Книги Судей - Эдвард Фредерик Бенсон
– Неплохая идея, – сказал Хью. – Как жаль, что вас не будет здесь, Дороти, и вы не увидите успех своего эксперимента.
– Мой дорогой, я буду там, – сказала она. – Если в грядущем своем существовании, после смерти, я смогу послать вам с помощью каких-либо средств верное сообщение о том, что́ находится в шкатулке, то полагаю, я узнаю об этом. И в любом случае вы будете удовлетворены, узнав от меня, с другой стороны пропасти, то, что неизвестно никому живому. Это будет замечательное, точное, практичное доказательство, что я все еще существую и что моя индивидуальная память связана с привычным миром.
Идея была интересной, и мы обсуждали ее еще примерно четверть часа, оговаривая моменты, которые могут подвергнуть сомнению доказательство. Следовало предпринять очевидную предосторожность: до вскрытия пакета мы должны записать и заверить переданное нам сообщение о том, что содержится внутри.
– И еще кое-что, – сказал я. – Хью часто снятся очень странные и яркие сны. Ему может присниться после вашей печальной смерти, дорогая Дороти, будто вы сказали ему, что в пакете. И тогда, если мы откроем пакет и обнаружим, что его содержимое никак не соответствует приснившемуся, остроумная проверка провалится. Думаю, мы должны исключить получение информации посредством сновидений. Не будем рисковать.
– Согласен, – сказал Хью. – И я бы хотел исключить медиумов. Скорее всего, мы будем представлять себе, что может составлять ваше посмертное послание, и медиум прочитает наши мысли. Я голосую против снов и медиумов.
– Остается не так уж много способов связи, – сказал я.
– Вот и хорошо, – кивнула Дороти. – Если после смерти я обнаружу, что могу связаться с вами, я сделаю это без помощи снов или медиумов. Как именно – пока не знаю.
– Тогда вот что еще, – сказал я. – Возможно ли, что после смерти наша память о земных делах может быть очень тусклой и смутной? На сеансах часто случается, что контактирующий дух не может правильно назвать имена даже тех, кого он хорошо знал при жизни и с кем хотел пообщаться. «Это Генри? Или Чарльз?»
Дороти встала, чтобы погреть руки у огня.
– Если я забуду, что положила в пакет, – твердо сказала она, – то, должно быть, я утрачу всякую индивидуальность. Дороти Крофтс – это я – просто не сможет забыть о тех потрясающих вещах, которые она положит туда. Если она забудет – значит, она прекратила существование. Выживание личности – вот чего мы хотим достичь.
На Дороти было ожерелье из лунных камней, и, когда она повернула голову, я увидел, что один из них пропал.
– Из вашего ожерелья выпал камень, – сказал я.
– Да, знаю. Он выпал, когда я одевалась. Но все в порядке, я убрала его… Как же стало холодно!
– Очаровательный климат! – заметил я. – Проделывает колдовские трюки, чтобы взбодрить нас.
В комнате и правда стало жутко холодно, хотя огонь горел жарко, и, подложив еще угля, я подошел к окну и раздвинул шторы, чтобы посмотреть, не надвигается ли на нас приятный сюрприз в виде снежной бури. Но вечер был ясным, и я открыл окно. Поток теплого воздуха ворвался внутрь: несмотря на отопление, в комнате было определенно намного холоднее, чем на улице.
Дороти села за карточный столик, приготовленный для бриджа.
– Снег уже выпал? – спросила она.
– Вовсе нет. На улице намного теплее, чем здесь.
– Странно, – сказала она. – Я знаю, что такое несколько раз случалось на сеансах, когда что-то действительно выходило на связь. На самом деле здесь не холодно и термометр вовсе не опустился.
Термометр висел на стене далеко от камина, и Хью посмотрел на него.
– Шестьдесят пять[17], – сказал он. – Но, кажется, холоднее. Думаю, все из-за нашего жуткого разговора. Кстати, сегодня день всех усопших.
– Боже их благослови! – сказала Дороти. – А теперь я на несколько минут отвлекусь на фокусы, после чего пойду домой.
– Что на этот раз? – спросил я.
– Понятия не имею. В этом и веселье. Но я знаю, что что-то случится. Я всегда такое чувствую.
Она откинулась на стуле за карточным столом, где лежали карандаши, маркеры и две новые колоды карт, опустила руки на край и расслабилась. Две или три минуты она сидела, мы смотрели на нее, и потом донеслось несколько резких стуков – очевидно, из приемника, который стоял на пианино в нескольких футах от нас. Одновременно одна из колод рассыпалась по столу, словно кто-то снял карты, а потом перевернул лицевой стороной. Наверху лежал джокер.
– Великолепно! – сказал Хью.
Едва он успел договорить, как Дороти отодвинулась назад на своем стуле.
– Что-то приближается, – сказала она. – Но это делаю не я… это не связано со мной…
Из репродуктора раздался звук, словно кто-то говорил шепотом. Потом я отчетливо услышал слова, произнесенные голосом, который когда-то был мне знако́м.
– Дороти, ты меня слышишь? Ты меня слышишь, Дороти?
Она подбежала к приемнику.
– Ах, да, да! – закричала она. – Это ты, Норман! Ох, наконец-то! Говори, мой дорогой! Я здесь.
Сначала тишина, и потом опять, едва слышно, раздался шепот.
– Это было сложно, – сказал он. – Но я сделал это, дорогая.
Тишина, и вскоре Дороти повернулась к нам, вытирая глаза.
– Слава Богу за это, – сказала она. – Это был голос Нормана: я узна́ю его из тысячи! Теперь я должна идти. Больше никаких колдовских трюков.
* * *
Они с Хью ушли вместе, и когда я вернулся, посадив их в такси, в комнате, где еще пять минут назад было чертовски холодно, стало почти угнетающе жарко. Дороти не раз предупреждала: впечатление холода иногда возникает на сеансах, когда близится некое проявление, и очень странно, что сразу после того, как мы почувствовали холод, из репродуктора раздался голос, в котором Дороти узнала голос мужа. Мне голос тоже показался знакомым, и когда она сказала, что голос принадлежит Норману, я признал, что она права. Но мы услышали лишь несколько слов, и это «доказательство» почти ничего не стоило: я был уверен только в том, что сегодня возникли какие-то серьезные
