Бунт - Владислав Реймонт
– Домой! К людям! – В этих полуночных рыданиях послышались безотчетная тоска и бунт.
Никто не заснул во время привычного в эту пору привала. Глухое волнение охватывало все большие массы. Чувство страшной несправедливости начинало пробуждаться под их крепкими черепами. Наконец по здравом размышлении всем стало ясно, что они полностью отдали себя на милость Рекса. О несчастная судьба! Это ведь всего лишь пес – какой-то бездомный взбунтовавшийся пес! Будь проклята та минута безумия! И куда он их привел? На самое дно несчастья! И чем же он их увлек и вырвал из давнишних гнезд и лежбищ, из их привычной жизни? Глупой сказкой о счастье! Призрачной надеждой! Голод, холод и болезни были ничем – ничем по сравнению с этой бесконечной ночью, по сравнению с муками скитаний в слепых туманах, по сравнению с этими серыми пустыми просторами. Осталась им одна смерть, единственная спасительница. Еще несколько таких переходов – и падут все. Бежать! Бежать назад! – блеснула ослепляющая мысль. Всюду ночь! Как из нее вырваться? Куда бежать? Целые стаи сомнений начали раздирать их своими ястребиными клювами. Человек выведет нас отсюда! В невидящих глазах замелькали молнии. Человек нас спасет! Молитвенный шепот расплылся над лагерем умиротворяющей росой – в нем звучали покорность, страх и боязливая мольба. Человек! Дыхания слились в радостном ритме. В их сердцах теперь есть надежный якорь. Пусть бьют громы, пусть безумствуют ураганы – они уже взяли курс на безопасную пристань, сладкая волна несет их спасительное судно и так его колышет, так обнимает, так волшебно поет о потерянном счастье…
Холодно было в мире. На лету замерзало дыхание. Животные прижимались друг к другу. Жестокая судьба объединяла даже врагов. Внезапно ожившая надежда разожгла в них дружбу и сочувствие. Они возжелали стать братьями друг для друга. Овцы приняли к себе дрожащих от холода свиней. Лошади искали тепла у собак. Могучие жеребцы с детской доверчивостью прижимались к косматым волкам. Даже овчарки, несущие стражу вдоль границ лагеря, улеглись рядом с коровами. Они искали друг у друга тепла и утешения. Всех охватило бессильное молчание смертельной усталости. Лишь в головах роились какие-то фантастические призраки; сновали неуловимые шепоты, а временами какой-нибудь голос то звучал, то замолкал без следа, так что путешественники поводили ушами и поднимали головы. Иногда казалось, что они уже чувствуют запах молодых колосьев и клевера; раздутые ноздри долго вдыхали этот аромат, пока он не превращался в острую вонь навозных куч, в которых лежали стада. Со стенаниями прощались они с приятными иллюзиями. Они боролись с призраками как могли, но наяву им виделись какие-то неясные диковины, чудесные затуманенные воспоминания и события, никогда с ними не происходившие. Когда наконец сон улетучивался, а крепко зажмуренные глаза начинали видеть что-то далекое и давнее, на них обрушивалась тоска. Она рождалась из мучений, страхов и страданий, словно ядовитые пары из болотистых топей. И тоска захватывала их могучей волной, то с яростью швыряя под небеса, в ледяную пустыню без солнца и звезд, то сбрасывая в пропасть, на самое дно тревог, страхов и ужаса. И прежде чем они успевали опомниться, она уже выносила их на какие-то пологие берега тихих и сонных бухт, откуда взгляд простирался в необъятные дали, в солнечные пространства, в поля, пахнущие дымом человеческих жилищ. Или вновь хватала их сердца, словно орел беззащитного ягненка, в хищные и жестокие когти сожаления, отчаяния и постоянно терзающей муки. И через минуту сваливалась на них страшной тяжестью и давила без милосердия, валяла в грязи, заставляя почувствовать весь ужас существования без солнца, без завтрашнего дня и даже без надежды. Они стали вскакивать, ворочаться с боку на бок, бегать по кругу, рыть копытами землю и рыскать туда-сюда. Цепи держали их крепко, а тоска змеиными изгибами обвивала их души и душила все сильнее. Хрипящие стоны доносились из глоток, тяжелые головы бились о землю, и эта странная невыразимая боль так терзала, что они падали смертельно уставшие, оставленные на произвол судьбы. Лились обжигающие слезы, и мучения оборачивались необыкновенным блаженством и упоением. О смерть-спасительница! Все живое билось в рыданиях. Сразу из темных подвалов стали выползать призраки каких-то воспоминаний. О пресвятая благодать! Воскресли в памяти ушедшие дни. В безумных глазах словно заиграли весенние поля, лето в разгаре, долгие тихие ночи, и что-то в них звучало, будто давно услышанная где-то песня. О блаженное чудо! О чем она? О чем? Растворялись туманы, с глаз спадала пелена. Как это было? Когда это было? И где? С дрожью недоверия погружались они в эти дрожащие образы. Давние хозяева сновали между ними; их глаза страшно поблескивали в темноте, их голоса, вызывающие тревожный трепет, раздавались над преклоненными к земле головами. Но – о чудо! – никто их уже не боялся. Сладкое бессилие покорности сковывало сердца. Их языки хотели лизать эти благодетельные руки. Их спины и головы сами искали ласковых прикосновений. Какое спокойствие охватывало душу! Как когда-то, когда-то давно, как всегда. И воспоминания, словно сладкий туманный чад, плыли запахами хлева, полей и корма. Какие-то разогретые сумерки в лучах заката, припорошенные золотистой дорожной пылью, полные рева и грохота. Они возвращаются табунами, возвращаются с набитым брюхом, возвращаются сытыми. Человеческие щенки визжат, и время от времени кто-нибудь из них как хлестнет кнутом! Этот удар слаще материнской ласки. Скрипят колодезные журавли, в корытах плещется холодная, освежающая, утоляющая жажду вода. Болят натруженные кости – что за удовольствие улечься на сухой соломе в темноте и тепле, под усыпляющее жужжание мух. И не надо ни о чем беспокоиться. Достаточно быть преданным своему хозяину, а чтобы мы ни в чем не нуждались – это уже его забота. Ведь так было веками, тысячи поколений – и так должно быть всегда, всегда… Роились воспоминания, вызванные гложущей тоской.
– Лишь дураки восстают против вечных законов.
– И дорого расплачиваются за их нарушение!
– А надо было меня слушать! Я знал, чем это все закончится! – горько мямлил Пегий – старый вол с отбитым рогом.
– Этот паршивый пес украл у нас все. Зачем мне теперь эта отросшая шерсть! – заблеял баран.
– Он украл у нас счастье, украл у нас жизнь; он обрек нас на скитания и отдал на растерзание несчастьям.
– А надо было меня слушать! – пытался перереветь всех вол, высовываясь вперед.
– Во всем виноват Рекс! И Хромой! Затоптать! Разнести копытами! – неистовствовали бараны.
Им вторил всеобщий рев, еще долго звучавший обидами, жалобами и гневом.
– Хватит с нас этой погони за неизвестно чем! Возвращаемся!
– Нажились на нашем несчастье! Уже своими жирными брюхами землю подметают.
– А так красиво говорил, с таким чувством и так возвышенно! – жалобно роптала старая свинья.
– На громкие посулы дурак всегда клюет! –
