Все рушится - Чинуа Ачебе
– Оконкво прав, – откликнулся другой участник совета. – Что-то предпринять мы должны. Давайте прекратим какие бы то ни было связи с этими людьми. Тогда мы не будем нести никакой ответственности за их гнусности.
После того как высказались все участники собрания, было решено полностью порвать отношения с христианами. Оконкво от ярости скрежетал зубами.
В ту ночь глашатай прошел всю Мбанту вдоль и поперек, оповещая ее жителей, что отныне и навечно приверженцы новой веры исключены из жизни клана и лишены всех привилегий.
Число христиан к тому времени выросло, они составляли теперь небольшую коммуну мужчин, женщин и детей, уверенных в себе и доверяющих друг другу. Мистер Браун, белый миссионер, регулярно навещал их.
– Когда я думаю о том, что прошло всего лишь полтора года с тех пор, как семя веры было впервые посеяно среди вас, – говорил он, – я дивлюсь тому, какие чудеса творит Господь.
В среду на Страстной неделе мистер Киага попросил женщин натаскать красной глины, белого мела и воды, чтобы к Пасхе обмазать и побелить стены церкви, и женщины, разбившись на три группы, приготовились выполнить его поручение. Они вышли рано утром: одна группа, с кувшинами, – к речке, другая, с мотыгами и корзинами, – к деревенской яме, из которой брали глину, третья – к меловому карьеру.
Мистер Киага молился в церкви, когда услышал возбужденные голоса женщин. Он поспешил завершить молитву и вышел посмотреть, что происходит. Женщины вернулись к церкви с пустыми кувшинами, объяснив, что несколько молодых мужчин плетями прогнали их от реки. Вскоре после этого с пустыми корзинами вернулись и женщины, ходившие за глиной. Несколько из них были жестоко избиты. Те, кто ходил за мелом, рассказали такую же историю.
– Что все это значит? – спросил мистер Киага, совершенно сбитый с толку.
– Деревня изгнала нас из племени, – сказала одна из женщин. – Глашатай сегодня ночью объявил об этом. Но не в наших обычаях лишать кого-либо доступа к воде и мелу.
Другая женщина подхватила:
– Они хотят погубить нас. На базар нас тоже теперь не допустят. Так они и сказали.
Мистер Киага собирался уже было послать в деревню за мужчинами – своими единоверцами, но увидел, что они сами идут к церкви. Конечно, все они слышали глашатая, но никогда в жизни не было такого, чтобы женщин не подпустили к воде.
– Пошли, – сказали они женщинам. – Мы отправимся с вами и поговорим с этими трусами. – У некоторых в руках были увесистые палки, а кое-кто даже вооружился мачете.
Но мистер Киага остановил их. Он хотел сначала узнать, за что их изгнали из племени.
– Они сказали, что Околи убил священного питона, – объяснил один из мужчин.
– А это неправда, – подхватил другой. – Околи сам сказал мне, что это вранье.
Сейчас Околи ничего сказать не мог, его не было возле церкви. Предыдущей ночью он заболел и, не дожив до вечера следующего дня, умер. Его смерть доказывала, что старые боги все еще могли постоять за себя. А следовательно, у клана больше не было причин притеснять христиан.
Глава девятнадцатая
Лили последние в году сильные дожди. Настало время месить красную глину для постройки стен. Раньше этого никак нельзя было сделать, потому что слишком сильные ливни все равно размыли бы заготовленную глину, но и дальше откладывать эту работу тоже было невозможно, потому что вскоре наступала пора сбора урожая, а за ней – сухой сезон.
Это должна была быть последняя страда в Мбанте для Оконкво. Семь потраченных впустую безрадостных лет наконец ни шатко ни валко подтягивались к концу. Хотя Оконкво преуспел и на материнской родине, он твердо знал, что преуспел бы еще больше на земле отцов, где мужчины отважны и воинственны. За минувшие семь лет там он бы поднялся до самых больших высот. Поэтому он проклинал каждый день, проведенный в изгнании. Родственники матери были к нему очень добры, и он испытывал к ним глубокую благодарность. Но это не меняло дела. Первого своего ребенка, рожденного в изгнании, девочку, он назвал Ннека – «Мать превыше всего», но сделал это лишь из вежливости и уважения к материнской родне. А когда два года спустя у него родился сын, его он нарек Нвофия – «Рожденный в дикой глуши».
Как только начался последний год его изгнания, Оконкво послал деньги Обиерике, чтобы тот построил ему две хижины на месте его бывшей усадьбы, где он и его семья могли бы перебиться, пока он не выстроит другие хижины и не обнесет усадьбу стеной. Он не мог попросить никого другого построить ему оби и возвести глиняную ограду, потому что их мужчина либо строит сам, либо наследует от отца.
Когда начались последние в году проливные дожди, Обиерика сообщил ему, что две хижины готовы, и Оконкво начал готовиться к возвращению по окончании сезона дождей. Ему бы хотелось вернуться раньше и отстроить усадьбу еще в этом году, не дожидаясь наступления сухого сезона, но тогда он не отбыл бы до конца срок своего изгнания, а это было недопустимо. Поэтому он с нетерпением ждал начала сухого сезона.
Время тянулось медленно. Дожди ослабевали постепенно, пока не превратились в переменные косые ливни. Иногда сквозь дождевые струи проглядывало солнце и дул слабый ветерок. Это были уже веселые и воздушные дожди. Иногда на небе появлялась радуга, а то и две – как мать с дочкой: одна – юная и прекрасная, другая – старая, словно ее выцветшая тень. Радугу называли небесным питоном.
Оконкво созвал трех своих жен и велел им готовить большой праздник.
– Я должен отблагодарить материнскую родню перед уходом, – сказал он.
У Эквефи с прошлого года сохранилось в поле немного маниока, которого уже не было у двух других жен. Не потому, что те были ленивы, а потому что им приходилось кормить много детей. Так что само собой разумелось, что маниок для пира даст Эквефи. Мать Нвойе и Оджиуго сделают свой вклад в виде копченой рыбы, пальмового масла и перца для супа. Оконкво позаботится о мясе и ямсе.
Встав на следующее утро очень рано, Эквефи со своей дочкой Эзинмой и дочкой Оджиуго отправились в поле. Каждая несла длинную сплетенную из тростника корзину, мачете, чтобы подрубать стебли, и маленькую мотыгу, чтобы выкапывать клубни. К счастью, ночью прошел небольшой дождик, так что земля была не слишком твердой.
– Много времени нам не понадобится, чтобы накопать сколько нужно, – сказала Эквефи.
– Но листья же будут мокрыми, – проворчала Эзинма. Она шла, скрестив руки на груди, корзина покачивалась у нее на голове. Ей было холодно. – Терпеть не могу, когда холодная вода капает на спину. Нужно подождать, пока встанет солнце и высушит листья.
Обиагели называла Эзинму «Солью», потому что та не любила
