Чалам - Ночью на вокзале: сборник рассказов
— Готовьтесь к операции! Когда вы наконец поймете, что все люди одинаковы! Ведь мальчик мог умереть, — отчитывал он Сароджи.
Регги быстро поднял ребенка с кушетки и понес его в операционную.
Больница проснулась, ярко засветились лампы.
В глазах Камалы то вспыхивала надежда, то металось отчаяние. Стараясь не плакать, она закусила край сари. Прошло десять долгих минут.
В комнату деловито вошел Регги. На шее его висел стетоскоп, в руках он держал блокнот.
Камала шагнула ему навстречу.
— Как… — она не могла говорить.
— Нужно лекарство, в аптеке напротив.
— Господин… — простонала Камала.
— Ах, да, — спохватился Регги. — Деньги…. Я должен был понять это. — Он торопливо вытащил из кармана бумажник.
Симхачалам побежал за лекарством. Регги присел рядом с Камалой, заглянул ей в глаза.
— Кто отец мальчика? — участливо спросил он.
— Он умер.
— Вот как? А кем вы работаете?
— Я танцовщица…
Вернее, была когда-то танцовщицей. Но этого Камала не сказала.
Симхачалам принес лекарство, и Регги ушел в операционную. С этого момента время как будто остановилось.
«Боже, спаси моего сына», — шептала Камала.
Перед началом операции сестра пощупала пульс больного.
— Доктор! — испуганно вскрикнула она.
— Молчи! Делай, что тебе велят, или убирайся! — прошипел Регги.
Первый укол, первый разрез — все как полагается.
А Камала думала о том, что все-таки на свете есть хорошие люди, и надежда теплилась в ее душе.
В операционную повезли баллоны с кислородом. Пробежала еще одна медицинская сестра, неся бутылочку с кровью.
«Сколько людей… Сколько лекарств! А какой хороший врач! И все ради моего мальчика…»
Из операционной вышел доктор Регги и подошел к Камале. Он мягко положил руки ей на плечи.
— Закатилось твое солнышко, — тихо и ласково, словно отец, сказал он. — Я сделал все, что мог, но…
А потом Регги послал Симхачалама привести рикшу, усадил Камалу, бережно положил тело сына ей на колени, дал денег на дорогу.
Сердце Камалы разрывалось от боли, но порой она вспоминала доктора. «Хоть бы один из сотни богачей был таким, как этот доктор!» — думала она, и ей становилось немного легче.
* * *— Не спаси меня Регги, проклятые писаки мое имя уже по всем дворам бы трепали, — закончил свой рассказ Мэтью.
— Да ладно тебе. — Регги стряхнул крошки с брюк.
— Так все-таки по какому же поводу мы собрались? — Чалапати все еще не понимал.
— В честь Регги. Тысяча благодарностей ему за вскрытие.
— Как — за вскрытие?
— А вот так: мальчишка-то умер еще до операции, раньше, чем пришел Регги.
Пустячное дело
Сатьям отдыхал, развалившись на сиденье в коляске велорикши, задрав ноги, и курил дешевую сигарету.
Рядом, в такой же коляске, громко храпел Симхачалам. Сатьям ногой толкнул его коляску:
— Просыпайся, гуру[27]! Рикши и проститутки по ночам не спят. Вставай!
Симхачалам от толчка проснулся, открыл глаза: «Чего тебе?» Взгляд его уперся в фотографию какой-то красотки, висящую в витрине магазина напротив. Такая красавица и святого не оставила бы равнодушным. Сари на ней словно усыпано звездами. И повязано с таким расчетом, чтобы прикрыть лишь половину тела. Дорогое сари — двадцать рупий стоит. Точно такое он видел в кинофильме «Трое мужей». Симхачалам вчера вечером ходил с женой Раджаммой на эту картину. Там на главной героине фильма было такое же сари ослепительной белизны и так же усыпанное звездными блестками. Ни одна женщина не отказалась бы от такого. И как было бы приятно подарить такую красоту своей возлюбленной.
Когда возвращались из кино, Раджамма не выдержала:
— А сари-то какое! Мечта! Ведь правда?
— Да-да, — только и смог ответить Симхачалам, а про себя подумал: «Хорошее-то оно хорошее. Только ведь и цена не плохая. Нас с тобой обоих в заклад отдать, и то столько денег не дадут».
После того кино Симхачалам всю ночь не мог уснуть. «Какой я муж? В кои веки раз не могу купить своей жене красивое сари». И горько становилось у него на душе, и стыдно за самого себя.
Они с Раджаммой живут вместе уже, считай, пятнадцать лет. Ни разу еще она ничего у него не просила и не жаловалась. Даже когда судебный пристав уводил за долги корову — ее приданое, Раджамма и тогда не убивалась.
