Не говорите Альфреду - Нэнси Митфорд
– Норти, разумно ли это? Ведь в саду тоже светло – я не вижу большой разницы.
– Этот милашка как-нибудь справится.
Барсук справился. На следующее утро посреди лужайки была огромная дыра, похожая на бомбоубежище.
Норти весьма легкомысленно относилась к деньгам; любимое изречение «Один за всех, и все за одного» явно было основным ее принципом в таких вопросах. Она занимала деньги у всех и каждого, где только могла их выманить, а потом вынуждала Альфреда или меня возвращать их, повторяя:
– Я веду строгий учет. Сейчас у меня зарплата за июнь будущего года.
– Дружочек, – однажды сказала я, – что насчет месье Круа? Нам что, не платить ему за уроки? – Он приходил каждый день после полудня, по крайней мере на час, как говорила мне Норти. Видимо, Круа был хорошим учителем, поскольку ее французский улучшился.
– Нет, Фанни, в этом нет необходимости, он приходит из любви ко мне. Но если у тебя есть несколько тысяч свободных франков, то мы с Филлис Макфи провели небольшую разведку на Мэйн-стрит и увидели там одно коктейльное платье по шоковой цене, как раз мой случай. Напряги мозги, дорогая, вместо французского – дешевое нарядное платье.
Эта Филлис Макфи была шотландской подругой Норти, из Аргайла. Она тоже работала в Париже. Пока я с ней не встречалась. Я радовалась, что у Норти есть кто-то для компании, кроме пожилых министров.
– Как ты добра, теперь я могу пойти и купить его. Итак, я уже получила свою зарплату, кажется, до августа. В любом случае я веду строгий учет, все это аккуратно записывается.
Нельзя было сказать, что работа Норти страдала от всех этих отвлекающих моментов, – она обладала способностью делегировать полномочия. «Один за всех, и все за одного» означало, что мы с Альфредом, домоправительница миссис Тротт, водитель Жером, майор Джарвис и Филип выполняли для нее практически все работы. Наградой нам были слова: «Как вы добры, сама доброта». Но, даже если оставить в стороне внешние посягательства на ее время и внимание, она не создана была работать секретарем, не было человека менее пригодного к карьере деловой женщины. Норти жила ради удовольствия.
– Я понимаю, что имели в виду мои мальчики, утверждая, что Норти старомодна, – заметила я Филипу. – Она так же легкомысленна, как особа из двадцатых годов.
– Все равно, слава богу, что это так. Эти новые приводят меня в отчаяние. Я принадлежу к старому миру, вот в чем дело, говорю на его языке. Скорее я женюсь на зулуске моего возраста, чем на одной из этих унылых красавиц в красных чулках.
Хорошо, думала я, пусть так, но мне было грустно видеть, что Филип не проявляет признаков влюбленности в Норти. Он пылал страстью к Грейс, и я боялась, что, когда пламя угаснет за недостатком топлива, его не сумеет разжечь Норти, которую он рассматривал как очаровательную и забавную младшую сестру. Я так ей и сказала. Норти выяснила, что предметом его любви является Грейс (просвещенная на сей счет, вероятно, одним из поклонников, надеявшимся повысить собственные шансы), и пришла ко мне, с ромбовидными глазами, дабы поделиться своим огорчением.
– Гадкая, гадкая Грейс, как он мог?
Я сочла, что лучше быть с ней суровой, чем сочувствующей.
– Когда мы говорили с тобой о Грейс в прошлый раз, ты сказала, что она обворожительна.
– Никогда! Идиотка, которая грассирует и одевается как француженка. К тому же она стара, как мир.
– Того же возраста, что и Филип.
– Для мужчины всё совсем иначе, как ты и сама знаешь. Фанни, я не могу этого понять.
– Мы никогда не понимаем, почему нам предпочли кого-то другого.
– А Альфред когда-нибудь предпочитал кого-то другого?
– Да, и это было печально.
– Но ты справилась?
– Как видишь. Думаю, на самом деле это хорошо, что ты знаешь о Филипе и Грейс.
– Почему? Я была гораздо счастливее до этого.
– Теперь ты не будешь питать ненужных иллюзий.
– Для меня более опасно впасть в отчаяние.
– Не впадай в отчаяние, но и не питай слишком много надежд. Помни, что было бы чудом, если бы Филип в данных обстоятельствах влюбился в тебя.
– Ну, чудеса ведь случаются. Почему бы Богу не сделать что-нибудь для меня?
– Да, я только говорю, чтобы ты на это не рассчитывала.
Филип, услышав эти слова, входя в Зеленую гостиную, сказал:
– Если ты охотишься за чудом, обратись к святому Экспедиту. Это милый маленький римский святой, который занимается безнадежными делами, он обретается в церкви Святого Роха. Только он не любит, если начинаешь просить раньше, чем дело действительно проиграно. Ты должна быть уверена, прежде чем его беспокоить. Скоро нам можно будет призвать его на помощь в деле Европейской армии. А какого чуда хочешь ты?
– Любовь и только любовь подвигла короля Эдуарда оставить свой трон.
– Ох, любовь! Только не говори мне, что ты безнадежно сохнешь по Буш-Бонтану.
– Ты же знаешь, что нет, жестокий ты человек! – В глазах Норти мелькнули слезы. – Ты прекрасно знаешь, кто это.
– Ах да, я забыл! Это гиблое дело, могу тебя заверить, а мне ли не знать? Ну-ну, вытри слезы. Ты собираешься в парламент, посмотреть, как старик представляет свое министерство?
– Конечно. Я же его Эгерия[54].
– Опять не ляжешь спать до пяти часов утра? – усмехнулась я.
– Нет. Он собирается произнести одну из своих коротких речей – не более двух часов. Говорит, что его выкинут к полуночи.
– Вот оно что? – сказал Филип. – Превосходно. Тогда мы сможем вернуться к островам Менкье.
– Как бы мне хотелось больше знать об этих островах, – вздохнула Норти.
– Мне тоже, – произнес Филип.
– Почему наши газеты постоянно пишут, что французов нужно убедить отказаться от них ради собственной пользы?
– Потому что они необходимы нам.
– Если нам их иметь полезно, тогда почему французам полезно от них избавиться?
– Они почти принадлежат нам. Потом есть еще наш альтруизм. При нашей большой, подлинной, искренней любви к французам, зная, что им будет лучше без этих островов (а также без великого множества других мест), мы готовы снять с их плеч этот груз. В общем, перестань задавать вопросы. Я государственный служащий, политика не имеет ко мне отношения,
