Не говорите Альфреду - Нэнси Митфорд
Зазвонил телефон.
– Ответь, – попросила я Норти, – и спроси, кто это.
– Алло… о… да, он здесь… а кто говорит? Quelle horrible сюрприз! Это тебя, вычурный иностранный голос, – громко сказала она, передавая трубку Филипу.
– Грейс? Не обращай внимания, у нее с головой нелады. В «Таймсе»? Нет, не видел. Передовица? Ну, это не в последний раз, им каждый день надо чем-то заполнять это пространство – что скверно для них. И письмо от Спирса? Нисколько не удивлен. Но, Грейс, я уже говорил, это не имеет ко мне никакого отношения. Я не одобряю и не осуждаю, от меня не ждут никакого мнения. Нет, я не стану уходить в отставку, это никогда не приносит пользы, и кроме того, остаешься без работы. Ты хочешь, чтобы я покинул Париж? И все из-за нескольких скал, которые, честное слово, в любом случае ничего не значат? Мы скоро поговорим об этом. Да, буду, конечно, с большим удовольствием. – Филип положил трубку и обратился ко мне: – Мы ведь оба там обедаем, не так ли, Фанни? Грейс хочет, чтобы потом я взял ее в парламент.
– Ты сказал, что заедешь за мной и возьмешь меня! – Глаза Норти наполнились слезами.
– Но мы возьмем и тебя. Грейс не возражает.
– Зато я возражаю.
– А! Тогда лучше скажи, чтобы они прислали за тобой президентский автомобиль.
– Очень смешно и остроумно.
– Жером сможет тебя отвезти, дорогая. Отправь его к Валюберам, только и всего.
– Это потому что… я не люблю ездить туда одна. Я знаю, как мне поступить. – Норти сняла телефонную трубку и сказала: – Кэти, соедини меня с бюро Национальной ассамблеи, будь добра. Я буду говорить из своей комнаты.
Глава 8
Альфред на пару дней уехал в Лондон, поэтому на обед к Валюберам меня повел Филип. Теперь, когда я знала людей, которые, вероятно, обычно присутствовали на приемах, я перестала опасаться светских мероприятий. Все эти люди были со мной очень милы. Я пребывала в восторге от французского образа жизни; в Париже поддерживается такая роскошь, какой мы, англичане, можем похвастаться только в загородных особняках. Парижский званый обед определенно является самым цивилизованным мероприятием, которое изобрел наш век, и хотя, возможно, оно не такое блестящее, как в прежние дни салонов, но все равно не имеет равных в современном мире.
Особняк Валюберов, подобно особняку Шарос (английское посольство), расположен между внутренним двором и садом. Он выстроен из того же камня песочного цвета, что и посольство, и хотя меньше его по размеру и новее, планы зданий весьма похожи. На этом сходство заканчивается. Посольство, купленное у сестры Наполеона, полностью декорировано и обставлено в пышном стиле ампир, весьма подходящем к его нынешним задачам. Особняк же Валюберов – семейный дом. Комнаты по-прежнему сохранили свою старую панельную обшивку и заполнены вещами сменявших друг друга поколений со времен Французской революции (когда дом был разграблен). Прекрасные и уродливые предметы соседствуют друг с другом. Цветы Грейс были само совершенство; никакого бархата, никаких заячьих чучел, ни намека на праздник урожая – изящные букеты в севрских вазах.
Похвалив мое платье, которое было, как я и сама думала, весьма элегантным, Грейс представила меня гостям, тем, кого я пока не знала.
– В Лондоне сегодня вечером льет как из ведра, – сообщила она. – Я только что беседовала с папой. Он побывал в Итоне и забрал мальчиков – ты будешь рада услышать, что они все трое живы. Папа говорит, что не помнит такого дождя!
Миссис Юнгфляйш заметила, что, когда она находилась в Лондоне, погода была идеальной, много лучше, чем в Париже.
– Бросьте, Милдред. Вы смотрите на Лондон сквозь розовые очки, хотя, как я заметила, вы не едете туда жить.
Я не встречалась с миссис Юнгфляйш с тех пор, как она спустилась по моей лестнице, одетая в белый лен, активно участвуя в краже граммофона. Она не проявила по отношению ко мне признаков смущения, лишь сказала:
– Приятно увидеть вас снова. – Я почувствовала себя так, словно прежде в чем-то провинилась и теперь прощена.
За ужином я сидела рядом с Валюбером, и мы говорили о детях – обычная тема, возникавшая всякий раз, когда мы с ним виделись.
– Бедный Фабрис, – произнес он, имея в виду отца моего Фабриса. – Он был для меня героем в детстве, и, как только я вырос, мы стали скорее как братья, чем как кузены. Должен сказать, ребенок очень на него похож. Я спрашивал свою тетку – естественно, она жаждет его увидеть, – привести ли Фабриса к ней, когда он приедет на Рождество? Это могло бы быть ему полезно, она богата, и из семьи Советеров никого больше не осталось. Она могла бы его усыновить – или вам бы это не понравилось?
– Я бы не стала возражать. В конце концов, она его бабка. Еще лет через пять, полагаю, он и так уйдет из моей жизни. Эти мальчишки исчезают, как только становятся взрослыми.
– И что они делают потом?
– Если бы я знала! Мы с Альфредом всегда вели себя с ними по принципу: никогда не задавай вопросов.
– Как в Иностранном легионе?
– Вот именно. Порой я спрашиваю себя, хорош ли был этот план. Мы не имеем представления о том, что происходит; два старших сына вполне могут быть мертвы, судя по тому, что мы о них слышим и знаем.
– Где они – в дипломатии?
Я начала рассказывать ему о Бородаче и Тедди, но заметила, что он не слушает. Его интересовал собственный сын Сиги и сын его кузена Фабрис, при этом он принимал нашего Чарли как неотделимую от них часть. Бородатые профессора, носящие бакенбарды турагенты (если именно таковым сделался Бэзил) были вне круга его интересов. Я знала, что моя встреча на улице с сообщником Бэзила показалась бы странной любому человеку моего поколения; я так и не рассказала о ней Альфреду.
– Вы разве не едете сегодня в палату? – спросила я, чтобы сменить тему. Я знала, что сессия парламента начинается в девять часов.
– Мой тесть тоже всегда говорит «ехать в палату» – мне это очень нравится. Да, скоро отправляюсь. Спешить некуда, мы знаем все, что там происходит. Жюль Буш-Бонтан в данный момент обращается с патетическим призывом… Нет, патетический – неверный перевод, это одно из слов-ловушек, которое означает в наших двух языках разные понятия. Пожалуй, с воодушевляющим призывом
