Тарас Шевченко - Журнал
17 [декабря]
Получил письмо от П. Кулиша. Он отказывается от свидания со мною здесь, не по недостатку времени и желания, но во избежание толков, которые могут замедлить мое возвращение в столицу. Я с ним почти согласен. От журнала, о котором я ему писал, он наотрез отказался. Готовит материалы для третьего тома «З[аписок] о Южной Руси» и что-то начал писать серьезного, но что такое, не говорит.
Вечером был на бенефисе г. Климовского. И несмотря на порядочное исполнение, все-таки «Дообеденный сон» Островского мне не понравился. Повторение, и повторение вялое. Прочее так себе шло, кроме попурри, пропетого в антракте бенефициантом, вдобавок собственного сочинения.
18 [декабря]
Читал и сердцем сокрушился,Зачем читать учился.
Читая подлинник, т. е. славянский перевод Апокалипсиса, приходит в голову, что апостол писал это Откровение для своих неофитов известными им иносказаниями, с целию скрыть настоящий смысл проповеди от своих приставов. А может быть, и [с] целию более материальною, чтобы они (пристава) подумали, что старик рехнулся, порет дичь, и скорее освободили бы его из заточения. Последнее предположение мне кажется правдоподобнее.
С какою же целию такой умный человек, как В[ладимир] И[ванович], переводил и толковал эту аллегорическую чепуху? Не понимаю. И с каким намерением он предложил мне прочитать свое бедное творение? Не думает ли он открыть в Нижнем кафедру теологии и сделать меня своим неофитом? Едва ли. Какое же мнение я ему скажу на его безобразное творение? Приходится врать, и из-за чего? Так, просто из вежливости. Какая ложная вежливость.
Не знаю настоящей причины, а вероятно, она есть. В[ладимир] И[ванович] не пользуется здесь доброй славою, почему – все-таки не знаю. Про него даже какой-то здешний остряк и эпиграмму смастерил; вот она:
У нас было три артиста,Двух не стало, это жаль.Но пока здесь будет Даль,Все как будто бы не чисто.
19 [декабря]
Monsieur Брас (учитель французского языка в гимназии) рассказал мне сегодня недавно случившееся ужасное происшествие в Москве. Трагедия такого содержания.
Ловкий молодой гвардеец по железной дороге привез в Москву девушку, прекрасную, как ангел. Привез ее в какой-то не слишком публичный трактир. Погулял с нею несколько дней, что называется, на славу и скрылся, оставив ее расплатиться с трактирщиком, а у нее ни денег, ни паспорта. Она убежала из дому с своим обожателем с целью в Москве обвенчаться, и концы в воду. Трактирщик посмотрел на красавицу и, как человек бывалый, смекнул делом, подослал к ней сводню. Ловкая тетенька приласкала ее, приголубила, заплатила трактирщику долг и взяла ее к себе на квартиру. На другой или на третий день она убежала от обязательной старушки и явилась к частному приставу, а вслед за нею явилась и ее покровительница. Подмазала частного пристава, а тот, несмотря на ее доводы, что она благородная, что она дочь генерала, высек ее розгами и отправил в рабочий дом на исправление, где она через несколько дней умерла. Ужасное происшествие! И все это падает на военное сословие. Отвратительное сословие!
20 [декабря]
С благотворительною целью составляется спектакль из благородных субъектов под непосредственной дирекцией г. Голынской и г. Варенцова. Спектакль составят живые картины и концерт.
Г. Варенцов меня как живописца пригласил сегодня на репетицию, собственно, для живых картин, т. е. для освещения этих бестолковых картин. Я по простоте души и попробовал осветить одну из них так, что главная фигура в свету, а прочие в полутоне. Освещение вышло довольно эффектно. Но жалкие маменьки подняли шум, почему одна такая-то освещена, а наши дочки разве хуже ее, что их совсем не видно, что их только по афише будут знать. Я плюнул и хотел уйти, но меня остановила Марья Александровна Дорохова и просила поставить и осветить ее Ниночку. Ниночка, не красавица, явилася в картине очаровательною. Чадолюбивые маменьки хотя и заметили, в чем дело, но все-таки не согласились оставить своих дочерей в полутоне.
Сегодня должен выехать из Москвы М. С. Щепкин. Ах, как бы он хорошо сделал, если бы выехал. Послезавтра я имел бы радость поцеловать моего старого, моего единого друга!
21 [декабря]
Сегодня получил письмо от М. С. Щепкина. Он сегодня выехал из Москвы, и послезавтра я обниму моего старого, моего искреннего друга. Как я счастлив этой нелицемерной дружбой! Не многим из нас Бог посылает таку[ю] полную радость, и весьма, весьма немногие из людей, дожив до семидесяти лет, сохранили такую поэтическую свежесть сердца, как М[ихайло] С[еменович]. Счастливый патриарх-артист!
