Тарас Шевченко - Журнал

2 [января]

Обязательнейший Олейников сегодня сообщил мне стихотворение Курочкина на смерть Беранже, но так скверно переписанное, что я едва мог прочесть. Прочитал, однак, и записал на память. Прекрасное, сердечное стихотворение.

16-е ИЮЛЯ 1857 ГОДА

Зачем Париж волнуется опять?На площадях и улицах солдаты,Народных масс не может взор обнять,Кому хотят последний долг воздать?Чей это гроб и катафалк богатый?Тревожный слух в Париже пролетел,Угас поэт – народ осиротел.Великая скатилася звезда,Светившая полвека кротким светомНад алтарем страданья и труда!Простой народ простился навсегдаС своим родным учителем-поэтом,Воспевшим блеск его великих дел.Угас поэт – народ осиротел.Зачем же блеск и роскошь похорон?Мундиры войск и ризы духовенства?Тому, кто жил так искренно, как он,Певец любви, свободы и равенства,Несчастным льстил, но с сильными был смел,Угас поэт – народ осиротел.Зачем певцу напрасный фимиам?И почестей торжественных забава?Не быть ничем хотел он в жизни сам,И в бедности нашла любимца слава.И слух о нем далеко прогремел!Угас поэт – народ осиротел.Народ всех стран; страданье, трудИ сладких слез над звуками – отрада,И в них, поэт, тебе великий суд!Великому великая награда,Когда, свершив завидный свой удел,Угас поэт – народ осиротел.

3 [января]

Получил от Кулиша письмо со вложением 250 рублей. Деньги эти выручены им за рисунки, которые я послал из Новопетровского укрепления Залецкому для продажи. Залецкий передал их Сераковскому, от Сераковского я не имел об них никакого известия и совершенно потерял их из виду. Не знаю, как они попали в руки Кулиша, и тот нашел им какого-то щедрого земляка-любителя, и мне как будто подарил 250 рублей к Новому году. Спасибо ему.

4 [января]

Весь день был посвящен писанию писем.

Обязанность скучная, но неизбежная. Написал полдюжины посланий, в том числе и автору «Семейной хроники», приславшему мне с Михайлом Семеновичем экземпляр своей очаровательной хроники. Кулишу при письме послал свои «Неофиты». Интересно мне знать его мнение о сем новом моем произведении.

В 8-мь часов вечера проводил своего хозяина Овсянникова в Петербург и отправился на бал-маскарад к Варенцову, директору театра, и познакомился там с доктором Рейковским, ученым и весьма и[н]тересным человеком.

5 [января]

Возвратился почталион из Москвы, который сопровождал Михайла Семеновича. Привез мне от него письмо и четыре экземпляра своего портрета для раздачи своим нижегородским друзьям. Письмо свое заключает он печальным известие[м], полученным на пороге своего дома, о смерти сына Димитрия, умершего за границей.

6 [января]

Пиунова сегодня в роли Простушки (водевиль Ленского) была такая милочка, что не только московским – петербургским, парижским бы зрителям в нос бросилась. Напрасно она румянится. Я ей скажу об этом. С роли Тетяны (в «Москали-чаривныке») она, видимо, совершенствуется, и если замужество ей не попрепятствует, из нее выработается самостоятельная великая артистка.

7 [января]

Круликевич, возвращаясь на родину из изгнания (с берегов Сырдарьи), узнал случайно о моем пребывании в Нижнем и сегодни посетил меня. Между многими неинтересными степными новостями он сообщил отвратительно интересную новость. Побочный сын гнилого сатрапа Перовского собственноручно зарезал своего денщика, за что был только разжалован в солдаты; но мелкая душонка [не вынесла] и этого всемилостивейшего наказания, он вскоре умер или отравил себя. Туда й дорога. Выходит, яблоко недалеко от яблони упало. Мать этого малодушного тигренка, жена какого-то паршивого барона Зальц и купленная блядь растленного сатрапа Перовского, однажды, собираясь к обедне, рассердилась за что-то на горничную да и хватила ее утюгом в голову. Горничную похоронили, и тем дело покончил всемогущий сатрап. О Николай, Николай! Какие у тебя лихие сподручники были. По Сеньке шапка.

8 [января]

С сегоднишнего числа я занимаю две квартиры. Прежнюю у Овсянникова и новую у Шрейдерса. Остается наделать долгов, а спрятаться есть куда.

9 [января]

На новосельи у Шрейдерса нарисовал сегодня портрет Олейникова с условием, чтобы он написал фельетонную статейку для «Московских ведомостей» о пребывании М. С. Щепкина в Нижнем. Хорошо, если бы не соврал.

