Скорби Сатаны - Мария Корелли
– Лусио, у вас нет сердца! – воскликнул я, изо всех сил пытаясь вырваться. – Как вы можете рассуждать при таких обстоятельствах! Подумайте, что произошло! Я причина всех бед! Это мое проклятое везение сегодня вечером нанесло последний удар несчастному юноше. Я убежден в этом и никогда себя не прощу!..
– Честное слово, Джеффри, ваша совесть слишком чувствительна! – сказал он, еще крепче сжимая мою руку и увлекая меня прочь. – Вам следует немного укротить ее, если хотите добиться успеха в жизни. Вы думаете, что ваше «проклятое везение» стало причиной смерти Линтона? Называть везенье «проклятым» – явное противоречие, а что касается виконта, то ему не нужна была последняя партия в баккара, чтобы осознать собственный крах. Вы не виноваты. И я не намерен впутывать в дело о самоубийстве ни вас, ни себя. В заключении коронера о подобных инцидентах все обычно сводится к паре слов, которые устраивают всех: «Временное помешательство».
Я вздрогнул. Мне становилось не по себе, когда я думал, что в нескольких ярдах от нас лежит истекающий кровью труп человека, которого я только что видел живым и с которым разговаривал. Я старался понять доводы Лусио, но чувствовал себя так, как будто убил Линтона.
– Временное помешательство, – повторил князь, словно обращаясь к самому себе. – Угрызения совести, отчаяние, поруганная честь, несчастная любовь в сочетании с современной научной теорией Разумного Ничто – Жизнь есть Ничто, Бог есть Ничто, – когда они заставляют конкретного человека терять достоинство, «временное помешательство» прикрывает его погружение в бесконечность приятной ложью. Но ведь, в конце концов, как говорит Шекспир, все это безумный мир!
Я ничего не ответил, поскольку был поглощен собственными чувствами. Я бессознательно шел вперед, с недоумением глядя на звезды, танцевавшие перед моим взором, как светлячки, кружащиеся в тумане миазмов. Вскоре во мне пробудилась слабая надежда, и я спросил:
– А может быть, на самом деле он не убил себя? Может, попытка оказалась неудачной?
– Линтон был отличным стрелком, – спокойно ответил Лусио. – И это было его единственное заслуживающее похвалы качество. У него не было принципов, но стрелять он умел. Невозможно вообразить, чтобы он промахнулся.
– Но это ужасно! Еще недавно он был жив… а теперь… Послушайте, Лусио, ведь это ужасно!
– Что именно? Смерть? Она куда менее ужасна, чем скверно прожитая жизнь, – ответил князь с серьезностью, которая произвела на меня впечатление, даже несмотря на все мое волнение. – Поверьте, душевная болезнь и сознательно испорченная жизнь – это мучения, с которыми не сравнятся представления священнослужителей об аде. Послушайте, Джеффри, вы слишком близко к сердцу принимаете этот случай. Вы не виноваты. Линтон устроил себе «счастливый финал», и это самое лучшее, что он мог сделать. Его никто не любил, и теперь с ним покончено. С вашей стороны было бы непростительной слабостью придавать значение такому пустяку. Вы находитесь еще только в начале пути…
– Что ж, я надеюсь, что этот путь не приведет меня больше к таким трагедиям, как сегодняшняя, – сказал я с большим чувством. – А если и приведет, то это будет совершенно против моей воли!
Лусио с любопытством посмотрел на меня.
– Ничего не может случиться с вами против вашей воли, – ответил он. – Должно быть, вы хотите сказать, что я виноват в том, что привел вас в этот клуб? Дорогой друг, вы не отправились бы туда, если бы сами не хотели этого! Я не принуждал и не затаскивал вас туда! Вы расстроены, так пойдемте ко мне, выпьем по бокалу вина, и вы почувствуете себя мужчиной.
Мы уже были у гостиницы, и я безвольно последовал за ним. С такой же покорностью я выпил то, что он мне протянул, и, стоя с бокалом в руке, наблюдал за князем как зачарованный. Он тем временем сбросил свое пальто с меховой оторочкой и сел рядом со мной. Его бледное красивое лицо было странно застывшим и суровым, а темные глаза сверкали, как холодная сталь.
– Последняя ставка Линтона… его проигрыш вам… – начал я запинаясь, – его душа…
– Он не верил в это, и вы тоже не верите! – ответил Лусио, пристально глядя на меня. – Почему же вы теперь чуть ли не дрожите от этой мысли? Если бы такие фантасмагории, как Бог, Душа и Дьявол были реальностью, то, может быть, и стоило бы трепетать. Но поскольку это всего лишь плоды больного воображения суеверного человечества, то в них нет ничего, что оправдывало бы беспокойство или страх.
– А вы? – спросил я. – Вы же говорили, что верите в существование души?
– Я? У меня больной мозг! – и он горько засмеялся. – Разве вы еще этого не поняли? Многознание свело меня с ума, мой друг! Наука завела меня в такие дебри темных открытий, что неудивительно, если мои чувства иногда переменчивы. И в такие безумные минуты я верю в душу!
Я тяжело вздохнул и сказал:
– Думаю, пора спать. Я устал и совершенно несчастен!
– Увы, мой бедный миллионер! – мягко сказал Лусио. – Уверяю вас, мне очень жаль, что вечер закончился так скверно.
– Мне тоже! – мрачно откликнулся я.
– Вы только представьте, – продолжал он мечтательно, – если бы мои убеждения, мои сумасшедшие идеи хоть чего-нибудь стоили – а они ничего не стоят! – то я мог бы претендовать на владение душой нашего покойного знакомого, виконта Линтона, – единственной его ценностью! Но кому и как предъявить счет? Если бы я был сейчас Сатаной…
Я слабо улыбнулся и заметил:
– Тогда у вас был бы повод для радости!
Он подошел ко мне и положил руки мне на плечи.
– Нет, Джеффри, – и в его глубоком голосе прозвучала странная мягкая музыка, – нет, друг мой! Если бы я был Сатаной, я бы, наверное, оплакивал его! Ибо каждая заблудшая душа обязательно напоминала бы мне о моем собственном падении, моем собственном отчаянии – и увеличивала преграду между мной и небом! Помните: сам Дьявол когда-то был Ангелом!
Его глаза лучились улыбкой, но все же могу поклясться, что в них стояли слезы. Я пожал ему руку, чувствуя, что, несмотря на его напускную холодность и цинизм, судьба юного Линтона глубоко тронула Лусио. Моя симпатия к князю усилилась от этого впечатления, и я отправился спать более примиренным с самим собой и с миром. За те несколько минут, когда я раздевался, готовясь ко сну, мне даже удалось поразмышлять о свершившейся трагедии с меньшим сожалением и бóльшим спокойствием.
