Уильям Теккерей - Английские юмористы XVIII века
Некоторые из Ваших друзей жаловались, что не имели от Вас никаких вестей со времени смерти королевы; я сказал им, что люблю мистера Гэя больше всех на свете, однако ни разу не написал ему с тех пор, как он в отъезде. Это казалось мне убедительным, ведь, право люди могут быть друзьями, не твердя это друг другу каждый месяц. Но у них самих есть причины стараться Вас оправдать, а людям, которые действительно ценят друг друга, никогда не требуется оправдание, чтобы у их друзей и у них самих было легко на душе. Недавние заботы о делах общества всех нас повергли в смятение духа: даже меня, который настроен слишком философски, чтобы чего-либо ожидать от любого царствования, захватил этот поток, и я возлагаю большие надежды на нового монарха. Пока Вы путешествовали, я не знал, куда адресовать письма; это было подобно стрельбе влет; учтите также и то, как много сил требовал Гомер, поскольку мне приходилось переводить по пятьдесят стихов в день и, кроме того, писать научные примечания, и все это я закончил в нынешнем году. Возрадуйтесь вместе со мною, друг мой! Мой труд завершен; приезжайте, и мы не раз весело отпразднуем это событие. Мы будем нежиться среди лилий (под лилиями я разумею дам). Разве британские Розалинды менее очаровательны, чем Блузалинды в Гааге? И неужели два великих пасторальных поэта нашей страны одновременно отреклись от любви? Ведь Филипс, бессмертный Филипс отверг ее, да, да, и по-деревенски дал пинка своей Розалинде. С доктором Парнеллом мы неразлучны с тех самых пор, как Вы уехали. Теперь мы в Бате, и здесь (если у Вас, как я от души надеюсь, нет более заманчивых планов) Ваше общество будет для нас величайшим наслаждением. Не думайте о расходах: Гомер позаботится о своих детях. Прошу Вас, напишите мне, письмо адресуйте на Батскую почту. Здоровье бедняги Парнелла в плохом состоянии.
Извините меня, если я позволяю себе дать Вам совет относительно поэзии. Посвятите что-нибудь королю, или принцу, или принцессе. В каких бы отношениях с двором Вы ни были, такой поступок не повредит. Я никак не могу закончить это письмо и запутался во множестве вещей, которые хотел бы Вам сказать, хотя все они сводятся к тому, что я, как всегда, остаюсь
всей душой преданным Вам, и проч.".
Гэй последовал "совету относительно поэзии" и опубликовал "Послание к даме по случаю прибытия Ее Королевского Высочества принцессы Уэльской". Но хотя это открыло ему доступ ко двору и принц с принцессой посетили его фарс "Как это называется", места при дворе он не получил. Когда на трон взошел Георг II, Гэю предложили должность церемониймейстера при принцессе Луизе (ее высочеству было в то время два года); но, как пишет Джонсон, "он счел это предложение оскорбительным для себя".
***** Гэй любил поесть. "Подобно тому, как один французский философ пытался доказать человеческое существование посредством cogito, ergo sum {Мыслю, следовательно, существую (лат.).}, величайший доказательством существования для Гэя было "edit, ergo est" {Ест, следовательно существует (лат.).}. - Конгрив, из письма к Попу, "Примечательные случаи" Спенса.
****** Свифт подтвердил получение этого письма: "Письмо о смерти моего дорогого друга мистера Гая получено 15 декабря, но прочел я его лишь 20-го, так как у меня было предчувствие какого-то несчастья".
"Благодаря заинтересованности Свифта Гэй стал известен лорду Болинброку и приобрел его покровительство". - Скотт "Свифт", т. I, стр. 156.
Поп писал Свифту по случаю смерти Гэя следующее:
"(5 дек. 1732 г.)
...одни из самых тесных и прочных уз, какие когда-либо у меня были, внезапно разорваны трагической смертью бедного мистера Гэя. Губительная лихорадка унесла его за три дня... Он справлялся о Вас за несколько часов до смерти, мучаясь страшными болями от воспаления в животе и в груди ... Вероятно, имущество его перейдет к сестрам, которые обе вдовые." Боже правый! Сколько раз приходится нам умирать прежде чем мы окончательно сойдем с этой сцены? В каждом друге мы теряем часть себя, и притом лучшую часть. Да поддержит бог тех, кого мы покидаем! Немногие заслуживают, чтобы за них молились, и сами мы менее всего".
