Виктор Московкин - Лицеисты

Ночами дули сырые ветры, хлестал дождь. Утро просвечивало хмуро, не принося радости.

Война с Японией окончилась позором. Давно ли торговали лубочными картинками, где огромный русский мужик топтал сапожищами целые японские армии. Нынче на улицах полно калек — выставляют обрубки ног, бесстыдно заголяют рубахи. Жутью веяло от солдатских рассказов.

Газеты, устав от патриотической трескотни, сообщали теперь о погромах помещичьих имений и вооруженных стычках рабочих с полицией и войсками. Тюрьмы были забиты до отказа. Трещала по швам Российская империя.

В городе бунтовали железнодорожники. Глухо роптала Большая мануфактура. Там тоже назревала забастовка.

За Новой деревней в сосновом бору собирались дружинники — обучал их стрельбе бывший солдат Фанагорийского полка Родион Журавлев, Он же ездил за оружием в Вологду — тамошние большевики выделили пять винтовок системы Винчестера, патронов, револьверов. Теперь в отряде было около ста человек, худо ли, плохо ли, но вооруженных.

Темными слякотными вечерами мелькали больничным двором тени. Подходили к деревянному одноэтажному дому. Оглядываясь, поднимались на крыльцо. В тихой квартире Вари Грязновой собирались Федор Крутов, Василий Дерин, Родион Журавлев, ткач Алексей Подосенов. Иногда появлялся крючник Афанасий Кропин, с любопытством прислушивался к жарким спорам. Варя в свободном халате, который скрадывал выпиравший живот, мягко ступала по скрипучим половицам, ставила на стол чашки для чая. На этих тайных собраниях было выработано требование: рабочий день — восемь часов, Первое мая праздновать беспрепятственно, зарплату поднять на пятнадцать процентов, создать рабочую комиссию для контроля над действием администрации.

Теперь в курилке, на лестничных площадках только и говорили: бастовать или ждать, когда владелец сам сделает прибавку? Будто обещал он в виду растущей дороговизны продуктов повысить зарплату. В ткацком отделении дошло до драки. Маркел Калинин назвал подлизалой Арсения Полякова, который получил на днях каморку в девятом корпусе. Каморки там поменьше, чем в других корпусах, но зато в каждой не две, не три — одна семья. За какие-то услуги начальству дается такое жилье.

— Нужна мне ваша комиссия, — кричал Арсений, — свою выгоду я и сам не выпущу.

— Выпустишь ли, — отвечал ему Маркел, — то-то замечаем, что стал подлизалой.

Полякова заело: накинулся на Калинина с кулаками. Тому на подмогу пришел Алексей Подосенов. Нашлись дружки и у Полякова. Драка разгорелась такая, что пришлось вызывать сторожей.

Первым встал механический отдел. Когда рабочие вышли на площадь перед Белым корпусом, из дверей конторы вдруг посыпались на улицу служащие. Круглили глаза, орали:

— Свобода! Царь даровал народу права!..

Не объяснив, какие права, лезли к рабочим целоваться, плакали от избытка благодарных чувств.

Сам Грязнов вышел на крыльцо, показал газету.

— Граждане! — выкрикнул глухо.

Удивились в толпе, притихли: не рабочая скотинка, не кто-то — граждане!

Грязнов передохнул, договорил торжественно:

— Отныне государь будет продолжать свое великое царское служение, опираясь прямо на народ. Дана свобода слова, печати, собраний. — Заблестел глазами, снова тряхнул над головой газету. — Об этом говорит опубликованный здесь манифест.

И, величественный, неприступный, ушел в контору, не подумав поинтересоваться, зачем рабочие собрались на площади.

Понеслось по фабрике слово «свобода» — звучное и малопонятное. Ошарашенно переспрашивали друг друга: «Кому свобода? Над чем свобода?» Наиболее грамотные объясняли: «Теперь, значит, всему свобода. Хочешь — иди на смену, не хочешь — спи. Никто тебе ничегошеньки не скажет, потому что свобода. Что хочу, то и ворочу».

От такого объяснения стало легче. В прядильном женщины посадили табельщика Егорычева в железный ящик из-под ровницы, приделали веревку, повезли. Ящик грохотал по лестнице, Егорычев судорожно хватался за его края, смотрел на баб остекленелым взглядом. Ящик выпихнули за ворота, кувырнули в грязь. Потом гурьбой поднялись в контору, потребовали не пускать больше Егорычева на фабрику. Грязнов не спорил, велел Лихачеву рассчитать табельщика. Свобода!

Дежурный слесарь Пономарев — мужик забитый, молчаливый — остановил паровую машину и прилег на верстак, наслаждаясь тишиной. Через пять минут в котельную примчался механик Чмутин, категорически потребовал немедленно пустить паровую машину. Слесарь заупрямился.

