Она наводила Патэ Тэйкку на мысль о небытии. Кромешная тьма. Только несколько часов серого полумрака, как призрак, как смутные воспоминания о прошлом, когда ночи еще сменялись днями. Умер ветер, он истомился и заснул где-то у подножья горы. Единственным признаком какого-то движения, жизни были снежинки. Они опускались откуда-то сверху, безмолвно кружились, падали и оставались лежать мертвыми, неподвижными. Снежный покров становился все толще, все глубже. Иногда погода была ясной, тогда мерцали звезды, выглядывала холодная луна, полыхало северное сияние. Мороз потрескивал в ветвях деревьев и углах бревенчатой избушки.
В избушке тепло от железной печурки. Пахнет жирным варевом, под войлочными одеялами можно спать сколько угодно.
Патэ Тэйкка захватил с собой несколько книжонок, которые перечитал уже много раз. Время от времени он порывался съездить на лыжах в деревню за газетами и новостями, но Раунио был неумолим:
— Что? Так ли обязательно тебе знать, что где-то кого-то убили, где-то кто-то удавился и сколько дней шли в парламенте дебаты по вопросу, не стоящему выеденного яйца? Ты хочешь запорошить себя и меня пылью всей этой тленной жизни, хочешь заставить меня слушать о ее сумасбродстве. Нет, не пойдет! Нам здесь хватает культуры: тепло, светло, жирная пища. Лисьи следы на снегу — вот наши новости. Этого для нас довольно.
О радио Патэ Тэйкке не стоило даже и заикаться.
Он все время с интересом приглядывался к своему товарищу. Ведь тот был городским человеком, жил в больших городах, не признавал неподвижности, застывших форм и теней. А эта зима в тундре была самая страшная, самая неподвижная и самая застывшая форма, какую только можно представить. Патэ Тэйкка ждал, что у его товарища появятся признаки усталости, утомленности и отупения, но они не появлялись. Раунио с аппетитом ел и крепко спал, разговаривал, смеялся. Видимо, он чувствовал себя прекрасно — как дома, как рыба в воде, как птица в полете.
Одиночество и однообразие давили Патэ Тэйкку точно вода на большой глубине. Большую часть своей жизни он провел в лесных бараках. Там было много товарищей, были люди, толпа. Теперь ему не хватало этой толпы. Такой жизни он не признавал. Но для него, как и для многих, жизни не было и в других местах. Миллион, много миллионов людей оказались за бортом. Они были мертвецами, ходячими трупами, от них исходил запах мертвечины.
Иногда вечерами, когда Патэ Тэйкка выходил из избушки и смотрел на сполохи, ему чудился запах этих живых трупов. И тогда было приятно сознавать, что он находится здесь, далеко в горах, посреди глубоких снегов, под светом северного сияния, в бескрайней тишине.
К счастью, у зимовщиков была работа. Каждый день несколько часов, пока были сумерки, они трудились. Ловко воспользовавшись упрямой склонностью воды к замерзанию, они добрались до дна реки, вырубив во льду несколько широких лунок, не доходивших до воды. Когда снизу снова нарастало порядочно льда, они выдалбливали его, оставляя на дне лунки только тонкий слой. Так день за днем, раз за разом они приближались ко дну реки. Наконец у них образовалось несколько ледяных колодцев, доходивших до дна, где в холодном влажном песке прятались желтовато-темные крупинки золота.
Золота было немного. Но в среднем их дневная добыча приблизительно покрывала расходы. Кроме того, в этой работе было что-то захватывающее, какой-то азарт. Она походила на игру. Никаких тебе расценок, ни почасовой оплаты. Случалось, что лопата зачерпывала только пустую породу. Но всегда можно было воображать, что твой ледяной колодец врежется прямо в золотую жилу, в сокровища, веками скрывавшиеся под толщей стремительной воды. Золотая лихорадка!
Черпая песок, Патэ Тэйкка иногда чувствовал, как воспаляется его мозг, его тело. Он забывал и далекую жизнь, и близкую снежную пустыню. Для него существовала только работа, настоящий миг и механические движения. По вечерам он подолгу, не отрываясь, смотрел на бутылочку с золотым песком. Побольше бы этого темно-желтого вещества! Это якорь, спасательный трос, надежное укрытие в бурю! С ним тебя жизнь не выбросит за борт. Имея золото, не нужно продавать силу, своих мускулов и свой мозг — товар, которого и без того слишком много, так много, что он стал бедствием для страны. А вот эти крупинки приняли бы с великой радостью, и их владельцу, наверняка, — не пришлось бы бродить по заколдованному кругу. Ему не пришлось бы беспокоиться о пище, одежде и жилье. Возможно, он по-прежнему оставался бы бесполезным, ненужным человеком, ходячим трупом, но мертвечиной от него уже не пахло бы — желтый металл забальзамировал бы его.
В Раунио не было заметно никаких симптомов золотой лихорадки: он работал без увлечения, как поденщик, которого, как бы он ни работал, все равно накормят. Он говорил, что если человек честно трудится, у него будет чистая совесть и крепкий сон. Патэ Тэйкка пытался представить себе, как поступил бы этот человек, если бы напал на настоящую золотую жилу. Что тогда? Неужели сюда через горы протянулись бы рельсы, и буры стали бы вгрызаться в скалу? Пыль, дым, шум, грохот — вся та жизнь, которую Раунио считал ненормальной, нездоровой, от которой он бежал, — неужели она все-таки пришла бы тогда сюда? И пришла бы благодаря магистру Раунио. Это было бы здорово!
Только до этого было далеко, вероятнее всего, такое никогда и не случится. Но бесконечно длинными вечерами, когда они сидели в избушке при свете горящих в печурке смолистых поленьев, на Раунио иногда что-то вдруг находило: он становился необычайно говорливым и пускался в рассуждения. (Патэ Тэйкке уже довелось однажды летней ночью в доме Корпела наблюдать у него такой приступ.) Раунио вдруг вскакивал со своего ложа и начинал шагать взад и вперед по маленькой избушке. Его борода торчала словно куст, в котором что-то притаилось.
— Они там, внизу (это было стереотипным выражением Раунио, под которым он подразумевал общество и людей), — не что иное, как вымирающие животные. В них уживаются дикая, бессмысленная жестокость и смешное, ненужное чувство жалости. Время от времени они посылают из своих рядов лучших, сильнейших, самых жизнеспособных убивать, крошить, калечить друг друга.