Сегодня же получил письмо от моей святой заступницы, от графини Настасии Ивановны Толстой. Она пишет, что письмо мое, адресованное графу Ф[едору] П[етровичу], на праздниках будет передано М[арии] Н[иколаевне]. И сообщает мне адрес Н. О. Осипова. Боже мой! Скоро ли я увижу мою Академию? Скоро ли обниму мою святую заступницу?
Спектакль с благотворительной целью сошел хорошо, кроме живых картин и народного гимна. Ниночка Пущина была очаровательна.
24 [декабря]
Праздникам праздник и торжество есть из торжеств!
В три часа ночи приехал Михайло Семенович Щепкин.
29 [декабря]
В 12 часов ночи уехал от меня Михайло Семенович Щепкин. Я, Овсянников, Брылкин и Олейников проводили моего великого друга до первой станции и ровно в три часа возвратилися домой. Шесть дней, шесть дней полной, радостно-торжественной жизни! И чем я заплачу тебе, мой старый, мой единый друже? Чем я заплачу тебе за это счастие? За эти радостные сладкие слезы? Любовью! Но я люблю тебя давно, да и кто, зная тебя, не любит? Чем же? Кроме молитвы о тебе, самой искренней молитвы, я ничего не имею.
30 [декабря]
Я все еще не могу прийти в нормальное состояние от волшебного, очаровательного видения. У меня все еще стоит перед глазами городничий, Матрос, Михайло Чупрун и Любим Торцов. Но ярче и лучезарнее великого артиста стоит великий человек, кротко улыбающийся друг мой единый, мой искренний, мой незабвенный Михайло Семенович Щепкин.
1858
1 генваря
Дружески весело встретил Новый год в семействе Н.А. Брылкина.
Как ни весело встретили мы Новый год, а придя домой, мне скучно сделалось. Поскучавши немного, отправился я в очаровательное семейство мадам Гильде, но скука и там меня нашла. Из храма Приапа пошел я к заутредни; еще хуже – дьячки с похмелья так раздирательно пели, что я заткнул уши и вышел вон из церкви. Придя домой, я нечаянно взялся за Библию, раскрыл, и мне попался лоскуток бумаги, на котором Олейников записал басню со слов Михайла Семеновича. Эта находка так меня обрадовала, что я сейчас же принялся ее переписывать. Вон она:
На улице и длинной и широкойИ на большом дворе стоит богатый дом.И со двора разносится далекоЗловоние кругом.А виноват хозяин в том.«Хозяин наш прекрасный! но упрямый, —Мне дворник говорит. —Раскапывать велит помойную он яму,А чистить не велит».Зачем раскапывать заглохшее дерьмо?И не казнить воров, не предавать их сраму?Не лучше ль облегчить народное ярмо,Да вычистить велеть помойную-то яму.
Сочинение этой басни приписывают московскому актеру Ленскому. Это не похоже на водевильный куплет. Басня эта так благодетельно на меня подействовала, что я, дописывая последний стих, уже спал.
Сегодня же познакомил я в семействе Брылкина милейшую Катерину Борисовну Пиунову (актрису). Она в восторге от этого знакомства и не знает, как меня благодарить.
Как благодетельно подействовал Михайло Семенович на это милое и даровитое создание. Она выросла, похорошела, поумнела после «Москаля-чаривныка», где она сыграла роль Тетяны, и так очаровательно сыграла, что зрители ревели от восторга, а М[ихайло] С[еменович] сказал мне, что она первая артистка, с которой он с таким наслаждением играл Михайла Чупруна, и что знаменитая Самойлова перед скромной Пиуновой – солдатка.
2 [января]
Обязательнейший Олейников сегодня сообщил мне стихотворение Курочкина на смерть Беранже, но так скверно переписанное, что я едва мог прочесть. Прочитал, однак, и записал на память. Прекрасное, сердечное стихотворение.
16-е ИЮЛЯ 1857 ГОДА
Зачем Париж волнуется опять?На площадях и улицах солдаты,Народных масс не может взор обнять,Кому хотят последний долг воздать?Чей это гроб и катафалк богатый?Тревожный слух в Париже пролетел,Угас поэт – народ осиротел.Великая скатилася звезда,Светившая полвека кротким светомНад алтарем страданья и труда!Простой народ простился навсегдаС своим родным учителем-поэтом,Воспевшим блеск его великих дел.Угас поэт – народ осиротел.Зачем же блеск и роскошь похорон?Мундиры войск и ризы духовенства?Тому, кто жил так искренно, как он,Певец любви, свободы и равенства,Несчастным льстил, но с сильными был смел,Угас поэт – народ осиротел.Зачем певцу напрасный фимиам?И почестей торжественных забава?Не быть ничем хотел он в жизни сам,И в бедности нашла любимца слава.И слух о нем далеко прогремел!Угас поэт – народ осиротел.Народ всех стран; страданье, трудИ сладких слез над звуками – отрада,И в них, поэт, тебе великий суд!Великому великая награда,Когда, свершив завидный свой удел,Угас поэт – народ осиротел.
3 [января]
