Валентина Немова - Изъято при обыске
— Мама! Папка! — позвала Юлька в панике. — Галька в скупку потащила свою обновку!
Наталья выронила вязание. К черту полетела Тарасова поддевка. Он натянул на одно плечо свой выцветший плащ. Мать несмело взяла его за пустой рукав:
— Отец, сядь. Я побегу. Тебе же нельзя.
Тарас отмахнулся от нее. Нехорошо, ох, нехорошо взглянул. Все понял:
— Я на них целую жизнь ишачу! Самовольники! И ты тоже удружила…
Не дожидаясь, пока жена оденется, он шагнул из квартиры, она следом за ним. Уходя, ни слова не сказала Юльке. В ее молчании услышала дочь себе осуждение. Но виноватой себя не почувствовала. Сколько же можно обманывать человека из жалости к нему? Чего ждать? Пока случится что-нибудь такое, чего нельзя уже будет ни скрыть, ни исправить?
Третья дочь Русановых была любимицей бабушки. Как я уже говорила, мачеха Тараса, Вера Васильевна, лютовала когда-то, свирепствовала над пасынком и его молодой женой, но неожиданно ее твердое сердце разнежила их младшенькая, покорная и хрупкая Лида.
— Маленькая, маленькая, — ворковала еще не старая женщина, у которой, кроме сына Николая, не было больше детей, и все тетешкала девочку, пока не подметил кто-то, что ноги внучки, сидящей на коленках у бабушки, достают до самого пола.
Стали разбираться, в каком чадо возрасте и в каком классе. Дознались: годов ей сравнялось двенадцать, а класс достигнут третий. Зарделась мать, осмыслив, что это значит, и приуныла. С тех пор нередко приходилось ей краснеть "через" младшую дочь, как и "через" старшую. По причине ее школьного отставания. Было это и вчера. Приглашали ее в учительскую для беседы. Получился, правда, разнос, а не беседа.
— Работать! Работать надо…посылать таких! — повысил голос классный руководитель, наткнувшись на родительницу Русанову, точно ее самое, а не ее дочь имел в виду и уличал в каком-то безобразии.
Услышав крик, мать стушевалась, расплакалась. Учитель мигом съехал на вкрадчивый шепот. Но мать больше ничего не уловила из его советов. Она смотрела поверх прямого "мужеского" плеча, и чудилась ей ее младшая дочь с большой почтальонской сумкой через плечо на тонких полусогнутых ногах, и было ей та жаль это Лидкино подобие до умопомрачения…
Безответная, мать повернула оглобли, а в школу на другой день снарядили Юльку " вызнать подробности насчет Лидкиного обучения и толку добиться, куда ее, бесталанную, принадлежит определить".
В то время как отсутствовала средняя дочь, мать, примостившись в кухне на табуретке, вязала и наблюдала за младшей, которая, сидя по-турецки на кровати, читала какой-то толмут, то и дело, по своему обыкновению, пересчитывая, сколько еще страниц осталось ей выучить.
Пялилась-пялилась мать на дочь, да и захотелось ей "подштопать лентяйку несусветную".
— Эх, Лидка, Лидка! — покачала головой Наталья, — тяжело тобой любоваться, как ты повторяешь. И сидишь ты с книгой, и читаешь будто, а как-то хладнокровно. Вроде ненужное тебе. Это я вот так, малограмотная. Примусь читать и то мне скучно, и другое ни к чему. А когда человек вникает в научность, он в книжку- то по-иному глядит. Вот как Юлька.
— Ну, ладно уж… Юлька, Юлька! Я же занимаюсь! — прогнусавила Лида, показав матери стоячие свои, сонные глаза. Но мать еще не все сказала и продолжает:
— Не знай, что ваш Иван Иванович Юльке присоветует, а меня он так и огорошил: пусть работает! Работает?! — Наталья опустила на колени вязанье, горестно уставилась на дочь. — Ну, какой же из тебя работник? Почтальенишко жалкой по подъездам спотыкаться… Но если ты учиться не желаешь! — мать подняла вязанье и так задвигала кистями рук, что только спицы засверкали.
— Хочу я… — неуверенно запротестовала дочь. — Но разве я виновата, что память у меня тупая и алгебру я не волоку!
— Добиваться надо, чтобы помочь предоставляли, кто получше. Вон, Юлька, была школьницей, и без конца — то к ней табуном ходили. Она им все долбила, про себя не думала, медаль прозевала…
Затосковала мать по несбывшемуся, приумолкла.
Медаль…Слово-то какое…Как мед, сладкое.
— Наш математик на лечении, а этот отнекивается. Если бы, говорит, без меня по моей дисциплине организовали дополнительные, я бы здороваться перестал с тем преподавателем.
