Лео Перуц - Мастер страшного суда

Я вскочил. Очевидно, я не расслышал звонка. Ослепленный ярким огнем камина, я не узнавал человека, стоявшего передо мною в полумраке.

- Я стучал, но не услышал ответа, - сказал поздний гость и прикрыл за собою дверь. - К вам Сольгруб еще не приходил?

Он приблизился на шаг, свет настольной лампы озарил его лицо. Теперь я узнал его. Феликс, брат Дины. "Что ему нужно здесь? - спросил я себя, опешив. - Что привело его сюда, черт побери?"

- Сольгруб? Нет, он не приходил, - сказал я, растерявшись. - Со вчерашнего дня я не видел его.

- В таком случае он сейчас, по-видимому, придет, - проговорил Феликс и сел на стул, который я подвинул ему. - Сольгруб, мой друг Сольгруб помешался на одной идее. Он считает вас совершенно непричастным к происшествиям, повлекшим за собою самоубийство Ойгена Бишофа. И пригласил меня сюда, чтобы представить мне, как он выразился, результаты своих исследований в вашем присутствии.

Я молча выслушал его. Ничего не ответил.

- Мы оба, барон, - продолжал Феликс, - знаем, как произошло дело в действительности. Сольгруб - это фантаст, он крайне склонен становиться в смешные положения. Самоубийство какой-то совершенно мне не известной дамы находится, по его мнению, в связи с самоубийством моего зятя. Он упомянул о каком-то эксперименте, который сулит ему важное открытие, и о влиянии некоего таинственного незнакомца - видит Бог, мне было нелегко выслушать его до конца. Если я правильно понял его, он строит свою систему ошибочных силлогизмов на том факте, что Ойген Бишоф выстрелил дважды: один раз в себя, другой - в неизвестную цель. Когда Сольгруб придет, в чем я не сомневаюсь, чтобы признаться нам в своем заблуждении, я разъясню ему тайну первого выстрела: Ойген Бишоф ни разу еще не пускал в ход своего револьвера. Вот почему он сделал пробный выстрел, прежде чем направил оружие на себя самого. Таково простое объяснение. Странно, что Сольгруба нет еще здесь.

- Вам угодно ждать его? - спросил я резко, ибо хотел положить конец этой беседе.

- Если я не мешаю вам...

- Позвольте мне в таком случае продолжать свою работу.

И, не ожидая ответа, я взял из стола пачку писем и начал их просматривать.

- Зеленый молитвенный коврик из Боснии! - сказал Феликс, глаза его блуждали в полумраке, окутавшем комнату. - Сколько времени прошло с того дня, когда я сидел здесь перед вами в последний раз? Я был вольноопределяющимся вашего полка и пришел с вами посоветоваться по одному тяготившему меня делу. Eheu, fugaces, Postume, Postume... Вы говорили тогда со мною как друг - все в огонь, барон?

- Все в огонь. Мелочи прошлого... Инженер, очевидно, не придет сегодня. Теперь уже девять часов.

- Он придет наверное.

- В таком случае разрешите предложить вам покамест... Рюмку шерри? Чашку чаю?

- Нет, благодарю вас. Мне бы только воды... Вы позволите взять стакан, что у вас на письменном столе...

- Я бы вам не советовал пить из этого стакана,-сказал я и позвонил слуге. - Это снотворное, которое я приготовил себе на ночь.

- На ночь, - тихо повторил Феликс и устремил на меня долгий, испытующий взгляд.

Прошло несколько минут. Пришел Винцент, выслушал мое распоряжение и бесшумно исчез. Я рылся в старых бумагах.

- Я поступил нехорошо, не пригласив вас сегодня утром подняться наверх, - заговорил вдруг Феликс. - Когда я через полчаса подошел к окну, вас уже не было, быть может, вами руководило вполне естественное желание...

Я остановил его - не словом, не жестом, только изумленным выражением глаз.

- Я видел, как вы ходили под дождем взад и вперед около виллы, неужели я ошибся? - продолжал он, немного смутясь.

- В какое время это было? - спросил я.

- В десять часов утра.

- Это невозможно, - сказал я спокойно. - В десять часов я был в канцелярии моего адвоката. Наша беседа продолжалась от девяти до одиннадцати утра.

- В таком случае я введен в заблуждение весьма, впрочем, необычайным сходством.

- Вероятно, - сказал я и почувствовал, как во мне поднимается гнев. Он все еще был уверен, что я стоял под окнами виллы, чтобы перехватить взгляд Дины, я читал это в его глазах. Я больше не мог владеть собою, на меня нашло дикое желание оскорбить его, поразить его чувство гордости, сделать ему больно. Я достал портрет, нашел его сразу, - портрет, которого не показывал еще ни одному человеку на свете, держал его в руке несколько секунд, держал его так, что Феликс должен был его узнать, я видел, как он побледнел, как задрожала его рука, державшая стакан с водою, - и затем я небрежным жестом бросил портрет Дины в огонь.