10 [января]

Нарисовал портрет Шрейдерса, и довольно удачно. Часть долга, значит, уплачена. Нужно еще нарисовать Фрейлиха и Кадинского, и тогда квиты. Но когда это случится, не знаю.

11 [января]

Сегодня суббота. По субботам я и милейшая К.Б. Пиунова обедаем у М.А. Дороховой. Но сегодня я должен о[т]казаться от этой радости, и моя милая компаньонка отправилась сам-друг с портретом М. С. Щепкина, присланный им в подарок Марье Александровне, а я поехал провожать до первой станции, по Казанской дороге, моего привлекательно-благородного капитана В.В. Кишкина.

Грустно расставаться с такими добрыми людьми, как этот симпатический Кишкин. Я, возвратившись домой, чувствовал себя совершенным сиротой. Но тягостное мое одиночество недолго длилось. Я вскоре вспомнил, что я один из счастливцев мира сего. М. С. Щепкин, уезжая из Нижнего, просил меня полюбить его милую Тетясю, т. е. Пиунову, и я буквально исполнил его дружескую просьбу. А сегодня, прощая[сь] со мною, Кишкин со слезами на глазах просил меня полюбить его кроткую любимицу Вареньку Остафьеву. И после таких милых обязанностей я скучаю. Дурень, дурень, а в школи вчився. Остафьева выехала куда-то из города, и я в 6-ть часов вечера отправился к Пиуновой. Застал ее дома. Продиктовал ей стихи Курочкина «Как в наши лучшие года», а она прочитала мне некоторые вещи Кольцова и потом чуть-чуть не все басни Крылова. Я в восторге был от этого импровизированного литературного вечера и пришел домой совершенно счастлив. Она любит чтение, значит, она далеко пойдет в своем искусстве. Дай Бог, чтобы сбылось мое пророчество.

12 [января]

Не ради воскресенья и светского пошлого визита пошел я к П. М. Голынской (племянница здешнего губернатора), а по просьбе моего искреннего Михайла Семеновича пошел я передать ей его портрет и приятельский поклон. В огромной гостиной старушку Шаховскую и Голынскую окружали [столь] холодные, официальные, чопорные фигуры, что после приветствия и самого коротенького присеста и на меня пахнуло холодом от этой честной компании. Вышел сам губернатор, я поздравил его с получением через плечо Анны, раскланялся и вышел вместе с Э.А. Бабкиным. Заехал к Бабкину на квартиру, взял у него Пушкина и Гоголя и повез к Пиуновой. Прочитал ей «Сцены из рыцарских времен» и отогрел губернаторским холодом обвеянную душу. Она прочитала мне «Каменного гостя», и потом мы поехали к Брылкиным обедать, после обеда М.А. Грас повезла ее в театр, куда последовал и я, совершенно доволен таким теплым, прекрасным окончанием холодно начавшегося дня.

13 [января]

Бабкин подарил мне прекрасную акватинту, изображающу[ю] смерть Людовика XVI, а я сегодня, за это назидательное изображение, изобразил его собственную персону и довольно удачно. Вечер провел у милейшего юноши виртуоза-виолончелиста Весловского и, возвратясь домой, нашел у себя на столе письмо Сергея Тимофеевича Аксакова. Самое любезное, самое сердечное письмо.

В заключение любезностей он пишет, что «Матрос» мой, наконец, пошел в ход, он передал его Каткову, редактору «Русского вестника». В ожидании будущих благ принимаюсь переписывать вторую часть «Матроса».

14 [января]

Сегодня случайно зашел я к Пиуновой, речь зашла о конце ее театрального года, о возобновлении контракта. Ей, бедняжке, ужасно не хочется оставаться в Нижнем, а не знает, куда девать себя. В Казань ей и хотелось бы, но она боится там какой-то Прокофьевой, не соперницы, но ужасной интриганки. В таком ее горе я предложил ей посильные услуги. Я напишу письмо директору Харьковско[го] театра и буду просить Михайла Семеновича Щепкина о ее заступничестве. Как бы это хорошо было, если б удалося ей переселиться в Харьков.

15 [января]

Не откладывая в длинный мешок, сегодня же я написал и директору Харьковского театра и моему великому другу. Каков-то будет результат из моих нехитрых затей?

16 [января]

Только что хотел заключить письмо моему великому другу, да вспомнил, что сегодня не почтовый день. Оставил послание и принялся за «Матроса». Несносно скучная работа. Литераторам должны платить не за писание, а за переписывание собственных произведений.