Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны
Я быстро оделся и пошел к Анишоаре. Но по дороге меня снова охватили сомнения. А вдруг все-таки письмо поддельное? Весьма возможно, что жена не хочет развода, так как потеряет солидное материальное положение, а тот факт, что она отказалась от моей помощи, которую могла счесть слишком скромной, не доказывает ее бескорыстия. Я начал оценивать ее поведение как влюбленной. Если бы она любила меня, то страдала бы так же жестоко, как и я. На нее тоже находили бы приступы безумного желания увидеть меня. А то страдание, которое было явным, могло вызываться мыслью о потере материального благополучия.
Ведь внешние проявления душевных мук и переживаний денежного порядка одинаковы, и нелегко разобраться, страдает ли женщина оттого, что любовник ее не пришел на свидание, или оттого, что надо платить по счету портнихе. Если она из гордости скрыла от меня, что ночевала у подруги, то почему у нее не хватило гордости скрыть свое страдание на улице и в ресторане? И если это страдание было столь жгучим, почему она не сделала никаких шагов к примирению?
Да, но если бы она такие шаги предприняла, не послужило ли бы это для меня признаком того, что она преследует материальные выгоды?
Я вошел в кафе и заказал кофе с ликером, по-прежнему мучимый сомнениями.
Когда она ответила мне через посыльного, то написала, что ее комната полна цветов; очевидно, это было искренним порывом гордости (она же не могла знать, что посыльный ее выдаст). Если я в принципе принимаю этот поступок, то тогда могу принять и все остальные. Но если она сговорилась с посыльным, дав ему за это золотой? Тогда зачем посыльный сказал мне, что ему дали деньги и что он их взял, если он стал ее сообщником и знал, что не следует ее выдавать? А потом: разве она не боялась бы, что ее позже может выдать Анишоара?
Но, может быть, они обе грешны, и моя жена, как говорится, держит мою кузину в руках? Во всяком случае, надо обязательно выяснить, был ли Иоргу на самом деле в этот день в деревне. Впрочем, если он действительно там был, это еще не значит, что моя жена у них ночевала. Кант где-то указывает, что можно в равной мере доказать и бесконечность и конечность времени и пространства. Такой же антиномией является и задача узнать, любит тебя женщина или нет; исходя из одних и тех же фактов, можно с одинаковой легкостью продемонстрировать и что она тебя страстно любит и что издевательски тебя обманывает. Если только не признать, что обе гипотезы истинны и что тезис и антитезис сливаются, оставаясь согласно философии в гегельянском синтезе. Все же два факта показались мне убедительными: то, что она не отказывалась от развода и никогда не появлялась в сопровождении мужчины, где бы я ее ни встретил.
Я позвонил Анишоаре, что вечером приду к ним ужинать.
В долге было много гостей, ко я не мог дождаться, пока они уйдут, и все время наводил разговор на сельскохозяйственные темы, в частности, о сроках начала весенних работ; не спрашивая, однако, об этом напрямик, потому что знал, с какой проницательностью отказывают человеку в малейшей детали, которая может прояснить его положение, я старался разузнать, ездил ли действительно Иоргу в деревню 15 февраля. Но мне ничего не удалось добиться. Тут присутствовали политические деятели, женщины из тех кругов, которые столь падки на канканы и светские происшествия. Один из гостей, узнав, что я прихожусь племянником Нае Георгидиу, смотрел на меня с восхищением, и у меня создалось впечатление, что это чувство разделяли и остальные. Один депутат взялся рассказать очередную «шуточку» дяди.
— Слыхали, что недавно отмочил Нае Георгидиу? — и когда посыпались нетерпеливые: что? когда? — начал свой рассказ. — Как-то на днях мы получали суточные за эту парламентскую сессию; нас было человек пять-шесть в кассе Палаты. Тут Нае Георгидиу смотрит на Василикэ Сэвулеску из Брэилы. Вы знаете, как выглядит этот Сэвулеску: небритый, нестриженый, грязный воротничок, пузыри на брюках. Георгидиу видит, как тот считает деньги, и говорит: «Слушай, Василикэ, теперь у тебя есть денежки, сходи-ка ты в баню». Василикэ ему: «Да что ты, Нае, я каждый день ванну принимаю». А Нае серьезно отвечает: «Слушай, Василикэ, так теперь смени воду»...
Все расхохотались, затем кто-то спросил, зием ли мы, как подшутил Нае над одним из своих избирателей.
— Явился, — начал рассказчик, — один тип, который уже два года приставал к Нае, чтоб он ему устроил какое-нибудь местечко. «Сударь Нае, полчаса назад умер Иоргулеску из примэрии, я хочу на его место!» — «Тебе хочется на его место, Василиу? ...» — «Да, сударь Нае». «Ну хорошо, я дам тебе письмо к примарю». И он написал примарю на визитной карточке, которую запечатал в конверт, прося, чтобы сняли мерку с Василиу Гицэ и если ему подойдет гроб, то пусть ляжет на место покойника.
