Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя
Машину трясло и качало. Пассажиров, сидевших на покрытом брезентом грузе, то и дело бросало друг на друга. Тощий потрепанный яткя подкрепился в пивнушке. Вид у него был не из лучших. Он говорил без умолку, не ожидая ответа. Патэ Тэйкка слышал только отрывки из его речи.
— Нынче гаечки закручены намертво… Нашему брату никогда легко не приходилось, а теперь белый свет, как огнем занялся…
Он отправился искать счастья на Ледовитый океан, за границу, в Финмаркен. И там ему не понравилось.
— Невесело живут там, у Ледовитого океана. И язык какой-то деревянный! Люди гордые, хотя сами ужасно бедны. Живут в землянках, а мнят о себе черт знает что. Но это их утопия! Эти финны, финские работяги все вынесли, все выстрадали, населив этот край земли… И я решил, что лучше держаться по эту сторону границы. Пусть здесь и несладко, но зато язык один, нравы одни, водка одна, нужда одна и голод общий… Дураки наши предки: пришли в эти бесплодные края с богатых земель востока. Надо было тогда быть патриотами и сказать себе, что лучше умереть с оружием в руках, чем идти в Финляндию кору есть. Теперь, когда им досталась никому не нужная земля, они забряцали оружием… Мы, дескать, народ свободный, независимый, а иностранные финансисты тянут из нас по долговым обязательствам последние соки… Вот о России говорят разное. Да только я уже стар, силенок маловато. Не мне уже решаться…
Патэ Тэйкка словно очнулся. Он долго прожил в пустыне, и только вчера заметил по газетам, что началось какое-то переселение в Россию, на восток, откуда некогда финны и пришли. Значит: акции той непонятной, загадочной страны и ее системы возросли. Во всяком случае в глазах таких как он… В самом деле — это единственное знамя, единственный путь и для него… Новый мир, новая жизнь! Если уж ничего другого, так работа и хлеб… Если не больше, так надежда, и немалая — новый строй!
Как сквозь сон Патэ Тэйкка услышал голос ятки, который спрашивал у магистра, чем они здесь занимались.
— Пытались настрогать золота деревянным ножом, вон там, в горах.
— Ну, ну. И как — ничего не вышло? Ясно! Да, у нашего брата инструмент всегда оказывается деревянным да берестяным. Я тоже здесь уже тридцать лет…
Машину затрясло на ухабах. Разговор на минуту прервался.
— Тридцать лет в Заполярье, на юге даже не бывал. Так уж получилось! Остался здесь и застрял…
Начали подниматься на безлесную гору. На дороге местами были лужи, слякоть и снег. Машина шла с трудом. По обочинам виднелись полуразвалившиеся бревенчатые избушки и землянки — жилища строителей дороги.
— Я тоже строил эту дорогу, вот здесь, через эту гору, — слышался голос ятки. — Вон в той халупе и жили с ребятами… А Хеймо Кутила в этой самой избушке в одну ночь спустил тридцать тысяч. Тогда деньги были бешеные, особливо в ту зиму… У Хеймо как-то упала на пол монета в двадцать пять пенни. Он поджег десятку и стал искать мелкую монету. Забава!..
Иногда машина застревала в остатках сугробов. Приходилось браться за лопаты, а потом толкать машину. Кое-как продвигались вперед. Это была первая машина, которая в ту весну шла через горы, и пассажиры шли за ней, как почетный эскорт.
Они перевалили через самую высокую гряду. Здесь проходил водораздел. Воды отсюда уже устремлялись не к Ледовитому океану. Подъехали к государственной корчме, к дому с красными стенами и белыми окнами, одиноко стоявшему среди карликовых березок. Весь персонал корчмы с улыбками на лицах встречал их во дворе. Первая машина в сезоне. Бурая жила дороги пробуждалась от зимней спячки и снова начинала жить. Много машин и люден пройдет по ней за лето. Среди собравшихся был саами в отороченном мехом суконном кафтане с неуверенной, робкой и загадочной улыбкой на лице. Для него, сына зыбки и оленя, волокуши и челна, эта дорога и эта машина были точно рука, гордо указывающая на новое время, которое несло с собой притеснения и гибель.
За широким столом путники подкрепились черным кофе с пшеничным хлебом. И опять в дорогу. Леса пошли уже более высокие. Порой мелькал дом из белых, не успевших потемнеть бревен. Какой-то новосел. Около дома среди камней — крохотный огородик. Потом опять — корчма. На дворе стоял сам хозяин, дюжий мужчина с пышной седой шевелюрой. Патэ Тэйкке хозяин и его избушка были хорошо знакомы. Однажды летом много лет назад он оказался здесь в тот момент, когда какие-то высокопоставленные лица, министры, совершавшие поездку по северу, остановились в этой корчме. Если бы Патэ Тэйкка был министром, он бы нацепил на грудь этого хозяина крест за торжественную, церемониальную манеру обращения.
— Добро пожаловать, высокие гости, в мою низенькую избушку, — говорил он гулким басом и представлял важным гостям свою семью и зятя.
— Мой зять, великий воин — герой. Он родом с юга, черт-те откуда…
Но к зиме его мнение о зяте изменилось, и тот был изгнан из дому.
— Проваливай, такой-сякой яткя! Твои подвиги слишком дорогая вещь для наших мест, для меня.
Все вспоминают хозяина этой корчмы с доброй улыбкой. У него можно посмеяться от души. Посмеялись и на этот раз. Хозяин приправлял черный кофе бесконечными шутками и прибаутками.
Снова в путь! Снега становилось все меньше, дорога все лучше и скорость нарастала. Разговорчивый яткя совсем раскис. Он сидел, покачиваясь, обмягший, безвольный. Патэ Тэйкка взглянул через плечо и увидел впереди за лесом крест церкви. Направо широко текла река, тихая заводь. Вечернее солнце заходило за сопки, и по заводи пролегла красная, как кровь, дорожка, которая словно вела из темных глубин к высям.
Патэ Тэйкка разглядывал ее, и ему пришла в голову мысль:
«Галлюцинация! Смотришь, и кажется, в этом есть что-то настоящее, яркое. А на самом деле там только темная холодная вода… Может быть, его путь в новую жизнь будет таким же…»
Вдруг раздался треск. Машина уже не мчалась по серо-бурой дороге — ее колеса вертелись над пустотой. Патэ Тэйкка оказался не па брезенте, а в воздухе. Последнее, что он запомнил — это лица попутчиков. Одно бородатое, другое — изможденное, сонное, напуганное, что-то вопрошающее. Потом наступила темнота, забытье.
Но сознание вернулось. Где-то шумел мотор. Или, может, это стрекочет киноаппарат? Как кинолента, проносились в его уме сумбурные картины, отрывочные воспоминания.
Мальчик в красном пальтеце бежит по тропинке среди желтых цветов. Это маленький Патэ — сынишка Густавы… Пила вгрызается
