Лео Перуц - Мастер страшного суда

Я покачал головою.

- Завидное у вас здоровье, барон. Всякий другой... Сердце у вас в полном порядке. Я думаю, вы даже сможете один пойти домой.

- Вы были необыкновенно легкомысленны, барон,-сказал Феликс. - Как могли вы... Разве вы не знали, что вас ждет? Счастье еще, что Дина была в саду и услышала ваш крик.

- Да, и приди мы секундою позже... Вы уже приставили револьвер к виску, - сказал доктор Горский. - Не могу скрыть от вас: вы обошлись со мною довольно круто. Я отлетел к стене как мяч. И если бы Феликса не осенила счастливая мысль...

- Это не моя была мысль, вам это хорошо известно,-перебил его Феликс.

- Принудительное лечение доктора Салимбени, вот именно. Удар кулаком в лоб - и вы сразу отказались от своих самоубийственных намерений. Очевидно, вы были под сильным импульсом страха. Сознаете ли вы, барон, как были близки к другому берегу?

Теперь только я вспомнил все, что было. Я вскочил, попытался рассказать о прокаженном, о доме сумасшедших, о страшной окраске небосвода...

- Молчите! Молчите об этом! - остановил меня доктор Горский. Как-нибудь позже, когда успокоитесь, вы мне все это расскажете. Проказа, дом сумасшедших - нечто в этом роде я и представлял себе. Случай ясен, и ваш опыт только подтверждает то, что я и без того предполагал. Когда вы очнулись от обморока, я как раз начал излагать Феликсу мои взгляды. Если это вас не утомляет, то слушайте. Вам уяснится многое.

Он придвинул к себе настольную лампу. Потом он с минуту молча сидел в своем кресле.

- Нет, я не думаю, что это средство изобретено сиенским врачом, заговорил он. - Оно весьма древнего происхождения и, несомненно, изобретено на Востоке. Страх и экстаз! Интересовались вы когда-нибудь историей секты ассасинов? Быть может, у вас в руках было сегодня средство или одно из средств, с помощью которых старец Горы властвовал над душами людскими.

- А теперь это средство навеки утрачено? - спросил Феликс.

- С научной точки зрения об этом следует, быть может, пожалеть, заметил доктор Горский. - Но я доволен, что это случилось. Сольгруб знал, что делал, уничтожая последний лист. Пары, которые вы вдохнули, барон, обладали способностью возбуждающе действовать на все мозговые центры, в которых локализовано воображение. Они его повысили в бесконечной степени. Мысли, проносившиеся у вас в мозгу, сразу же претворялись в образы и возникали у вас перед глазами, словно они действительность. Понимаете ли вы теперь, отчего эксперимент доктора Салимбени обнаруживал свою притягательную силу главным образом на актерах, скульпторах и живописцах? Все они ждали от опьянения яркости образов, новых импульсов для своего художественного творчества. Они видели только приманку и не подозревали об опасности, которой шли навстречу.

Он встал и в неожиданном приступе ярости ударил кулаком по страницам фолианта.

- Адская западня! Понимаете? Центры фантазии суть в то же время центры страха. Вот в чем суть! Страх и фантазия неразрывно связаны между собою. Великие фантасты были всегда людьми, одержимыми страхом. Вспомните о Гофмане, Микеланджело, Адском Брейгеле, Эдгаре По...

- Это не был страх, - сказал я и задрожал от воспоминания. - Страх я знаю, испытывал его не раз. Страх - это нечто преодолимое. Это был не страх, не ужас, а нечто в тысячу раз большее - чувство, для которого не существует слов.

- Вы знаете страх? - спросил доктор Горский. - Вам угодно утверждать, что вы знаете страх, барон? Быть может, с сегодняшнего дня. Но то, что вы раньше переживали в виде страха, было только слабым отблеском чувства, погасшего в вас несколько тысячелетий тому назад. Подлинный страх, настоящий страх, тот страх, который находил на первобытного человека, когда он из света своего очага переходил в полный мрак, когда из туч сыпались неистовые молнии, когда над болотами поднимался рев ихтиозавра, первобытный страх одинокой твари, - никому он неизвестен из живых людей, никто из нас не был бы в силах перенести его. Но клеточка, способная породить его в нас, не умерла, она живет, давным-давно усыпленная, не шевелится, не дает себя чувствовать - мы носим спящего убийцу в своем мозгу.

- А ужасающий свет? Невообразимая краска?

- Быть может, и для этого весьма своеобразного явления можно найти физиологическое объяснение. Ему я должен был бы, впрочем, предпослать несколько слов о строении человеческого глаза: носительницей светоощущения является сетчатка, правильнее говоря - система нервных волокон, кончающихся в сетчатке и возбуждаемых основными цветами, то есть лучами совершенно определенной длины волны... Почему бы не допустить, что ядовитые пары, которые вы вдохнули, произвели такое временное изменение в вашей сетчатке, что она стала реагировать и на другие лучи, большей или меньшей длины волны? Быть может, загадочным пурпуром трубного гласа был тот незримый для нас, лежащий вне солнечного спектра цвет, который физики называют инфракрасными лучами.