Механик плюнул с досады, пошел докладывать Грязнову. Рабочие в это время побросали станки и ушли с фабрики.

Никто толком не знал, что дал народу манифест. Жадно рвали из рук каждый печатный листок. И когда, на следующий день, вышла местная газета «Северный край», за мальчишками-разносчиками начали гоняться толпами. Вместе со всеми гонялись полицейские. Где успевали, брали все газеты целиком. Сначала не понимали, зачем полицейским столько газет, а когда разобрались, то-то было хохоту.

Наборщики созорничали, и в официальной телеграмме было сказано: «Вчера Его Величество скушал обедню…»

Хозяина типографии Фалька вызвали в канцелярию губернатора и в тот же день потребовали выехать для объяснения в столицу. Оттуда он возвратился через неделю — мрачный, неразговорчивый. Вскоре стало известно, что Фальк застрелился. Сей печальный случай не произвел на горожан впечатления. Внимание было приковано к более важным событиям.

— Всех с собой берете, али как?

— Всех, всех! Вставай, бабка, в строй. Скоро тронемся.

— Где вставать-то, родимый?

Только тут Федор внимательней глянул на старуху: спина сгорбленная, палка в руке; чтобы видеть человека, разговаривает, склонив набок голову. А туда же, в демонстранты!

— Да ты чья будешь-то, бабуся?

— А Балабониха. Слыхал, чай? Васька Балабонов сын мне, на пыльном волчке работает. Тоже где-то здесь.

— Пристраивайся… Только не дойти тебе: через весь город грязь месить будем.

— Поди-ка, доплетусь. Раньше-то хаживала.

Собирались на площади, перед окнами конторы. Не одна любопытная рожа прилипла к стеклу, с удивлением оглядывая растянувшуюся колонну фабричных. Подрагивала занавеска в окне кабинета Грязнова. Алексей Флегонтович наблюдал молчаливо, понимал, что никакое вмешательство не поможет: если надумали — пойдут. Сам объявлял с крыльца, что теперь разрешено собираться. Только и есть — велел Лихачеву связаться с канцелярией губернатора, передать: фабричные-де хотят в город на митинг.

Решили идти не по Федоровской, не по дамбе, а через плотину, полем — ближе. Развернули впереди знамя. Суетливо бегал Родион Журавлев — расставлял дружинников по всей колонне. Строго-настрого предупреждал: порядок чтобы был, дисциплина. Все дружинники были разбиты на десятки. Артем Крутов и Васька Работнов попали в десятку Егора Дерина. Ребята встали в голове колонны у знамени, которое держал ткач Подосенов.

Со стороны Широкой улицы, от каморок все еще подходили люди. А времени оставалось мало: на шесть часов в юридическом лицее был назначен митинг. Посыльный от Мироныча передал, что лицеисты встретят карзинкинцев в городе и, соединившись, пройдут вместе по улицам.

Федор велел передним трогаться; кто опоздал — догонит.

Ветрено, грязно, глинистая земля липнет к ногам. Поэтому, не успели пройти плотину, пришлось останавливаться, ждать, когда подтянется хвост колонны. Так делали несколько раз, пока добрались до заболоченных улочек вспольинского предместья. Стоявшие у калиток жители провожали фабричных с опаской — тихо идут, но кто знает, какие у них намерения.

У Сенного рынка перед выходом на мощеную Власьевскую улицу последний раз сделали остановку, обили грязь с обуви. Теперь шли тесно, прямыми рядами. Ни песен, ни разговоров, только слышалось шарканье ног да хлопало на ветру знамя. Вся проезжая часть была занята людьми — извозчикам приходилось поджиматься к тротуарам, пережидать.

Когда были у центральных бань Оловянишникова, увидели, что с Духовской улицы побежал народ. Оглядывались, что-то кричали.

Остановили одного — стучал зубами то ли от холода, то ли от испуга.

Стали расспрашивать, что там стряслось.

— Студентов бьют, — ответил коротко. — Лавочники…

Фабричные прибавили шагу. Были у перекрестка, когда с Духовской показались казаки. Горяча лошадей, перегородили путь. Подбоченясь, разглядывали демонстрантов. Рожи сытые, нахальные.

Передние остановились перед самыми мордами лошадей. Задние напирали. Подтянутый казачий офицер спросил с вызовом:

— Па-а-чему с флагом? Кто такие?

— Идем на митинг в лицей, — объяснил Федор. — Просим не мешать, освободить дорогу.

— Поворачивайте назад. Митинг распоряжением начальника губернии отменен и быть не может.