Тарас Шевченко - Журнал
Вечером был у Татаринова. Белов и Татаринов играли в четыре руки увертюру из «Вильгельма Телля» и из «Фрейшица», а потом некоторые вещи духовного содержания Гайдена. Божественный Гайден! Божественная музыка!
После музыки зашла речь о театре и о таланте моей возлюбленной Пиуновой. Сначала слушал я с удовольствием расточаемые ей похвалы, но потом так мне грустно стало, что я хотел уйти. Что бы это значило? Не ревность ли? Глупо, нелепо ревновать актрису к зрителям, ее истинный любовник должна быть публика, а муж – друг.
В заключение вечера хозяин прочитал нам песню Беранже, переведенную Ленским, под названием «Старый холостяк». Мне она очень понравилась, потому, может быть, что я, если не одружуся с моей возлюбленной артисткой, должен буду вступить в эту непочтенную категорию.
СТАРЫЙ ХОЛОСТЯК
(БЕРАНЖЕ)
Десятый час, пора на боковую,Маланьюшка, поди ко мне, душа;Сем, я тебя разочек поцелую…Кухарочка, а как ведь хороша!Мне кажется, ты видишь и по взгляду,Что стал бодрей я в эти шесть недель…Свари-ка мне с ванилью шоколадуДа приготовь мою постель.Маланьюшка, ты не дивись нимало,Что я хочу служанкой быть любим:Я в старину ухаживал бывалоЗа личком дрянь перед твоим.Что есть любовь, пять лет не знал я сряду,А прежних чувств все не проходит хмель.Свари-ка мне с ванилью шоколадуДа приготовь мою постель.Дружочек, будь со мною без отлучки.Ты с этих пор на кухне не слуга,И можно ли, чтоб эти щечки, ручкиКоптилися весь день у очага.Я дам тебе хорошую награду,Одену так, как лучшую мамзель…Свари-ка мне с ванилью шоколадуДа приготовь мою постель.Что слышу я? Опять ответ всегдашний:«Да полноте! Как можно! Стыд какой!»Сударыня, я знаю ваши шашниС Петрушкою, племянника слугой!..В знакомстве с ним ни складу нет, ни ладу,Того смотри, что сядешь тут на мель…Свари-ка мне с ванилью шоколадуДа приготовь мою постель.Маланьюшка! Ты на мое желаньеБез дальних слов должна бы отвечать,Вот, видишь ли, я скоро завещаньеДуховное намерен написать.Чем приводить хозяина в досаду,Пойми, мой друг, его благую цель…Свари-ка мне с ванилью шоколадуДа приготовь мою постель.А! Наконец, мои приятны ласки…Но… Как я слаб!.. Проклятие судьбе!..Не плачь, душа: я не боюсь огласкиИ немощен женюся на тебе.Пожалуйста, в крови моей прохладуХоть как-нибудь поразогрей, мамзель…Свари-ка мне с ванилью шоколадуДа приготовь мою постель.
6 [февраля]
М. А. Дорохова сегодня репетировала предстоящий акт выпускным своим юным питомицам. Юные питомицы в зеленых платьицах и белых пелеринках числом [23] чинно сидели на скамейках, вроде театральных зрителей, и благоговейно внимали, как их досужие подруги исполняли на фортепиано руколомные пьесы. Между прочим, была исполнена на двух инструментах, весьма недурно, увертюра из «Вильгельма Телля». Потом прочитаны стихи по-французски, по-немецки, и в заключение девица Беляева прочитала русские стихи собственного сочинения на тему – благодарность за воспитание. Для ее возраста стихи хороши, за что я ей обещался подарить сочинения И. Козлова, если найду в Нижнем. В заключение пропет был хором так называемый народный гимн, и репетиция тем кончилась.
Все это обыкновенно дурно, но вот что отвратительно. В залах института, кроме скамеек и грозного лубочного изображения самодержца, ни одной картины, ни одной гравюры. Чисто, гладко, как в любом манеже. Где же эстетическое воспитание женщины? А оно для нее, как освежающий дыхание воздух, необходимо. Душегубцы.
После этой театральной репетиции зашел к М[арье] А[лександровне]. Встретил у нее старого моего знакомого, некоего г. Шумахера. Он недавно возвратился из-за границы и привез с собою 4 № «Колокола». Я в первый раз сегодни увидел газету и с благоговением облобызал.
7 [февраля]
Сегодня получил письмо, да еще страховое, от директора Харьковского театра. Он весьма любезно просит меня сообщить ему условия Пиуновой и ее самое поторопить приездом. Сердечно рад, что мне удалося это дело. Вечером пошел я обрадовать ее этим любезным письмом и поговорить окончательно об условиях и о времени выезда в Харьков. Ее самой не застал дома, а глупая мамаша так меня приняла, что я едва ли когда-нибудь решуся переступить порог моей милой протеже. Необходимо прибегнуть к письменным объяснениям.
