Артур Дойл - Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)
Наверное, я самый медлительный из рассказчиков, да? Но ты ведь сам все время просишь меня писать как можно подробнее. И все равно, теперь я буду стараться не тянуть кота за хвост. На следующее утро я отправился в Лохтулли, который, как ты знаешь, находится на севере Пертшира. Замок расположен в трех милях от железнодорожной станции. Это большой серый дом с маленькими башенками на крыше и двумя высокими башнями, которые торчат над сосновым лесом, как уши зайца из травы. Когда мы подъезжали к дому, меня охватило что-то наподобие благоговейного страха… Хотя вряд ли это именно то чувство, которое должен испытывать представитель основной линии, удостоивший визитом младшую ветвь. Когда я вошел в холл, мне навстречу вышел степенный, ученого вида мужчина. Я, поддавшись волнению, уже хотел броситься к нему знакомиться, но, к счастью, он упредил мои объятия, объяснив, что он всего лишь дворецкий. Меня провели в небольшой кабинет, в котором воняло лаком и марокканской кожей{122} и где я должен был дожидаться самого хозяина. И, когда он появился, оказалось, что это самый обычный человек, намного менее внушительного вида, чем его слуга… Даже более того, как только он заговорил, я почувствовал себя даже как-то раскованно. Волосы у него были с проседью, лицо красное, черты угловатые, а взгляд любопытный и в то же время великодушный. В общем, это простоватый, если не сказать грубоватый мужчина. Но жена его, которой я был представлен позже, производит совершенно другое впечатление. Бледная, холодная, лицо продолговатое, с острыми чертами, веки приопущенные, на висках ярко проступают вены. Она снова заморозила меня, когда я только-только отходил после знакомства с ее мужем. Как бы то ни было, меня больше всего интересовал мой пациент. В его комнату меня и провел лорд Солтайр после того, как мы выпили чаю.
Комната эта (большое пустое помещение) находилась в конце длинного коридора. У двери сидел лакей, который должен был присматривать за порядком, пока не прибудет очередной врач. Видно было, что мое появление его очень обрадовало. У окна (перекрытого деревянной загородкой, как в детской комнате) на диване сидел высокий светловолосый и светлобородый молодой человек, который при нашем появлении поднял на нас удивленные голубые глаза. Он листал выпуск «Иллюстрейтед Лондон ньюс»{123} в переплете.
– Джеймс, – обратился к нему лорд Солтайр, – это доктор Старк Манро. Он будет за тобой присматривать.
Пациент мой пробормотал себе в бороду что-то неразборчивое, что показалось мне подозрительно похожим на: «Чтоб ты провалился, доктор Старк Манро!» Похоже, пэру послышалось то же самое, потому что он взял меня за локоть и отвел в сторону.
– Я не знаю, предупредили ли вас, что Джеймс сейчас бывает немного груб, – понизив голос, сказал он. – После этого несчастья, обрушившегося на нас, он как будто стал другим человеком. Вам не следует обижаться на то, что он может сказать или сделать.
– Ну что вы! – воскликнул я.
– Знаете, это у него от моей жены, – еще тише произнес лорд. – У них это родовое. У ее дяди были такие же симптомы. Доктор Петерсон говорит, что солнечный удар всего лишь ускорил процесс, потому что у него уже была предрасположенность к этому. Хочу вам сказать, что в соседней комнате будет находиться лакей, так что если вам понадобится помощь, вы всегда можете его позвать.
Закончилось тем, что лорд с лакеем удалились, и я остался один на один со своим пациентом. Я решил, что будет лучше как можно скорее установить с ним дружеские отношения, поэтому придвинул стул к его дивану и стал спрашивать, как он себя чувствует. Ответа я не получил. Он сидел насупившись и молчал. Заметив на его красивом лице некое подобие ухмылки, я понял, что он меня прекрасно слышит. Я с разных концов пытался к нему подобраться, но так и не смог вытянуть из него ни звука. Поэтому, бросив это дело, я стал просматривать иллюстрированные газеты, которые лежали на столе. Сам он, похоже, не читает, только картинки смотрит. Я сидел вполоборота к нему и читал, когда, к своему огромному удивлению, вдруг почувствовал какое-то легкое прикосновение и увидел, как большая коричневая рука лезет мне в карман пиджака. Я схватил его за запястье и быстро повернулся, но слишком поздно. Благородный Джеймс Дервент успел вытащить мой носовой платок и спрятать его себе за спину. Он смотрел на меня и улыбался, как шкодливая обезьянка.
– Ну ладно, отдавайте. Он мне еще пригодится, – сказал я, пытаясь перевести все в шутку. В ответ он лишь пробормотал что-то невразумительное. Платок отдавать он явно не собирался, но и я решил, что не пойду у него на поводу. Тогда я потянулся за платком, но он с сердитым ворчанием обеими руками перехватил мое движение. Хватка у него оказалась на удивление сильной, но мне удалось вывернуться, схватить его кисть и завернуть так, что он взвыл от боли и наклонился, а я смог вернуть свою собственность.
– Здóрово! – сказал я и сделал вид, что рассмеялся. – Давайте попробуем еще разок. Берите платок, посмотрим, смогу ли я его снова забрать.
Но он не был настроен продолжать эту игру, хотя настроение у него после этого, кажется, улучшилось. Я даже получил от него несколько коротких ответов на свои вопросы.