Снова — хохот, возгласы восхищения по адресу Нае Георгидиу. Я узнал теперь, что он вместе с Лумынэрару заключил выгоднейший контракт с государством. Они поставляют амуницию для армии по очень высоким ценам.
Мне показалось, что эти люди никогда не уйдут. Теперь Анишоара захотела, чтобы Иоргу тоже рассказал шутку Нае Георгидиу. Разумеется, все охотно согласились послушать.
— При входе в ресторан «Капши» Нае встречается с малознакомым человеком, с севера Молдовы, неким Михаем Тутунару. «Как поживаешь, Нае?» — «Хорошо, а как ты?» — «Да знаешь, ездил я в Вену, у меня жена больная в санатории ... Я там консультировался ... И пришлось оставить имение на тещу, а сейчас работы в самом разгаре, а я еще взял в аренду имение брата», — и пошел, и пошел . . Нае смотрел на него, смотрел, подождал, а потом и спрашивает: «Слушай, дорогой, с чего это ты взялся все это мне рассказывать? Я тебя спросил, как живешь, так, для проформы, а ты это всерьез принял?»
Опять посмеялись. Один молодой человек рассказал, что Нае носит при себе петицию с резолюцией министра финансов (который, правда, лишь временно занимал этот пост) отпустить ... два вагона радия, доставленных на вокзал Окнеле Марь по цене в шесть тысяч лей за вагон. Большинство присутствующих не хотели этому верить, но молодой человек клялся, что он сам видел документ и что Нае теперь получает от этого министра все, что хочет, лишь бы только он не показывал всем и каждому злосчастное разрешение.
Только после ужина, когда гости разошлись, я узнал, что Иоргу действительно ездил в деревню 15 февраля.
Тогда я спросил Анишоару, глядя ей прямо в глаза:
— Скажи, пожалуйста, ночевала ли у тебя Элла в феврале?
Она ответила мне нарочито холодно:
— Не знаю.
— Я прошу тебя, Анишоара, скажи мне ... Я очень прошу...
Она изобразила замешательство:
— Не знаю ... Не помню ... Прошло уже четыре месяца ... чего ты от меня хочешь!
— Ну все-таки!
— Штеф, прошу тебя, не настаивай, я ничего не могу тебе сказать.
Но толстый большелицый Иоргу , вытирая мокрые от вина короткие густые усы. не мог больше сдерживаться:
— Да, ночевала она, дорогой, ночевала здесь в то время, два или три раза, каждый раз, как я уезжал в поместье ... Анишоара приглашала ее, потому что скучала в одиночестве.
У меня выступили слезы на глазах.
— Почему же вы мне до сих пор об этом не говорили?
— Да откуда мы знали, из-за чего вы поссорились? И вообще, черт их знает, этих женщин, так запутают дело, что уже никому не распутать. — Он взял зубочистку, засунул ее в рот и придвинул к себе тарелку с сырами.
Целую неделю, целый месяц я был опьянен превращением горького страдания в великую радость, как сусло в бочке, перебродив, превращается в алкоголь. Все прошлое, как казалось мне, теперь прояснилось, особенно после новых объяснений, особенно при виде ее ничем не сдерживаемого счастья.
Я пробыл еще две недели в Бухаресте, а затем был снова отправлен на военные сборы; это показалось мне сущим бедствием, но я устроил, чтоб она провела лето в Кымпулунге.
Возле дороги, которая вела к Матейашу, я снял в давно знакомой семье большую чистую комнату с узенькими диванчиками, а рядом — коморку для кухарки, привезенной из Бухареста. Это было не очень далеко от меня, от Дымбовичоары до Кымпулунга всего тридцать километров с небольшим, а поэтому ей всегда грозил мой неожиданный приезд или страстный ночной налет.
Вначале я был в известном смысле спокоен. Она писала мне, что довольна, что чистый воздух и аромат хвои полезны ей, особенно после трудной зимы, что она не завела новых знакомств, что она «очарована» и что в Кымпулунге нет никого из наших старых знакомых.
Она описывала мне свои маленькие развлечения на этом летнем курорте. Утром она читает, сидя на скамеечке в парке или на бульваре, смотрит, как играют дети под присмотром нянек, потом идет на базар купить сыру, малины и яблок, потом лениво засыпает после обеда; в шесть часов пьет кофе со сладостями вместе с госпожой Атеной — хозяйкой дома и старой моей приятельницей. А вечером иногда идет с племянницами госпожи Атены, Танцей и Зойкой, на бульвар погулять и послушать музыку.