8 [февраля]
Она прислала за мной, чтобы объясниться по поводу харьковского предложения. Я, разумеется, охотно согласился на это деловое свидание, имея в виду и любовное. Но увы! Старая ворчунья мамаша одного шагу не ступила из комнаты, и я должен был ретироваться с одними поручениями. Она предпочитает с отцом ехать в Харьков. Это стеснит ее денежные средства, потому что отец должен оставить контору, от которой получает 30 рублей в месяц. Но, вероятно, мамаша и ей навязла в зубах.
9 [февраля]
После беспутно проведенной ночи я почувствовал стремление к стихословию, попробовал и без малейшего усилия написал эту вещь. Не следствие ли это раздражения нерв?
I
ДОЛЯ
Ти не лукавила зо мною,Ти другом, братом і сестроюСіромі стала. Ти взялаМене, маленького, за рукуІ в школу хлопця одвелаДо п’яного дяка в науку.– Учися, серденько, колисьЗ нас будуть люде. – Ти сказала.А я й послухав, і учивсь,І вивчився. А ти збрехала.Які з нас люде? Та дарма,Ми не лукавили з тобою,Ми просто йшли; у нас немаЗерна неправди за собою.Ходімо ж, доленько моя,Мій друже щирий, нелукавий!Ходімо дальше, дальше слава,А слава – заповідь моя.
II
МУЗА
І ти, пречистая, святая,Ти, сестро Феба молодая!Мене ти в пелену взялаІ геть у поле однесла.І на могилі серед поля,Як тую волю на роздоллі,Туманом сивим сповила.І колихала, і співала,І чари діяла… І я…О чарівниченько моя!Мені ти всюди помагала,І всюди, зоренько моя,Ти не марніла, ти сіяла!
В степу безлюднім, в чужині,В далекій неволі,Ти в кайданах пишалася,Як квіточка в полі.Із казарми смердячоїЧистою, святоюВилетіла, як пташечка,І понадо мноюПолинула, заспівала,Моя сизокрила…Мов живущою водоюДушу окропила.І я живу, і надо мноюСвоєю Божою красоюВитаєш ти, мій херувим,Золотокрилий серафим,Моя порадонько святая!Моя ти доле молодая!Не покидай мене. Вночі,І вдень, і ввечері, і раноВитай зо мною… і учи,Учи неложними устамиХвалити правду. ПоможиМолитву діяти до краю.А як умру, моя святая!Моя ти мати, положиСвого ти сина в домовину…І хоть єдиную сльозинуВ очах безсмертних покажи.
III
СЛАВА
А ти, задрипанко, шинкарко,Перекупко п’яна!Де ти в ката забариласьЗ своїми лучами?У Версалі над злодіємНабор розпустила.Чи з ким іншим мизкаєшсяЗ нудьги та з похмілля?Горнись лишень коло менеТа витнемо з лиха,Гарнесенько обіймемось,Та любо та тихоПожартуєм, чмокнемосяТа й поберемося,Моя крале мальована,Бо я таки й досіКоло тебе мизкаюся.Ти хоча й пишаласьІ з п’яними королямиПо шинках шаталась,І курвила з МиколоюУ Севастополі…Та мені про те байдуже.Мені, моя доле,Дай на себе надивитись,Дай і пригорнутисьПід крилом твоїм, і любоЗ дороги заснути.
10 [февраля]
Получил письмо от кошового батька Я. Кухаренка от 7 августа. Оно из Екатеринодара прогулялось через Новопетровское укрепление и Оренбург и только сегодня достигло своей цели. А все-таки лучше позже, нежели никогда. Кухаренко не знал о моей резиденции. А я не знал, как растолковать себе его молчание. А теперь все объяснилось.
И. А. Усков из Новопетровского укрепления пишет, что у них все обстоит благополучно. Не завидую вашему благополучию.
В. Н. Погожев пишет из Владимира, что он на днях виделся в Москве с М. С. Щепкиным и что он ему читал наизусть какую-то мою «Пустку». Совершенно не помню этой вещи. А слышу об ней уже не в первый раз.
11 [февраля]
М. С. Щепкин с сокрушением сердца пишет мне о моем безалаберном и нетрезвом существовании. Интересно бы знать, из какого источника он почерпнул эти сведения. Стало быть, и у меня не без добрых людей. Все же лучше, нежели ничего.
Благодарю тебя, мой старый, мой добрый, но чем тебя разуверить, не знаю.
Далее он пишет о перемещении Пиуновой в Харьков. Он сомневается, чтобы ей дали там требуемое ею содержание. Будет досадно, если не состоится это перемещение. Подождем, что скажет Иван Александрович Щербина.