Она у него легко несет бремя жизненных невзгод. Родилась в крепкой крестьянской семье. Замуж вышла за него, такого же крестьянина. Но жизнь сложилась так, что они лишились всего, покинули свою деревню, теперь они живут в городе, далеко от родных мест. Раджамме приходится мыть посуду для чужих людей. Но все равно она не падает духом. «Одно у меня богатство осталось — это ты», — не раз говорил жене Симхачалам. Раджамма вся светилась от этих слов мужа.
И вот теперь, когда его Раджамме — может быть, единственный раз в жизни! — захотелось такое сари, он, Симхачалам, только и смог ответить «да-да»! У него не только на сари денег нет. Ему не наскрести и десяти пайс на мелкие расходы. Уже семь лет, как он крутит педали велорикши. Да и то коляска не его, а хозяина. Уже три года, как Симхачалам ютится в лачуге. Лачуга тоже чужая — принадлежит одной из тех женщин, что торгуют собой.
Когда-то Симхачалам имел пять акров своей земли. Был у него хороший дом. Теперь это уже не его дом. Был Симхачалам в почете у людей. Была у него твердая вера в будущее. Были друзья, родные. Теперь ничего нет, всего лишился. Есть только боль в сердце: «Дожил, хоть подаяние собирай». И еще жалеет он, что не выступил тогда свидетелем в деле ростовщика. «И чего отказался?» — ругал себя Симхачалам.
В родной деревне Симхачалама есть один ростовщик. Для всех тамошних он — бог и царь. Нет человека, который не был бы ему должен. Весь ли долг человек вернет или только часть долга, ростовщик расписок никому не возвращает. Даже своей родной матери не пожалел бы. Много земли уже принадлежит ему, и еще больше он отберет у тех, кто не выкупит у него закладные.
Тем, кто ему покоряется, ростовщик может какую-то часть долга и скостить. Ну а если кто противится, он и за десять рупий долга может потянуть в суд, тут уж и десяти тысяч на судебные расходы не пожалеет.
Был в деревне один упрямец — Аппаланаюду. Не склонил голову перед ростовщиком, так тот отсудил всю его землю в пользу своего сына. Помог ему в этом судебный пристав. После суда на сына ростовщика было совершено нападение. Когда он ехал на мотороллере, кто-то швырнул в него камень, а когда он остановился, кто-то (предполагали, что Аппаланаюду) набросился на него и пырнул ножом прямо в сердце, а потом скрылся. Но никто этого не видел, разве что деревья в лесу. Сбежался народ, привели судебного пристава, пришел и Симхачалам. Они увидели лежавший на земле мотороллер, а возле него — мертвый сын ростовщика. В раскрытых глазах убитого застыл ужас.
Потом началось следствие. Ростовщик не скупился на расходы. Обещал озолотить тех, кто скажет, что видел то, чего на самом деле не видел. Судебный пристав родился и вырос в отравленной, порочной атмосфере города. Он ничему не удивлялся — ни убийствам, ни подлогам. Не считал странным, если жена бросала старика мужа и десятерых детей и убегала с любовником. Не поражался, если находились сластолюбцы, у которых на содержании были и мать и дочь одновременно. Не возмущался он, когда узнал, что хирург в государственной больнице не стал оперировать больного, не давшего «в лапу». Судебный пристав не видел ничего необычного, когда за какие-нибудь десять рупий давали ложные показания в суде. Удивить судебного пристава могло бы только явление какого-нибудь божества да еще, пожалуй, правдивость свидетеля в суде. Для него самого лжесвидетельство стало моральным принципом.
А Симхачалам в отличие от судебного пристава на сделку с совестью пойти не смог.
— Не могу я сказать, что видел, коли не видел, поклясться в суде не смогу. У Аппаланаюду дети. Как же я причиню такое горе его жене? Ради бога, не заставляйте, — умолял он ростовщика. Тот уговаривал и так и этак, убеждал, уверял, что сына мог убить только Аппаланаюду — больше некому. Втолковывал, что за содеянное зло надо наказывать, даже если для этого потребуется сказать неправду. Посулил:
— Скажешь, что видел, как Аппаланаюду убил моего сына, избавлю тебя от долга.
А Симхачалам по закладной на свою землю должен был ростовщику тысячу рупий.
— Не скажешь, — пригрозил ростовщик, — те четыре тысячи, которые ты мне уже отдал, присвою. Я ведь тебе расписку не давал. В суд подам, заплатишь мне еще пять тысяч. Понял! Нищим тебя сделаю!
И сделал.
— Дотла разорил нас, — горько рыдала Раджамма, с сынишкой на руках навсегда покидая родной дом.
— Господь все видит. Не один, десять таких домов нам даст, — ответил Симхачалам, подбадривая, пожалуй, скорее самого себя.
