Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
– Нехорошо все же, что мы оставили Розмари одну в такой момент. Как ты думаешь, с ней все будет в порядке?
– Разумеется. Она вполне способна о себе позаботиться. – Спохватившись, чтобы это вырвавшееся замечание не было истолковано Николь как упрек в ее адрес, он добавил: – В конце концов, она же актриса и даже при постоянной материнской опеке обязана уметь постоять за себя сама.
– Она очень привлекательна.
– Она еще ребенок.
– Однако привлекательный ребенок.
Они бесцельно обменивались репликами, только чтобы поддержать разговор.
– Она не так умна, как я думал, – заметил Дик.
– Но вполне сообразительна.
– Не слишком – вокруг нее постоянно витает дух детской.
– Тем не менее она очень-очень мила, – с нарочитой беспристрастностью сказала Николь. – И в фильме она мне очень понравилась.
– У нее был хороший режиссер. Особой индивидуальности в ее игре не просматривается.
– Мне так не кажется. Я могу понять, почему она нравится мужчинам.
У Дика сжалось сердце. Каким мужчинам? Скольким мужчинам?
«– Вы не против, если я опущу штору?
– Да, пожалуйста. Здесь и впрямь слишком светло».
Где она теперь? И с кем?
– Через несколько лет она будет выглядеть на десять лет старше тебя.
– Напротив. Однажды я набросала ее портрет на обороте театральной программки. Думаю, она не скоро состарится.
Ночь оба провели беспокойно. Через день-другой Дик постарается изгнать из памяти образ Розмари, чтобы он не оказался навечно замурованным в их доме, но пока ему не хватало сил сделать это. Порой бывает труднее лишить себя му́ки, чем удовольствия, а воспоминание еще владело им так властно, что оставалось лишь притворяться. Это было нелегко, потому что в настоящий момент Николь, за долгие годы так и не научившаяся распознавать и справляться с симптомами приближающегося приступа, его раздражала. В последние две недели она сорвалась дважды. Первый раз – во время званого ужина в Тарме, когда он нашел ее в спальне: безумно хохоча, она уверяла миссис Маккиско, что та не может войти в туалетную комнату, поскольку ключ от нее бросили в колодец. Миссис Маккиско была озадачена, ошеломлена, даже возмущена, но, похоже, все же о чем-то догадалась. Тогда Дик не слишком встревожился, поскольку Николь быстро пришла в себя и очень сожалела о случившемся. Она даже позвонила в отель Госса, но Маккиско к тому времени уже уехали.
Парижский срыв – другое дело, он заставил более серьезно отнестись и к первому. Не исключено, что это было предвестие нового цикла болезни. Пройдя – отнюдь не как врач – через мучительные переживания во время долгого рецидива, последовавшего за рождением Топси, Дик волей-неволей стал относиться к ней жестче, делая четкое различие между больной Николь и Николь здоровой. Поэтому сейчас ему было трудно отличить реакцию самозащиты в виде профессиональной отстраненности от недавно возникшей определенной сердечной холодности. Если пестовать свое безразличие или надеяться, что оно пройдет само собой, образуется пустота, и в этом смысле Дик научился теперь освобождаться от Николь, продолжая исполнять свой долг против воли, с равнодушием и эмоциональной небрежностью. Расхожее суждение, будто душевные раны рубцуются со временем, есть лишь некорректная аналогия с заживлением телесных повреждений, в жизни так не бывает. Существуют незаживающие раны, иногда они сжимаются до размера булавочной головки, но никогда не затягиваются полностью. Последствия душевных страданий скорее можно сравнить с потерей пальца или слепотой в одном глазу. С таким увечьем сживаешься, быть может, и сознаешь-то его раз в году, но когда сознаешь, пронизывает безысходность оттого, что ничего уже с этим поделать нельзя.
XII
Он нашел Николь в саду. Обхватив себя руками за плечи, она устремила на него по-детски любопытный, прямой взгляд своих серых глаз.
– Я ездил в Канн, – сказал он. – Случайно встретил там миссис Спирс. Она завтра уезжает и хотела приехать попрощаться с тобой, но я ее отговорил.
– Жаль. Я была бы рада повидаться с ней. Она мне нравится.
– Угадай, кого еще я там встретил. Бартоломью Тейлора.
– Шутишь.
– Я бы никогда не пропустил эту физиономию старого опытного хорька. Видно, он присматривал место для своего мафиозного зверинца – на будущий год все сюда слетятся. Полагаю, миссис Эбрамс была у них своего рода лазутчицей.
– А Бейби еще сердилась, когда мы жили здесь первое лето.
– На самом деле им ведь совершенно все равно, где пребывать. Не понимаю, почему бы им и дальше не мерзнуть в своем Довиле?
– Может, пустить слух, что здесь эпидемия холеры или еще чего-нибудь?
– Я уж и так сказал Бартоломью, что некоторые люди в здешних местах мрут как мухи и что жизнь иных младенцев тут коротка, как жизнь пулеметчика на передовой.
– Да ладно, сочиняешь.
– Сочиняю, конечно, – признался Дик. – Он был очень любезен. Представь себе эту умилительную картинку: мы с ним на бульваре обмениваемся рукопожатием. Прямо встреча Зигмунда Фрейда с Уордом Макалистером[57].
Дику не хотелось разговаривать, ему хотелось побыть одному и подумать, чтобы мысли о работе и будущем заглушили мысли о любви и о настоящем. Николь чувствовала это каким-то темным, трагическим инстинктом, словно зверек, испытывая слегка враждебную настороженность и в то же время желание потереться о его плечо.
– Радость моя, – небрежно произнес Дик и пошел к дому, по дороге успев позабыть, что ему там было нужно. Но потом вспомнил – рояль – и, сев за инструмент, стал, насвистывая, подбирать по слуху:
Чай вдвоем,
Мы вдвоем,
Только я и ты,
Только ты и я
Од-и-и-ин…
Сквозь мелодию в сознание вдруг просочилась мысль,
