Гилберт Честертон - Бэзил Хоу. Наши перспективы (сборник)
– Бертрам.
– Да, это я, – сухо ответил тот. – И вы можете догадаться, зачем я здесь.
– Право, не знаю. Но я страшно рад тебя видеть! – сердечно ответил д’Авигдор, которому и в самом деле было очень приятно повстречать старого приятеля.
Бертрам мрачно взглянул на него.
– Я приехал, – проговорил он, – за миссис Пэйли.
Д’Авигдор, сжав кулаки, приблизился к Бертраму.
– Что это, черт возьми, значит? – вскричал он.
– Лейтенант д’Авигдор, – был ответ, – вы негодяй и подлец!
Д’Авигдор вскинул голову и внимательно взглянул на собеседника.
– Что ж, Бертрам, – сказал он вполне искренне, – я не стану называть тебя лжецом, потому что знаю, что ты не лжец, и как человек ты куда лучше меня. Но зато я могу, ничуть не кривя душой, назвать тебя дураком. Дорогой мой, я военный и человек слова, а ты прекрасно понимаешь, что значат твои слова. Если тебе нравится, когда люди убивают друг друга за выражения, не наказуемые законом, как угодно. Я трижды дрался на дуэли, но по-прежнему считаю это глупостью.
– Я никогда не дрался на дуэли, – тяжело дыша, ответил Бертрам. – И всегда осуждал их. Но, глядя на вас, я думаю иначе. Распутник, предатель, очернитель доброго имени, если закон не дает мне в руки оружия, я возьму его сам. Вы не желаете драться из-за слов, так деритесь из-за… – И он схватил своего собеседника за ворот. Д’Авигдор вырвался с громким проклятием и отступил на несколько шагов.
– Так, значит, завтра, – сказал он. – Вот идиот.
– Прекрасно, – ответил раскрасневшийся от гнева Бертрам и сел.
– Как ты узнал, что я здесь? – спросил д’Авигдор как ни в чем не бывало. Он стоял у камина и выглядел совершенно спокойным.
– Где бы вы ни были, в любой стране и в любом городе, я нашел бы вас, – сказал Бертрам.
Д’Авигдор резко обернулся.
“Где бы вы ни были, в любой стране и в любом городе” – эти слова, произнесенные сейчас безотчетно, прежде не раз повторял председатель, прося членов клуба не терять друг друга из виду и сохранять дружбу даже после того, как их пути разойдутся. Картины прошлого вдруг снова предстали перед его мысленным взором: споры, собрания, отвага и доверие в беспрестанных общих расходах и тесное братство в делах чести. Держаться вместе, насколько возможно… Вот она, суета сует, вот как довелось встретиться после разлуки. Побледнев, д’Авигдор отвернулся, и тут Бертрам вздрогнул: в комнату вошел еще один молодой человек в вечернем костюме. Он вытянулся и выглядел повзрослевшим, но эти очки, пышную гриву и написанное на лице “черт меня побери!” (как выражался Лэнгдон-Дэвис) ни с чем не перепутаешь – конечно, Бентли!
– Привет, – проговорил он, переводя взгляд с одного на другого. – Бертрам, д’Авигдор, мое почтение. Что за кислые мины? Вы говорили о политике или богословии? А может, сразу и о том и о сем?
– Все значительно серьезней, Бентли, – мрачно ответил д’Авигдор.
– Послушай, Бентли! – воскликнул Бертрам, вскочив на ноги. – Слава богу, я встретил приличного человека в этом проклятом осином гнезде. Будешь моим секундантом.
– Твоим секундантом? – с откровенным презрением переспросил тот. – С кем ты собираешься драться?
Д’Авигдор с достоинством поклонился:
– Я получил вызов от лейтенанта Бертрама и не могу мечтать о лучшем арбитре, чем ты.
Бентли снова перевел взгляд с одного на другого.
– Так теперь шутят? – спросил он. – Или, может быть, я имею честь быть объектом ритуала, которому Церковь посвятила день первого апреля?
Д’Авигдор рассмеялся, но тень не сходила с его лица.
– Чем быстрее мы с этим покончим, тем лучше, – сказал он. – Мне все это нравится не больше, чем тебе. Бертрам оскорбил меня, и я оставил его слова без ответа. Тогда он распустил руки, и, видит Бог, я буду с ним драться. Вот и все, что произошло.
– Но мне казалось, – неуверенно произнес Бентли с видом недоверчивого историка, – что разрешение споров посредством поединка давно исключено из законодательства.
– Я буду драться, – отрезал Бертрам. – Тут не о чем больше говорить. Этот презренный негодяй увел жену у своего друга. И я убью его или погибну сам, – закричал он, не помня себя, одержимый то ли демоном, то ли ангелом ярости.
Д’Авигдор оставался невозмутим и, с достоинством повернувшись к Бентли, повторил:
– Мы должны драться.