Судорога пробежала у меня по телу, я почувствовал укол в области сердца, невольно вспомнилась мне одна ночь, зимняя ночь, и в следующий миг мне захотелось голыми руками выхватить портрет из огня, но я превозмог себя, дал обратиться в пепел портрету и не тронулся с места. В глазах у меня стало темно, я видел пламя в камине, руку в белой повязке и больше ничего.

- Вот мне и дан ответ, ради которого я пришел сюда, - услышал я голос Феликса. - Говоря по правде, ваши планы не были мне ясны, и ночь у меня ушла на составление письменного отчета о деле, касающемся вас и меня, на всякий случай. Теперь, конечно... Я вас понял, барон. Вы приняли определенное решение, и оно бесповоротно. Иначе вы не расстались бы с этим портретом.

Он вынул из бокового кармана большой белый конверт и держал его так, что я мог прочесть надпись.

- Вот письмо, - сказал он. - Оно стало излишним. Разрешите воспользоваться случаем, представляющимся мне.

И он бросил в камин письмо, адресованное командиру моего полка.

И теперь, в этот миг, я понял, что час настал и судьба моя решена. И лишь только эта уверенность овладела мною, образ клонившегося к закату дня показался мне вдруг странно изменившимся: мне почудилось, будто уже с самого утра только эта мысль и руководила мною, что я должен умереть, потому что злоупотребил своим словом. И все, что я делал в течение дня, раскрыло мне теперь свой тайный смысл: словно не из прихоти только, а из желания умереть уничтожил я свои бумаги - ничего не должно было остаться в этом мире на долю пошлого любопытства. Долгожданное письмо из Норвегии, письмо Иоланты, я оставил нераспечатанным; что бы в нем ни содержалось, читать его уже не имело смысла. И там стоял стакан и ждал меня, и сулил сон - сон без пробуждения.

- Позвонили, - сказал Феликс, - это Сольгруб. Теперь пусть рассказывает нам свои сказки. В наших решениях это не изменит ничего.

Я услышал шаги... Сольгруб... Инженер... Я боялся мгновения, когда он появится в комнате; то, что он мог сообщить, должно было теперь прозвучать нелепо, дико, смешно - я видел насмешливую улыбку на губах Феликса.

- Сольгруб! Входи, Сольгруб! - крикнул он. - С какими ты вестями? Рассказывай!

Это был не инженер. Доктор Горский стоял в дверях.

- Это вы, доктор? Вы ищете Сольгруба? - спросил Феликс,

- Нет. Я вас ищу, - медленно сказал доктор Горский. - Я был у вас, меня направили сюда.

- Кто вас направил сюда?

- Дина. Я это скрыл от нее, я ей ничего не сказал. Сольгруб...

- Что Сольгруб?

Доктор Горский сделал шаг вперед, остановился и вперил в меня глаза.

- Сольгруб... в семь часов, я еще принимал больных, вдруг зазвонил телефон. "Кто у телефона?" - "Доктор! Ради Бога, доктор!" - "Кто говорит?" - кричу я, еще не узнав голоса. "Доктор, скорее, ради Бога, скажите Феликсу..." - "Сольгруб, - кричу я, - это вы? Что случилось?" - "Назад! вопит он голосом уже нечеловеческим. - Назад!" И потом уже я ничего не слышал, только грохот, как от падения стула. Я еще раз позвал его, никакого ответа. Я сбегаю вниз, сажусь в фиакр... Взлетаю по лестнице, звоню - никто не отворяет. Лечу опять вниз как сумасшедший, достаю слесаря... Взламываем дверь... Сольгруб лежит, растянувшись на полу, бездыханный, с телефонной трубкой в руке.

- Самоубийство? - спросил Феликс, остолбенев.

- Нет. Разрыв сердца...

* * *

- Это был эксперимент,-сказал доктор Горский. - Нет сомнения, что он пал жертвою своего эксперимента.

- Что же хотел он мне передать - в последний миг?

- Убийцу хотел он вам назвать, своего убийцу, убийцу Ойгена Бишофа.

- Своего убийцу? Ведь вы сказали - разрыв сердца.

- Убийца пользуется разнообразными средствами, в том числе и этим. Я знаю, где его нужно искать. Мы должны его обезвредить. Сольгруб погиб, теперь очередь за нами. Слышите, Феликс? А вы, барон...

- Я прошу на меня не рассчитывать, - сказал я. - На завтра я уже распорядился своим временем.

Феликс повернулся ко мне. - Наши взгляды встретились.

- Нет, - сказал он. - Теперь нет.

Он схватил стакан, стоявший на письменном столе.

- Вы позволите? - спросил он и вылил его содержимое на пол.

Глава XIX

На другой день после погребения Сольгруба мы встретились в садовом ресторане, неподалеку от городского парка и вдали от центральных улиц. Это было ясное, немного морозное утро. Разносчики подходили к нашему столу и предлагали груши, виноград, ветки терновника и можжуху. Подошел и босняк с ножами и тросточками. Среди столов скакала прирученная галка повара в поисках хлебных крошек. Мы были единственными гостями, Феликс велел принести газеты, но не смотрел в их сторону, и так мы сидели вдвоем, поглядывая на парк и обмениваясь односложными замечаниями насчет погоды, дорожных планов и неаккуратности доктора Горского.