И вот я добрался до того места, которое и заставило меня вначале написать целую проповедь относительно сумасшествия. Действительно, до чего странная это штука! Этот человек, судя по тому, что я узнал, изменился полностью. Каждая его положительная черта превратилась в отрицательную. Это была уже совершенно иная личность, заключенная в ту же оболочку. Мне рассказывали, что еще совсем недавно, всего лишь несколько месяцев назад, это был утонченный юноша, блестящий рассказчик, любящий со вкусом одеваться, но теперь это был изрыгающий страшные проклятия дикарь. Раньше он прекрасно разбирался в литературе, теперь же смотрит на тебя ничего не понимающими глазами, когда ты говоришь о Шекспире. Но самое странное то, что он был яростным сторонником тори{124}, теперь же во всеуслышание, причем далеко не в парламентских выражениях, ратует за демократические идеалы. Узнав его поближе, я выяснил, что проще всего его втянуть в разговор о политике. По большому счету, лично мне его новые взгляды кажутся более здравыми, чем старые, но сумасшествие заключается не в самих взглядах, а во внезапной и беспричинной их перемене и в том, как он их выражает.
Однако прошло несколько недель, прежде чем мне удалось завоевать его доверие настолько, что мы смогли нормально побеседовать. Очень долгое время он держался замкнуто и отчужденно. Его очень раздражало, что я постоянно внимательно слежу за ним, но это было необходимо, поскольку я в любую секунду ожидал от него самых неожиданных выходок. Как-то раз он завладел моим кисетом и запихнул две унции табака в дуло длинноствольного восточного ружья, которое висит в его комнате на стене. Более того, он еще утрамбовал его шомполом так плотно, что я так и не смог достать свое имущество. В другой раз он выбросил в окно керамическую плевательницу и отправил бы туда же часы, если бы я его не остановил. Каждый день я выводил его на двухчасовую прогулку. Если шел дождь, мы то же время ходили кругами по комнате. Да, моя жизнь там была похожа на болото, унылое и безрадостное.
Я должен был следить за ним весь день с двухчасовым перерывом в полдень. Единственный выходной вечер у меня был в пятницу. Но какой смысл иметь выходной, если живешь не в городе и у тебя здесь нет друзей, к которым можно было бы сходить в гости? Лорд Солтайр позволил мне пользоваться своей библиотекой, поэтому свободное время я стал использовать для чтения. Гиббон{125} подарил мне пару чудесных недель. Ты знаешь, какое он производит впечатление. Читая его, ты представляешь, что паришь где-то высоко под облаками, рассматриваешь под собой игрушечные армии и флотилии, а мудрый наставник нашептывает тебе на ухо внутренний смысл открывающейся внизу величественной панорамы.
Порой сам юный Дервент привносил некоторое оживление в мою жизнь. Однажды, когда мы гуляли во дворе, он внезапно схватил лопату, валявшуюся на газоне, и кинулся на ни в чем не повинного помощника садовника. Бедолага с криком бросился наутек, мой пациент, оглашая двор проклятиями, помчался за ним, а я побежал вдогонку. Когда мне наконец удалось схватить его за воротник, он отшвырнул свое оружие и судорожно захохотал. Это был не припадок буйства, а всего лишь баловство, но когда тот помощник садовника в следующий раз увидел нас снова, его со двора словно ветром сдуло. По ночам специальный человек спал рядом с его кроватью на раскладушке, а сам я ночевал в соседней комнате. Нет, жизнь эту приятной не назовешь.
Когда в доме не было гостей, мы спускались в столовую и ели с его родителями. За столом собирался удивительный квартет: Джимми (он хотел, чтобы я так его называл), мрачный и молчаливый; я, не сводящий с него глаз; леди Солтайр со снисходительно опущенными веками и прожилками на висках и пэр, суетливый и веселый, но сдерживающий себя в присутствии супруги. При взгляде на нее возникало желание предложить ей выпить бокал хорошего вина, а у него вид был такой, словно ему не помешало бы хорошенько отоспаться, поэтому, в соответствии с обычной жизненной несоразмерностью, он пил много, а она не признавала ничего, кроме лимонного сока и воды. Трудно себе представить женщину более невежественную, раздражительную и ограниченную, чем она. Если бы только она умела сдерживать себя и помалкивать, все было бы ничего, но ее невыносимая болтовня не прекращалась ни на минуту, причем она постоянно была чем-то недовольна. Но, в конце концов, она ведь всего-навсего тонкая трубочка для передачи болезни от одного поколения другому. Ее разум был зажат в тисках безумия. Я принял твердое решение избегать любых споров с ней, однако женское чутье подсказало ей, что мы с ней совершенно противоположные по складу характера люди, и, очевидно, поэтому она с удвоенной силой принялась изводить меня. Мне даже показалось, что она поставила перед собой цель выводить меня из себя. Как-то раз она заговорила о том, как это ужасно, когда служитель епископальной церкви исполняет обряды в пресвитерианском храме{126}. Похоже, сие преступление недавно совершил кто-то из местных священников, и если бы его застукали в кабаке, даже это, наверное, вызвало бы у нее меньшее негодование. Хоть я и молчал, взгляд мой, надо полагать, был достаточно красноречив, потому что она вдруг повернулась ко мне со словами:
