Лео Перуц - Мастер страшного суда

Сей Джовансимоне Киджи был небольшого роста ворчливый человек; зиму и лето носил он колпачок из синей ткани с наушниками, и, кто видел его первый раз, тому он казался похожим, скорее, на мавританского пирата, чем на христианина и гражданина города Флоренции. И был он так скуп, что и половины хлеба не давал мне в неделю. Я не пробыл у него еще и семи недель, а уже истратил пять золотых флоринов из своего кошелька.

Однажды вечером, вернувшись из школы домой, я застал мастера моего в мастерской беседующим с мессиром Донато Салимбени из Сиены, врачом, состоявшим на службе у кардинала-легата Пандольфо де Нерли. Мессир Салимбени был человеком возвышенной души и почтенного вида. Он много путешествовал и был весьма опытен в искусстве врачевания. Я знал его по дому моего прежнего мастера, и его целебные снадобья очень мне помогли, когда я при одной поездке в Пизу занемог лихорадкою вследствие сырости воздуха.

Когда я вошел, мессир Салимбени рассматривал картину, на которой изображена была Мадонна, окруженная ангелами, между тем как мастер ходил взад и вперед перед очагом, чтобы согреться. И, увидев меня, мессир Салимбени знаком подозвал меня к себе и спросил:

- А этот?

- У меня только он и есть, - ответил мастер и скривил рот. - Цветы и маленьких животных он пишет хорошо, такие работы особенно удаются ему. И если бы мне надо было на своих картинах помещать сов, кошек, певчих птиц или скорпионов, он мог бы мне, пожалуй, быть полезен.

Вздохнув, он нагнулся к земле, чтобы подбросить в огонь два полена. Затем продолжал:

- Когда я был молод, мне удавались многие великолепные произведения, и мое искусство послужило к вящей славе этого города. Мною сделан из бронзы прекрасный святой Петр, которого вы и ныне можете видеть перед алтарем церкви Санта Мария дель Флоре. В ту пору мне прибили к дверям больше двадцати сонетов, восхвалявших мое творение и мое имя. Оказывали мне и другие, еще большие, почести. Теперь же я старик, и ничего уже не удается мне.

И, показав на Христа, проповедующего в храме, и на возносимую к небу ангелами Магдалину, он сказал:

- То, что вы видите там, ничего не стоит. Я это сознаю, и вы не должны мне это говорить, ибо нет ничего тягостнее порицания. В молодости я обладал даром воображения и видел Бога-Отца и патриархов, видел Спасителя, святых, Пречистую Деву и ангелов. Видел я их с чудесною ясностью, куда бы ни смотрел, наверху, в облаках, и здесь, в моей мастерской, так отчетливо и живо, как никогда не мог бы разум измыслить их. И какими я видел их, такими изображал, и мало было мастеров, способных сравниться со мною. Теперь же глаза мои потускнели и видения погасли.

Мессир Салимбени стоял, прислонясь к стене, в сумраке, и я не видел его, я только слышал его голос.

- Джовансимоне! - сказал он. - Вся человеческая мудрость есть только дым и тень перед ликом Господа. Все же мне было дано, так как я обращал свои мысли к Богу, постигнуть некоторые тайны, коими полон этот бренный мир. И то, что ты называешь даром воображения, я могу возвратить тебе и могу пробудить даже в людях, никогда этим даром не владевших. И это мне сделать легко.

Мастер насторожил слух. Некоторое время он стоял в раздумье, потом покачал головою и рассмеялся.

- Мессир Салимбени! - сказал он. - Всему городу известно, что вы кичитесь знанием многих тайных наук и искусств, но, когда вам приходится пустить их в дело, всегда у вас находятся отговорки. Наверное, пустая похвальба и то, что вы только что сказали. Уж не научились ли вы, чего доброго, этому искусству при дворе Могола или Турка?

- Искусство это не языческое, - ответил ученый врач, - и я обязан им только милости Господа, указавшего мне стезю познания.

- В таком случае, - сказал мастер, - мое единственное желание поскорее увидеть какие-нибудь плоды этого искусства, но одно я вам должен сказать: если вы дурачите меня, то поплатитесь за это.

- Все, что мы можем сделать сегодня, - сказал мессир Салимбени, - это условиться насчет дня, когда приступим к делу, но сначала обдумай свой шаг, Джовансимоне! Ибо, говорю тебе, ты дерзаешь уплыть в бурное море, и, быть может, лучше тебе оставаться в гавани.

- Вы правы, мессир Салимбени! - воскликнул мастер. - Нужно быть осмотрительным. Всем известно, что вы мне враг, и враг опасный, хотя вы на словах относитесь ко мне с должным почтением. Мне не следует доверяться вам.