Бентли коротко рассмеялся.
– Глупости, – сказал он. – Сядьте рядом, как добрые друзья, или ведите себя, как подобает честным людям, разумным поборникам закона, запрещающего беспорядки и убийства. Хороши вы будете, когда вернетесь домой и скажете Честертону с Соломоном: “Знаете, на днях я встретил одного из Спорщиков и убил его. Не избрать ли нам нового?” Никакие кровожадные суеверия не заставят меня забыть о нашей старой дружбе. Вы тоже не должны о ней забывать.
Д’Авигдор застыл, уставившись в огонь. Кровь прилила к его лицу, казалось, он только что принял какое-то решение. Однако Бертрам твердо возразил посреднику, ибо он принадлежал к тем прямодушным людям, которые доводят все начатое до конца:
– Я буду драться и спасу Веру из лап этого дьявола во плоти. Сопутствуй мне, Бентли, и я буду благодарен тебе. Покинь меня – и я буду драться без тебя. Но уехать отсюда, не пустив пулю в этого мерзавца… так же невозможно, как научиться летать.
Бентли нахмурился и медленно проговорил:
– Я не люблю крови, и мне противно участвовать в дурацких играх с огнем. Но, полагаю, уж если вы решились, то лучше с вами будет хотя бы один здравомыслящий человек. Я согласен.
– Так, в четыре, – спокойно сказал Бертрам.
Д’Авигдор кивнул, после чего Бертрам с секундантом двинулись к выходу, оставив его в задумчивости вглядываться в огонь.
В означенный час на широком и пустынном поле в нескольких милях от города сошлись четыре человека. Лейтенант д’Авигдор, бледный и величественный, прибыл в сопровождении сомнительного вида итальянского офицера; вскоре показались Бертрам и Бентли: первый – мрачно-раздраженный, а второй был язвителен и встревожен.
– Что ж, сэр, – обратился итальянец к Бентли, – если полюбовного соглашения достигнуто быть не может…
Бентли склонился к уху своего доверителя:
– Если тебе не по душе быть убийцей, – еле слышно проговорил он, – сейчас самое время сказать об этом.
– Я буду драться, – упрямо ответит Бертрам.
Подобное предложение было сделано и д’Авигдору, но он ответил спокойным отказом, и секунданты начали отмерять расстояние. Бертрам взял пистолет и встал лицом к своему врагу. Наверняка он знал, что у него нет ни единого шанса: д’Авигдору, прекрасному стрелку и дуэлянту, не составит никакого труда с ним разделаться. Бентли с белым платком в руках попросил противников подтвердить готовность.
Бертрам увидел мелькнувший платок, не глядя выстрелил и чуть попятился назад, ослепленный вспышкой и дымом. Над упавшим д’Авигдором склонились секунданты. Тогда Бертрам издал жуткий крик, словно человек, стряхнувший долгое забытье, и бросился к нему. Д’Авигдор приподнялся, опираясь на локоть, на его бледном и красивом лице играла улыбка:
– Наверное, я заслужил это, Бертрам, – сказал он с искренним чувством, протягивая противнику ослабевшую руку, – вот и получил по заслугам, – закончил он, опускаясь на землю.
Бертрам упал на колени у ног поверженного, его била дрожь и душили рыдания. При виде протянутой руки он закрыл лицо ладонями.
– Лежи спокойно, – властно сказал Бентли с меланхолическим безучастием к ритуалу последнего покаяния. – Не шевели рукой, а то я не смогу ее перевязать. Ты не мертвей меня, уж поверь. Будьте добры, подержите этот конец шарфа, месье. Вот так. А теперь помогите мне доставить его домой. Если я сумею сохранить этих идиотов в целости и сохранности до следующего собрания, – проворчал он, – можно будет считать, что я исполнил свой долг перед клубом. Слава богу, он всего лишь ранен в руку.
Под такие речи троица проворно дотащила д’Авигдора до гостиницы, где его поспешно уложили в постель, а врач подтвердил, что рана не представляет опасности. Едва ли раненый радовался больше своего противника, который каждый день приходил навещать его с неизменно бледным и печальным лицом. Гнев и ненависть ушли в выстрел, осталась лишь память об ужасном наваждении, которое чуть было не разлучило старых товарищей.
– Ты не можешь себе представить, – сказал Бертрам, сидя у постели друга, – как я благодарен тебе, хоть ты и выжил, чтобы увидеть мой позор.
Д’Авигдор застонал:
– Было бы куда лучше умереть в мучениях, как и подобает последней скотине, чем прийти в себя и вспоминать о своей глупости. Но я сделал все, что мог.
– Все, что мог? – спросил, помолчав, Бентли.
Д’Авигдор вяло улыбнулся и, казалось, хотел сменить тему. Но Бертрам настаивал, словно что-то заподозрил:
– Как вышло, что ты не попал в меня? Я даже не слышал, как пролетела твоя пуля.
