Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому
— Как это так получается, Туземец, что тебе всегда везет? — спросил его кто-то однажды утром, после того как он выиграл почти целых два доллара, метко бросая пенни в щель на полу почтовой конторы. У него вошло в привычку заходить на почту несколько раз в неделю, хотя получать ему было нечего, кроме реклам нового средства от колик и лишаев, да и то изредка.
— Просто не могу себе представить. Только тебе и дела, что придешь сюда с горсточкой медяков, а уходишь всякий раз с одним или двумя долларами. Твое счастье бегает за тобой, как голодная собака за человеком, у которого из заднего кармана торчит свеженькая говяжья косточка. Как бы то ни было, оно должно бы называться «Счастье Ханниката», потому что ни у кого другого ничего похожего нет.
Туземец вынул из кармана каштан и большим и указательным пальцами потер его пятнистую коричневую скорлупу так, что она заблестела, словно чешуйка слюды на солнце. Его любимый конский каштан рос как раз за чертой города, и он ходил туда каждый год в октябре и выбирал самый лучший орех, какой только был на дереве. А старый каштан он всегда выбрасывал, из боязни как бы его счастье не изменило ему, если он станет носить два ореха в кармане.
— Что ж, я тебе скажу, в чем дело, — ответил он, перебрасывая каштан из одной руки в другую и снова полируя его. — Когда я был еще вот этаким пузырем, мой папа говаривал мне, что самое верное средство пробиться в жизни и найти для себя самый лучший заработок — это держаться хоть на шаг впереди всех прочих, не боясь того, что иной раз вляпаешься ногой в коровью лепешку. Мой папа говорил, что разве только самые последние люди лезут прятаться под навес от первой дождевой капли, да мечутся из стороны в сторону, лишь бы не попасть ногой в коровью лепешку и не запачкать башмаки.
Он спрятал орех в карман и запустил пальцы в жидкие песочного цвета волосы. Широкая ухмылка расплылась у него по всему лицу, как и всегда, когда ему доводилось рассказывать про своего папу.
— Я всегда помню, что говорил мой папа, и вот уж сорок с лишним лет поступаю так, как он меня учил. Иной раз и вляпаешься в коровью лепешку, поскольку их много на свете, но я на это не обращаю внимания. Я больше интересуюсь, как бы забежать вперед других, чтобы все счастье, какое попадается навстречу, досталось на мою долю. Вот почему я и держусь всегда на шаг впереди, смотрю, где урвать хоть крупицу счастья. Я всегда рассчитываю, что на мою долю сколько-нибудь достанется, если только бежать на шаг впереди всех прочих да глядеть в оба, где оно прячется от тех, которые топчутся позади, не соображая, куда им поставить ногу. Вот почему я всегда смело шагаю впереди других, смотрю в оба и не обращаю внимания на коровьи лепешки.
— А как же тот каштан, что ты всегда вытаскиваешь из кармана и трешь, словно это колдовской талисман? Надо думать, от него есть польза, а то не стал бы ты таскать его с собой да тереть все время. Он разве приносит счастье?
Туземец помотал головой, но широкая ухмылка все не сходила с его лица.
— Сказать по правде, так он ровно ничего не значит, — ответил он. — Ни черта не значит, если хотите знать мое мнение. Я просто ношу его с собой, потому что много нынче развелось таких людей, которые думают, будто обязательно нужно иметь какой-нибудь талисман, чтобы он приносил тебе счастье. Одни говорят, будто задняя лапка серого кролика приносит счастье и будто бы левая лапка лучше правой. А другие — будто лапка кролика-самца лучше действует, чем лапка крольчихи. Только все это чепуха. Пожалуй, носи в кармане хоть петушиный гребень или свиной пятачок. Ровно ничего не поможет, если тебе отроду не везет. Вот почему я и полагаюсь только на свое природное везение.
— Ну, если ты уж такой везучий, так чего же ты не сыграешь в покер или в кости да не выиграешь себе побольше крупных бумажек?
— Нет, сэр! Только не я! — торжественно произнес Туземец. Ухмылка исчезла с его лица, и он сурово нахмурился. — Мой папа рассказывал мне, сколько на свете жуликов и мошенников, которые играют в покер и в кости, обирая честных людей. И он был, конечно, прав, черт возьми. Видал я своими глазами и крапленые карты и налитые свинцом кости и знаю, что надо держаться от них подальше. Я всегда полагаюсь на свое везение, с меня этого за глаза довольно. Когда у тебя есть везение, то игра идет честно и ладно, без мошенничества, и нет никакого риска, что тебя надуют. Как мой папа мне наказывал, я довольствуюсь тем, что у меня есть, и той долей счастья, какая мне досталась.
— А все-таки будь у меня счастье Ханниката, я бы рискнул двумя-тремя долларами и сыграл бы в кости.