- Что вы сказали? - воскликнул Феликс. - Вы говорите о темных тепловых лучах и утверждаете, что он их видел, воспринял глазом как цвет?

- Это возможно, - сказал доктор Горский, - Разные могут быть гипотезы на этот счет, но есть ли смысл их строить, если мы никогда не сможем их проверить?

Он встал и открыл окно. В комнату донесся запах сырой земли и опавших листьев. Маленькие бабочки вынырнули из тьмы и стали порхать вокруг света лампы.

- И вы думаете, - спросил я, - что тогда, в тот вечер, пока вы сидели здесь, в комнате, у Ойгена Бишофа были в павильоне те же галлюцинации?

Доктор Горский повернулся и отошел от окна.

- Нет, не те же, - сказал он. - Страшные картины, явившиеся вам, порождены вашим подсознанием. Проказа. Вы были несколько раз на Востоке, путешествовали по Восточной Азии. Не возникало ли у вас когда-нибудь легкого опасения заразиться этой ужасной болезнью Востока? Вспомните-ка, барон!.. Ойген Бишоф, тот много лет боялся одного: как бы не потерять Дины, не потерять ее из-за вас. И в тот роковой час жестокая галлюцинация показала ему Дину в ваших объятиях. Что случилось тогда? Выстрел, первый выстрел, угодивший в вас, барон. Потом его, очевидно, охватил ужас перед совершившимся, и он обратил оружие против себя самого. Когда вы вошли в комнату - помните, какое выражение появилось у него на лице? Он увидел вас живого. Он пустил вам пулю в сердце, а вы стояли перед ним. С чувством беспредельного изумления перешел Ойген Бишоф в мир иной.

- А Сольгруб? - спросил Феликс.

- Сольгруб? Он был офицером русской армии, участвовал в Маньчжурском походе. Что знаем мы друг про друга? Каждый из нас в самом себе носит свой Страшный суд. Быть может, - как знать? - в его последние минуты против него восстали убитые в тех боях.

Он подошел к столу и стер пыль с переплета старой книги.

- Вот оно лежит, чудовище, - сказал он. - Больше оно не будет сеять зла. Миновало его время. Через сколько рук прошло оно на своем пути сквозь века! Вы хотите оставить его у себя, Феликс? Если не хотите, то у меня дома немало полу истлевшего ученого хлама, мне приятен запах выцветшего пергамента... Исписанные страницы принадлежат вам, барон. Приобщите их к документам вашей жизни. Сохраните их как воспоминание о том часе, когда вы предстали мне в таком виде, в каком не приведи меня Бог видеть никого.

* * *

Когда я вышел из виллы, Дина стояла у садовой калитки. Мне нужно было пройти мимо нее, другого пути не было. Глубокая, жгучая боль поднялась во мне, я подумал о том, что было и чего быть уже не могло. Тени стояли между нами. На мгновение рука ее задержалась в моей, и затем она скрылась в темноте. Я поклонился. Мы молча расстались.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

Барон Готфрид Адальберт фон Пош Клеттенфельд в начале мировой войны отправился добровольцем на фронт и спустя несколько месяцев пал в битве при Лиманове. В кармане седла его лошади оказалась рукопись, в которой он на свой лад излагает события осени 1909 года.

В долгие декабрьские вечера 1914 года этот роман - иначе, право же, трудно назвать литературное наследие барона фон Поша - ходил по рукам среди офицеров шестого драгунского полка. Я получил его, без всяких комментариев, в конце того же месяца от своего эскадронного командира. Причины, заставившие барона фон Поша за пять лет до возникновения войны оставить военную службу, были большинству из нас известны. Самоубийство артиста придворных театров Бишофа произвело в свое время много шума даже за пределами столицы, и я хорошо помнил, какую роль сыграл в этом деле барон фон Пош.

Я ожидал поэтому, когда начал просматривать рукопись, попытки реабилитироваться. Первая часть рассказа с чисто внешней стороны действительно передает события в том виде, в каком они происходили. Тем сильнее было мое удивление, когда мне пришлось убедиться, что, начиная с определенного места, этот рассказ теряет с действительностью всякую связь. В этом месте (оно находится в девятой главе книги и странным образом гласит: "Во мне и вокруг меня все стало иным, я снова принадлежал действительности") изложение круто сворачивает в область фантастики. Нужно ли еще объяснять читателю, что барон фон Пош в самом деле подтолкнул на самоубийство актера Бишофа, что, будучи привлечен к ответственности родственниками покойного и прижат к стене, он злоупотребил честным словом? Таковы факты. Все прочее: вмешательство инженера, погоня за "чудовищем", таинственное снадобье, галлюцинации - все это фантастический вымысел. В действительности дело это кончилось в суде чести осуждением барона фон Поша.