Замешкалась мать с ответом Лидии, но ее суждения и не потребовалось. Прибыла с задания Юлька, сияющая, и сразу, не дожидаясь расспросов, принялась отчитываться:
— О работе он даже не заикнулся. Я открыла журнал. Чуть ли не у всего класса двойки. Будут дополнительные. Учеников не касается, кто на кого из учителей будет пенять. — она говорила, а душа ее ликовала: как просто все получилось! Вот что значит быть грамотной. И не проведут тебя, и другим сумеешь пригодиться.
— Но ты смотри! Старайся! — шутя грозит Юлька сестре. — Следить буду.
— Естественно! Естественно! — согласно трясет головой Лида и улыбается робко, благодарно.
И довольна Юлька. Довольна, что Лида моложе ее. На младших легче влиять. Они хоть не отбрыкиваются, когда о них хлопочешь. И результата можно добиться. А старшие… Вспомнив Галину, потупилась Юлька, села на жесткую кровать.
Галина… Разумеется, в тот злополучный день она так просто не сдалась. Правда, с костюмом ее номер не прошел. Отец догнал ее, отнял вещь. Но зато Галина, протестуя против грубого с ней обращения, уехала назад, в свою деревню, прихватив набитый платьями мешок. На прощание она заявила сестре — "предательнице".
— Негодяйка! Я тебе этого никогда не прощу. От этого платья зависела вся моя жизнь!
Когда она ушла, Юлька подняла с полу клочок бумаги, на котором почерком старшей сестры было написано: " Увожу твой комсомольский билет, чтобы его сжечь".
Уничтожать документ она, конечно, не собиралась. С помощью этой угрозы она хотела заманить к себе мать. Разжалобить ее. Потом, по ее просьбе, вернуться домой, уже победительницей, и все начать сначала Вышло все так, как она хотела. Отцу тогда на обратном пути стало плохо. Еле дотащилась с ним мать до дома. Узнав, что тут еще без нее совершилось, препоручив дочерям отца, не присев ни на минутку, поспешила она к "злодейке" спасать Юлькин комсомольский. Добравшись до Галининой деревни, первым делом стала мать "завлекать "дочку домой. Договорились уехать на следующие утро. А за ночь выпало столько снега, что можно было подумать: не он падал, а дома с неба упали и провалились в вековые сугробы. Все дороги замело, машины ходить перестали. И пришлось матери, чтобы скорее успокоить среднюю дочь, маршировать до города на своих двоих. А дочку с мешочком подбросила первая попутная машина.
Приехала и опять за свое. Дома почти не бывает. Ночами спит плохо. Разговаривает вслух во сне. Поднимается с кровати и бормочет с закрытыми глазами: "Санечка…Марксизм…Марксизм…Санечка…"
Смешно и жутко слушать ее. И Юлька подсказывает матери:
— Мама, намекни Галине. Пусть носится поменьше. Пусть дома учит. У меня предчувствия нехорошие…
— Что? Что еще? — охваченная суеверным страхом, вздрогнула мать. Спица выскользнула из ее пальцев, зазвенела на полу, нагнувшись, Наталья нащупала ее и, поднимая спустившиеся петли, запричитала:
— Неужели сызнова что-нибудь? Ой, господи, какая же она невезучая, несчастная. А ты еще ей доказываешь. Но вы не друг дружке доказываете. Вы мать наказываете. С твоим билетом 25 км плелась. Шутка дело. Идешь-идешь…Никого, ни избушки. Снег да кусты. Всю дорогу шла плакала. А отец… Еле тогда оклемался. Не распустила бы язык, ничего бы не было.
— Вот как! — вскрикнула Юлька пораженно. — Значит, я во всем виновата! Галина творит дела, я лишь говорю о них, и с меня весь спрос!
— И до чего же она скучливая, — продолжает мать мечтательно, не замечая Юлькиной вспышки. — Легли спать- обнимает, плачет. А на рассвете не отпускает, плачет…
И Юлька потупилась, уязвленная. Вот чем старшенькая угодила родителям, усахарила мать — горькими слезами. Сумела внушить, что больше, чем средняя дочь, из-за которой мать рисковала попасть в метель, нуждается в ее сочувствии. Ну, какие у Юльки неполадки в ее-то двадцать лет? Кругом все благополучно: и с ребятами, и в учебе. Комсомольский только сплыл, так вот он, цел и невредим. А у нее, у Галины? Всюду лишь одни загвоздки: и Санечка не любит, и с институтом невпроворот. Мать и растрогалась. И готова уже средней дочери достижения ее поставить в укор, а старшей — ее срывы в заслугу. Вот ее материнская логика. Еще норовит и Юльку сбить с панталыку. Советует не мешать старшей сестре. В чем не мешать? Быть неудачницей? Засыпать семью своими неприятностями? Сама не ведает, на что настраивает.
— Нет, не люблю я таких! Надо жить, а не киснуть, как заквашенные! — возражает Юлька.
— Пожила бы ты там, в ее селе.
— Подумаешь, село! Час езды до города, Почти дома. Сейчас куда только не едут люди. Вот на целину хотя бы…