— Нет, сэр! Только не я! — повторил Туземец, мотая головой. — Я понимаю свою пользу и потому буду держаться так, как мне папа наказывал. Я не похож на тех, которые думают, что самое важное в жизни — это быть богатым и знатным. Такие люди все время убиваются о том, что они бедные и ничтожные, и упускают самое лучшее в жизни. Моя цель в жизни — оставаться таким, как я есть. До сих пор мне в этом везло, надеюсь, что и дальше будет везти.
После этого почти все жители Пальмиры стали считать, что все удачи и счастливые случаи в жизни Ханниката на роду ему написаны, неизбежны, привычны и вообще навсегда закреплены за ним. По этой причине очень немногие в городе удивились, когда он женился на Мэйбл Бауэрс спустя самое короткое время после того, как она овдовела, и получил за ней хороший кирпичный дом в два этажа на Черри-стрит и чуть ли не целую тысячу акров земли под пашней и лесом. Все знали, что Фрэнк Бауэрс, проживший в браке с Мэйбл лет тридцать, к концу жизни сделался одним из самых богатых людей в городе.
Когда всюду распространился слух о женитьбе Туземца, все сказали в один голос, что счастье Ханниката не только не изменило ему, но даже превзошло все ожидания. У Мэйбл не было ни детей, ни родных, кроме каких-то дальних родственников. А следовательно, можно было с уверенностью сказать, что Туземец, будучи лет на пятнадцать моложе Мэйбл, должен ее пережить и унаследовать все имущество после ее смерти. Слухи про «Счастье Ханниката» начали распространяться за пределами города и дошли до горных склонов в верхней части округа Сикамор.
2
Как только солнце село, Туземец забрал свой дробовик, удочки да узелок с бельем и направился к большому кирпичному дому Мэйбл на Черри-стрит.
Они поженились раньше, еще днем, и Туземец рассчитывал, что пойдет к ней домой, как только его преподобие Уокер завершит брачную церемонию в молитвенном зале при церкви. Однако Мэйбл велела ему идти к себе и ждать там до захода солнца, пока она не приготовит все как следует для свадебного ужина. Туземец еще утром проснулся голодный и потому спросил, нельзя ли ему сейчас хоть чего-нибудь перекусить, но она была очень взволнована и не слушала его. Он шел за ней по улице почти два квартала, втолковывая ей, какой он голодный, и прося ее смилостивиться, но она даже ни разу не оглянулась.
Как Мэйбл и обещала, ужин был уже готов, когда Туземец пришел. Она велела своей горничной и кухарке Джозине сварить целый окорок, большую кастрюлю горошка и испечь три-четыре сладких пирога с бататами специально для него. В этот вечер он сидел, навалившись на стол, и ел ветчину с горошком и пироги с бататами до тех пор, пока не мог проглотить больше ни куска.
После этого Туземец отодвинулся от стола, отпустил ремень на одну дырочку и сказал Мэйбл, что такого ужина он никогда в жизни не едал и что женитьба на ней была самая ловкая штука, какую ему только удалось проделать. Она вся сияла улыбками, слушая такие слова, и тут он сказал ей, что, пожалуй, самое разумное для него будет сейчас пройтись хорошенько куда-нибудь подальше, чтобы желудок как следует переварил всю эту вкусную еду. Мэйбл была так довольна, что он похвалил ужин, который она велела Джозине приготовить, и так волновалась, до сих пор не успокоившись после свадебной церемонии, что впоследствии только смутно могла припомнить, будто и в самом деле слышала что-то такое насчет охоты на опоссума, на которую он собирается в эту ночь.
Действительно, еще неделю назад Туземец обещал Элу Дидду и Джорджу Дауни, что в эту самую ночь пойдет с ними охотиться на опоссума. Он ушел часов в девять вечера и вернулся домой к Мэйбл только к завтраку на следующее утро.
Туземец устал, и глаза у него были сонные после целой ночи ходьбы по болотам и чащам на берегах Риди-Крик, зато перед самым рассветом собаки Джорджа Дауни загнали на деревья четырех опоссумов, и чувствовал он себя отлично, думая, какая это удача поймать за одну ночь столько опоссумов. Многие охотники в округе Сикамор были бы довольны и одним опоссумом, — пускай хоть один; ведь охотничий сезон только что начался.
Мэйбл, с розовой ленточкой вокруг головы и в новом халате, сидела за завтраком, когда Туземец вошел в комнату и плюхнулся на стул. Башмаки у него были все в грязи, репьи вцепились в его выгоревшие на солнце штаны и в синюю изодранную о шиповник куртку. Он обобрал репьи со своей серой кепки и повесил ее на спинку стула. Ни разу не взглянув на Мэйбл, он придвинул свой стул поближе к столу.
