Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн - Лео Перуц

думаю я, наверное, он стянул одну из твоих Виргиний и хотел спрятать ее под накидкой и поэтому так смутился, когда я вошла. Я кричу: «Господин Демба, вы прожгли себе дыру в накидке!» Демба вскакивает и роняет сигару на пол. Но это была не Виргиния, а маленькая, толстая сигара; таких ты не куришь, – значит, он ее с собой принес. Так почему же он ее спрятал? Этого я не могу понять. Как бы то ни было, коротко говоря, он уронил сигару, и она лежит на ковре и дымится, на том маленьком ковре, знаешь, который нам подарила тетя Регина в благодарность за то, что ты вел два года тому назад ее дело против домовладельца за оскорбление чести. Так вот, горящая сигара падает на ковер. Я страшно испугалась, но Демба стоит совершенно невозмутимо, словно это ничуть его не касается, и спокойно смотрит, как она прожигает мне ковер, и он не делает ни одного движения, чтобы поднять ее. Я кричу: «Господин Демба, поднимите же свою сигару! Вы ведь видите, что губите мне ковер!» Демба краснеет как рак, и страшно смущается, и кашляет, и запинается, не может выговорить ни слова, и наконец говорит: «Простите, сударыня, мне нельзя нагибаться – врач запретил; у меня сразу сделается кровотечение – так сказал врач». Ты слышал что-нибудь подобное? Что ты на это скажешь? Адвокат сказал на это:

– Гм!

– Ну, что же мне оставалось делать? Я сама подняла сигару, раз господин Демба не может нагибаться, – сказала фрау Гирш с горькой иронией и легко вздохнула.

Видно было, что для этой одышливой, туго затянутой, полной дамы поднять сигару значило совершить связанный с чрезвычайными трудностями гимнастический фокус.

– Но ковер уже совсем обуглился, – продолжала она, помолчав немного, и на нем было выжжено большое черное пятно. Я, разумеется, не была расположена продолжать беседу с господином Дембой, сам понимаешь. Я отсчитываю ему деньги на столе. И туг происходит самое интересное. Как ты думаешь, что случилось? Господин Демба не берет денег. Не притрагивается к ним. Я говорю: «Возьмите же, пожалуйста, тут восемьдесят крон!» Он качает головой и делает такое несчастное и отчаянное лицо, что мне опять его стало жаль. «Но, господин Демба, – говорю я, – не станете же вы мне платить за ковер, мы ведь застрахованы от огня». Он глядит на деньги и не берет их. «Но ведь это смешно, берите же деньги», – говорю я. «Нет, я их взять, к сожалению, не могу», – отвечает он и опять заливается краской. Ну, думаю, если он решительно отказывается от денег, то я с ним спорить не стану. Не буду же я ему навязывать восемьдесят крон, – ведь я права? Поэтому я ему сказала: «Господин Демба, если вы непременно хотите мне возместить ущерб, то это, конечно, смешно с вашей стороны, но в конце концов…» – и собираюсь положить обратно деньги в сумку. Но, когда я взяла их в руки, он взглянул на меня с такою яростью, словно хотел растерзать меня на части. Я просто испугалась, так он на меня посмотрел, и не тронула денег. Я подумала: «Чего он, в сущности, хочет, этот человек? Хочет он денег или не хочет?» Вдруг он говорит: «Сударыня, зачем нам, в сущности, ломать себе голову? Ведь ваш супруг – ученый юрист. Оставьте, пожалуйста, деньги здесь, пойдите к вашему мужу и расскажите ему про этот сложный казус. Если он найдет, что я не обязан возместить убыток, то я деньги, так и быть, приму». – «Хорошо», – сказала я, взяла деньги и спрятала их в карман. Не оставлю же я их на столе? Слуги все время ходят через эту комнату; зачем же Анне знать, какое жалованье получает Демба? Ведь я права?

– Конечно, дитя мое, – сказал адвокат.

– Так какого же ты мнения? Должна ли я, в самом деле, допустить, чтобы Демба заплатил мне эти восемьдесят крон?

– Возместить ущерб обязано, разумеется, страховое общество, а не репетитор, – сказал адвокат и погладил себя по бороде. – Но этот господин Демба начинает меня интересовать. Поразительно, какое сильное правовое чувство встречается иногда именно у неюристов. Дай-ка я с ним сам переговорю.

Когда адвокат вошел в гостиную, то уже не застал в ней господина Дембы, которому, по-видимому, надоело ждать его заключения. Комната была пуста.

Адвокат осмотрел пострадавший ковер.

– Знаешь ли, – сказал он, – в сущности, ущерб не так велик: восемьдесят крон покрывают его с большим излишком. Ковер ведь простого фабричного производства. Можешь ли ты представить себе, чтобы тетя Регина была способна истратить на подарок больше тридцати крон?

– Роберт! Что это такое? – крикнула вдруг фрау Гирш и в ужасе показала на груду разбитого фарфора, валявшегося перед камином на полу.

Фигура письмоносца была тем предметом, на котором излил свою ярость Демба, когда ему не удалось остаться в комнате наедине со своими деньгами. А все ее преступление состояло в том, что она протягивала наблюдателю с приветливой улыбкой большой денежный пакет из фарфора.

Глава XII

– Господин фон Гегенбауер! – кричала экономка. – Господин фон Гегенбауер, проснитесь же! Вас хочет видеть какой-то господин.

Фриц Гегенбауер поднялся, заспанный, с дивана, но сейчас же пришел в себя, услышав о желающем его видеть господине. У него ночью вышло столкновение с одним чиновником градоначальства, и теперь он ждал появления двух знакомых господ в тщательно выутюженных брюках.

– Один господин или два?

– Один, – сказала экономка.

– В штатском или в форме?

– В штатском.

– Как он выглядит? Элегантен?

– Еще бы! – сказала экономка тоном самого искреннего убеждения.

Фриц Гегенбауер подошел к умывальнику и сунул голову в таз с водой. Потом вытерся наскоро полотенцем и с дикой энергией причесал волосы.

– Так. Теперь можете ввести сюда этого господина.

Он в небрежной позе прислонился к курительному столику, оперся одной рукой об его плиту и, поглядевшись в зеркало, уверился, что имеет вид человека, гордо и хладнокровно глядящего в глаза надвигающимся событиям.

Но все эти воинственные приготовления разлетелись в прах. В комнату вошел всего только Станислав Демба.

– Это вы, Демба? – крикнул Фриц Гегенбауер. – Я ждал совсем другого визита, значительно менее приятного.

– Я, может быть, помешал? – спросил Демба.

– Нисколько. Рад вас видеть. Садитесь же, старый приятель. – Демба сел.

– Ну? Примирились вы наконец с нашей неудачей? – спросил Гегенбауер.

«Наша неудача» заключалась в том, что Гегенбауер три месяца тому назад провалился на экзамене. Правда, это событие не поразило его, он предчувствовал его всегда, а своим предчувствиям он придавал большое значение, хотя на экзамене они его жалким образом подвели: того, о чем его спросят, он не предчувствовал и не имел понятия, чего от него, в сущности, хотят. Но Демба, который готовил его к экзамену, очевидно, приписывал себе значительную часть