Остров обреченных - Стиг Дагерман
У мадам было много мужчин, но таких, как он, – никогда. У некоторых были гоночные автомобили для медленной езды по бульварам: она ни разу не видела, чтобы они ездили на большой скорости, и быстро поняла, к чему все эти уловки. По их собственному выражению, они любили производить впечатление «сдержанной силы» – глядя на длинные, подрагивающие капоты, люди должны догадываться о том, что под ними скрывается скорость в сто восемьдесят километров в час, и точно так же они хотели, чтобы их гладили по кожаным курткам, чувствуя, как материал вибрирует от огромной, сдерживаемой лишь невероятным усилием воли мощи. Они носили длинные кожаные перчатки с толстыми пальцами, всегда оживленно жестикулировали за рулем и во время разговоров по душам, как будто постоянно с кем-то боксировали, но без перчаток, кожаных курток и штанов с зелеными лампасами оказывались бездомными и дрожащими, чуть ли не робкими. Они так трогательно шептали какие-то глупости, останавливаясь в тенистом парке с раскидистыми ивами; так беспомощно обнимали ее, с трудом решаясь выпустить из рук руль и рычаг коробки передач; делали вид, что сгорают от страсти, а сами думали о чем-то другом, и даже когда их тело, казалось бы, переполняла сдержанная сила, в минуты высшей нежности они скучали по гудению двигателя и говорили: «Наверное, я у тебя первый», – или, узнав, что она замужем, спрашивали: «Я ведь первый, с кем ты изменила мужу?»
Да, ей казалось, что она хорошо знает этих самовлюбленных идиотов, которые уверяли ее в страсти и преданности лишь потому, что боялись разрешить себе чувствовать что-то, кроме леденящего холода. Когда им казалось, что их никто не видит, они и правда могли быть довольно страстными, поэтому растрачивали тепло, которым боялись поделиться с женами, даря его блестящим цилиндрам своих гоночных автомобилей. Иногда ей случалось заставать их в машине одних, с таким выражением глаз и губ, которое было бы уместно разделить с женщиной, но наедине с самим собой оно казалось извращением. Они вздрагивали, пугались и смотрели на нее так виновато, как будто она застала их в деликатном положении с женой соседа.
Она успела хорошо узнать этих мужчин: автомобили разных марок, куртки разного цвета, чуть отличалась манера потягивать конь-як, но неизменно трусость, притворяющаяся силой. Они всегда начинали процесс соблазнения очень брутально, до смешного брутально, потому что доступных вариантов развития событий сразу оставалось слишком мало, как будто день за днем читаешь во всех газетах одну и ту же спущенную сверху передовицу, а заканчивалось все всегда одинаково: неинтересно, неуклюже и мучительно. Они казались себе настоящими знатоками женщин и всего, что с ними связано, поэтому ей оставалось лишь иронично наблюдать за их глупой самоуверенностью до тех пор, пока она не выходила за грань разумного, за рамки невинного предательства себя, – тогда они совсем теряли стыд и, похваляясь своей опытностью, начинали требовать от нее полного подчинения во всех игрищах.
Господи, и ведь это же было так просто! Малейший сбой в их нехитрой программе, и они тотчас становились уязвимыми, сила быстро покидала их, как будто из груди колесом резко вытаскивали затычку, и они сдувались. Ведь их программа была рассчитана на определенное время и не терпела никаких изменений: сначала разговоры о погоде, о лунном свете, о последних новостях из мира гонок, о том, какая у них потрясающая машина, о том, какие у нее губы и волосы, и это, конечно, судьба, а дальше надо целоваться, и вот машина останавливается в пятистах метрах от проселочной дороги. Через пять минут пора свернуть и остановиться возле приятной поляны, которую провидение всякий раз размещает рядом с проселочной дорогой на нужном расстоянии от населенных пунктов. В машину всегда возвращались молча, в мертвой тишине, дрожа от холода и росы; обратная дорога всегда занимала мало времени, в ответ только невнятное бормотание, а потом тебя с должной нелюбезностью высаживают у подъезда, если тебе повезло и гараж находится в том же районе.
Она погружается в темноту собственных ладоней, и перед глазами, словно кадры из фильма, мелькают лица. Невыносимый Персиваль – на желтом автомобиле, всегда насвистывал, когда они вставали с травы; Шарль – потом погиб при взрыве газа, был одним из самых безобидных; Люсьен – один из немногих, кто одинаково быстро ехал и туда и обратно; Жан – джентльмен средних лет, так боявшийся за собственную репутацию, что запретил ей даже проходить мимо своего дома, находившегося в двух шагах от ее; и Жак, юный Жак – по молодости считавший, что знает все обо всем на свете, в том числе, разумеется, и о женщинах, поэтому ей было так необходимо завоевать его. Да, Жак был совершенно очарователен: локоны падали на лоб, а он вечно был занят и не замечал этого; взгляд ни на секунду не останавливался, даже когда они с ним целовались, но он был настолько в ней уверен, несмотря на разницу в возрасте, а может быть, и благодаря ей, что требовал полного подчинения по всем пунктам своей деспотичной программы.
Они приехали на небольшой, высоко расположенный мыс посреди ночи, внизу с обеих сторон о камни бились волны теплого, но свежего воздуха; здесь было так спокойно, что она затаила дыхание, выходя из машины. И тут ему приспичило, чтобы двигатель все время работал; она запротестовала, сначала робко, потом смелее, отказалась безоговорочно подчиняться, чем задела его самолюбие; он завел мотор, и тот выл, нарушая ночную тишину, словно дикий зверь. Потом больно схватил ее за плечи, подтолкнул к краю мыса, но, когда уже хотел повалить ее на землю, она вдруг расхохоталась. Ведь она прекрасно понимала, что он хочет любить машину, а не ее, хочет овладеть машиной, а не ею, хочет, что-бы ее стоны и слова любви заглушал вой двигателя.
– Чего тут смешного? – спросил он, и