- Это правда, Джовансимоне, и к чему это скрывать! - сказал врач кардинала-легата. - Одно происшествие стало между нами. У тебя вышла ссора с Чино Салимбени, племянником моим, и он круто говорил с тобою, и ты сказал так громко, что все присутствовавшие могли это слышать: "Потерпи, воздается тебе и за это". И спустя несколько дней он найден был убитым на дороге, ведущей по лугам к монастырю, и нож торчал у него между затылком и шеей.

- У него было много врагов, и я ему предсказал его несчастье, пробормотал мастер.

- Это был кинжал мизерикордия7, и на клинке испанский оружейный мастер вытравил свое имя, - продолжал мессир Салимбени. - Этот нож принадлежал человеку, бежавшему сюда из Толедо, и его схватили и поставили перед судилищем восьми. Но он клятвенно уверял, что за ночь до этого потерял свой кинжал близ ветошных лавок на рынке. Они не поверили ему, и он взошел на колесницу.

- С уважением подобает относиться к приговору восьми, - сказал мастер, - и что было, то прошло.

- Знай, - воскликнул мессир Салимбени, - что никогда не проходит то, что было, и виновный должен ждать Божьей кары.

- Я вам только могу повторить, - ответил мастер, - я был у себя дома и писал святую Агнессу с книгою и ягненком, как она была мне заказана, и в это время пришел ко мне мессир Чино и предложил помириться, и мы выпили мировую и в дружбе расстались. А на следующий день, когда совершилось злодеяние, я лежал больной в постели. На это есть свидетели у меня. Пусть не будет ко мне милостив Господь в день Страшного суда, если дело происходило иначе.

- Джовансимоне! - сказал врач. - Недаром люди называют тебя "Подлость".

Когда мастер услышал эту презрительную кличку, которую дали ему сограждане, он пришел в гнев, потому что не переносил ее. И гнев отнял у него рассудок. Он схватил ружье, которое у него висело в мастерской всегда наготове, и потряс им как бешеный, и завопил:

- Вон отсюда, разбойник, и не смей мне больше показываться на глаза!

Мессир Салимбени повернулся и пошел вниз по лестнице, но мастер с ружьем в руке побежал следом за ним, и я еще долго слышал на улице его брань.

Спустя немного дней, накануне праздника Симона и Иуды, мессир Донато Салимбени пришел еще раз. И он сказал с таким видом, словно между ним и мастером ничего не произошло:

- Настал день, которого ты ждешь, Джовансимоне, и я готов.

Мастер поднял глаза от своей работы. Узнав мессира Салимбени, он опять прогневался и воскликнул:

- Что нужно вам еще? Разве я не выгнал вас из своего дома?

- Сегодня ты будешь мне рад, - сказал врач, - я пришел исполнить то, о чем мы говорили, и время для этого как раз подходящее.

- Ступайте с Богом, ступайте, - сказал сердито мастер. - Вы оскорбили меня бранным словом. И я вам этого не прощу.

- К тому, кто ни в чем не виновен, мои слова не относились, - ответил ему мессир Салимбени, а затем обратился ко мне и воскликнул: - Встань, Помпео, теперь не время бездельничать. Ступай и принеси мне то-то и то-то.

И он назвал мне травы и зелья, которые нужны были для его курева, и сказал, сколько надо взять каждого. Среди трав были некоторые, названия которых были мне незнакомы, другие же можно было собрать на каждом лугу. И к ним бутылка крепкой водки.

Когда я вернулся из москательной лавки, оба они во всем поладили друг с другом. И мессир Салимбени взял у меня из рук травы и коренья и сказал мастеру: вот это называется так-то, а это так-то. Потом он приготовил курево.

Когда оно было готово, мы вышли из мастерской. И в то время, как мы сходили по лестнице, мастер дал увидеть мессиру Салимбени, что под плащом у него спрятаны кинжал и шпага.

- Мессир Салимбени! - сказал он. - Хотя бы вы были самим дьяволом, не думайте, что я вас боюсь.

Мы прошли по улице Киара и по мосту Рифреди на ту сторону реки - мимо сукновальни и мимо часовенки, где стоят старые мраморные саркофаги. Ночь была светлая и лунная. И наконец после часа ходьбы мы взошли на холм, отвесно спускающийся к каменоломне. Ныне на этом месте стоит дом, но в ту пору там днем паслись козы.

Там остановился мессир Салимбени и приказал мне собрать хворосту и желудей и разложить костер. И обратился к моему мастеру со словами:

- Джовансимоне, вот это место, и час настал. Еще раз говорю тебе: обдумай свой таг! Ибо силен и уверен в себе должен быть тот, кто хочет отважиться на такое предприятие.

- Ладно, ладно, - сказал мастер. - Не нужно лишних слов, начинайте.

Тогда мессир Салимбени со многими ужимками и телодвижениями очертил круг, средоточием которого был костер, и, сделав это, вышел из круга.