Письма Свифта к нему чудесны; и поскольку им двигала только доброта, у него не было никакой политической цели, никакого пренебрежения или злобы, которые он ощущал бы потребность озлить, каждое слово настоятеля, обращенное к его любимцу, естественно, заслуживает доверия и исполнено благожелательности. Его восхищение способностями и честностью Гэя, его добродушные насмешки над его слабостями были в равной мере справедливы и искренни. Он рисует его характер восхитительно милыми штрихами шутливей сатиры. "Недавно я писал мистеру Попу, - сообщает Гэю Свифт. - Жаль, что у Вас нет маленькой виллы по соседству с ним; но ведь Вы слишком непостоянны, и всякая дама, имея карету шестерней, может умчать Вас хоть в Японию". "Я рад, что Вы совершили прогулку верхом, - пишет Свифт в другом письме, - ведь это полезно для Вашего здоровья; но я знаю, как ловко Вы умеете пристраиваться, когда Вам надо, в почтовых дилижансах и в каретах своих друзей, ведь Вы самый отъявленный плут из всех чипсайдских торговцев. Я не раз намеревался убедить Вас, что Вам надо задумать какую-нибудь работу, на завершение которой потребовалось бы лет семь, и еще несколько помельче, они добавили бы к Вашему капиталу еще тысячу фунтов, и тогда я меньше беспокоился бы о Вас. Я знаю, Вы не останетесь без куска хлеба, но Вы слишком любите кареты, проезд в которых стоит двенадцать пенни, не учитывая, что проценты с тысячи фунтов составляют всего полкроны в день"; далее Свифт оставляет Гэя и рассыпается в любезностях по адресу ее милости герцогини Куинсбери, в чьих лучах греется, мистер Гэй и в чьем сиянии сам настоятель тоже жаждет погреться.
В этих письмах Гэй предстает перед нами как живой - ленивый, добрый, поразительно праздный, и боюсь, довольно неряшливый; он вечно что-то жует и бормочет любезности; он похож на маленького, круглого французского аббата, прилизанного, с мягкими руками и мягким сердцем.
В своих лекциях мы поставили перед собой цель показать главным образом самих писателей, а не их произведения или, во всяком случае, касаться последних лишь в той мере, в какой они выявляют характеры своих авторов. "Басни" мистера Гэя, написанные в назидание любезному принцу, герцогу Камберлендскому, доблестно сражавшемуся при Деттингене и Каллодене, я, признаться, не имел случая перечитать со времен ранней юности; и надо сказать, они не принесли слишком много пользы знаменитому юному принцу, чей нрав они должны были смягчить и чью природную жестокость наш добросердечный сатирик, видимо, предполагал обуздать. Но шесть пасторалей, озаглавленных "Неделя пастуха", и поэму-бурлеск "Тривия" всякий, кто любит поэзию праздности, сочтет восхитительными и сегодня и непременно прочитает с удовольствием от начала до конца. Они в поэзии то, что очаровательные дрезденские фарфоровые статуэтки в скульптуре: изящные, изысканные, причудливые; им всегда сопутствует красота. Милые маленькие герои пасторали, с золотыми стрелками на чулках и новехонькими атласными лентами на посошках, жилетах и корсажах, танцуют любовные танцы под звуки менуэта, наигрываемого на органчике, приближаются к прелестнику или грациозно убегают от притворщика на носках туфелек с красными каблучками и умирают от отчаянья или восторга с самыми трогательными улыбками и влюбленными взглядами; или они предаются отдохновению, жеманно улыбаясь друг другу, в беседке из желтовато-зеленого фарфора, или же играют на свирелях премиленьким овечкам, только что вымытым лучшим неапольским мылом в струях бергамотного масла. Пестрый фон у Гэя кажется мне гораздо более приятным, чем у Филипса, соперника его, и Попа, серьезного и скучного простолюдина: нельзя сказать, что персонажи Гэя хоть на каплю естественней, чем мнимо-серьезные герои вышеупомянутого мастера позы; но этот подлинный гуманист умел смеяться и высмеивать с неизменной тайной добротой и нежностью, устраивать самые забавные шалости и проказы с беспременным изяществом и под сладостную музыку - так можно увидеть за границей мальчишку из Савойи с шарманкой и обезьяной, который ходит колесом или отбивает чечетку и выделывает пируэты в деревянных башмаках, с неизменным выражением любви и доброжелательства в блестящих глазах и с улыбкой, которая вызывает и завоевывает нежность и покровительство. Счастливы те, кто получил от природы этот дивный дар! Благодаря ему знаменитые джентльмены и дамы, приближенные ко двору, держались с Джоном Гэем непринужденно и дружески, а Поп и Арбетнот любили его, от этого смягчалось яростное сердце Свифта, когда он вспоминал о нем, и на миг-другой рассеивался мрак безумия, туманившего мозг одинокого тирана, когда он слышал голос Гэя, в котором звучала простая мелодия и простодушный звонкий смех.
То, что часто говорили о Рубини, "qu'il avait des larmes dans la voix" {Что у него была слеза в голосе (франц.).}, можно сказать и о Гэе * и еще об одном юмористе, о котором речь у нас впереди. Почти в каждой балладе Гэя, даже в самой незначительной **, и в "Опере нищих" ***, и в ее скучном продолжении (где стих, однако, не менее великолепен, чем в первой части) есть своеобразная, скрытая, подкупающая нежность и мелодичность. Это чарует и трогает. Это не имеет названия, но это существует и присуще лучшим поэтическим произведениям Джона Гая и Оливера Гольдсмита, как аромат фиалке или свежесть - розе.
