Хуан Гойтисоло - Цирк
– А я не верю.
– Ну, так потерпи три часа и убедишься. – Лус-Дивина подавила зевок и встала. – А теперь будь добра – убирайся! Уже половина четвертого, и у меня еще куча дел.
Вместо того чтобы послушаться, Ненука, слюнявя уголек, продолжала рисовать палочки. Ее голубые глазенки насмешливо поблескивали. Ненуке с ее длинными-предлинными светлыми косичками на вид казалось меньше лет, чем на самом деле. Она вечно ходила растрепанной и грязной. Губы у нее были черные, щеки перепачканы сажей.
– А я не верю… – все повторяла она тихонько.
Лус-Дивина показала ей язык и отправилась на кухню. Еще ничего не было сделано – посуда грязная, огонь не разожжен.
– Когда вернется папа, – крикнула она Ненуке, – мы займемся переделками. Покрасим всю квартиру.
Во-первых, она сменит дверь в своей спальне: велит сделать такую же, как в комнате Викки, со своими инициалами «Л. Д.», которые будут выведены золотыми буквами. Потом она купит большую кровать, одеяло с бахромой, зеркальный шкаф, столик для телефона и мягкий белый ковер.
Скребя щеткой тарелки, она услышала, как хлопнула входная дверь. Мать вошла на кухню с корзинкой, полной покупок.
– Купила какао? – спросила Лус-Дивина.
Мать поставила корзину на пол и утвердительно кивнула головой.
– А муку?
– Два кило…
– Мама! – воскликнула. Лус-Дивина. – Я же говорила тебе, что двух кило не хватит.
– У меня больше не было денег, голубка, – сказала мать. – Это мука высшего сорта, она стоит дорого.
– Я столько думала о празднике, – продолжала девочка. – Не верится, что это будет сейчас, сегодня же!..
– Поищи мешалку и налей воды в миску.
– Я уверена, что с сегодняшнего дня все переменится. Для тебя, для меня, для папы. Цыганка сказала мне на днях, что мы совершим путешествие. Кто знает, будем ли мы дома на рождество!..
– Формы в стенном шкафу. Я замешу тесто, а ты можешь заполнять формочки.
– Я пригласила только девочек старше двенадцати лет. Надоело вечно водиться с девчонками, которые меньше меня. С сегодняшнего дня я взрослая. Буду ходить с большими.
– Возьми алюминиевый ковшик и налей до половины воды. Да смотри, не опрокинь.
Лус-Дивина усердно занималась делами, но взгляд ее был устремлен в сад, туда, где раскинулись густые ветви апельсинового дерева. Ненука просунула перепачканное сажей личико в неплотно прикрытую дверь. Элиса, повязав зеленый фартук, тщательно мыла руки.
– А Лус-Дивина говорит, что вы приготовите двести чашек шоколада, – донесла Ненука.
Лус-Дивина бросила на нее гневный взгляд. Мать погрузила руки в муку и начала замешивать тесто.
– Это правда, что ваш папа поехал в Мадрид за деньгами?
– Да, деточка.
– Видишь? – воскликнула Лус-Дивина. – Ненука говорила, что я это выдумала.
– У меня предчувствие, что он приедет сегодня вечером. Иначе он не посылал бы телеграммы.
– Экспресс приходит без десяти девять, – сказала Лус-Дивина. Мысль, что ее отец появится в разгар праздника, вызывала у нее какое-то странное чувство. – Если он приедет, он будет дома в пять минут десятого. Не раньше, не позже…
– На всякий случай пойду на станцию встречать его.
Наступило молчание, которое прервала Ненука:
– А мой папа, когда он в отлучке, пишет нам, в котором часу приедет.
– А мой, – сказала Лус-Дивина с гордостью, – предпочитает устраивать нам сюрприз. Он посылает телеграмму, но в ней про это не пишет…
– Тогда зачем он посылает вам телеграмму?
– Смотри, читай, – сказала Лус-Дивина, протягивая ей бланк:
ОПАСНЫЙ УБИЙЦА ПРОДВИГАЕТСЯ К ЛАС КАЛЬДАСУ ОБНИМАЮ УТА.
– А другая?
– Преступник приближается Предупредите матерей.
– Видишь? – воскликнула Лус-Дивина.
– Не понимаю, о чем это он?
– Ты ничего не понимаешь.
Не в силах сдержать нетерпение, она схватила корзину с покупками и начала выкладывать пакеты на стол. Она еще не кончила, когда зазвонил звонок у входной двери.
– Кто это может быть? – удивилась мать.
– Не знаю.
– Подожди, пойду я.
Ненука, сев на табуретку, мазала слюной коленки.
– А я ничему не верю, – напевала она тихонько. – А я ничему не верю…
Лус-Дивина обследовала пакеты один за другим, твердо решив не обращать на нее внимания. Снова хлопнула дверь, и послышались шаги.
– Смотри-ка, – сказала мама входя. – Еще две телеграммы.
Лус-Дивина вытерла руки тряпкой и взяла таинственные прямоугольные листки бумаги.
БАНДА СЕЕТ УЖАС НА СВОЕМ ПУТИ, -
гласила одна. В другой говорилось:
СТРЕМИТЕЛЬНО ПРИБЛИЖАЮСЬ ПУСТЬ С ВАМИ НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ.
– Дай-ка мне, дай-ка мне, – закричала Ненука, увидев, что она прячет телеграммы в карман блузки. – Я хочу посмотреть…
– Ах, вот как? – сказала Лус-Дивина жестоко. – Что ж, останешься при своем желании.
* * *Обедать кончили в три. Как он и ожидал, женщина, прислуживавшая в баре, была не в состоянии разменять его несуществующую купюру достоинством в тысячу песет, и Ута одолжил у шофера нужную ему сумму. На остаток он купил сигареты и коньяк. Бар стоял на Каталонском шоссе, но им пришлось свернуть в сторону, чтобы заехать на почту и дать телеграмму.
– Кому телеграмма, шеф? Дону Хулио?
– Нет, – сказал Ута, – алькальду.
– Алькальду?
– Сомнительный тип. Нечисто играет.
– Вы включили его в список?
– Сейчас сообщу ему об этом.
Ута взбежал по лестнице и толкнул застекленную дверь. В помещении не было ни души. Только барышня лет под сорок дремала за окошечком. Вздрогнув при звуке его голоса, она проснулась.
– Будьте добры, дайте мне бланк, – сказал Ута. – Бланк для телеграммы.
Барышня протянула ему листок. Ута вытащил из кармана ручку и написал фамилию Элисы. Кончив писать, он вернул бланк телеграфистке. После небольшого размышления он попросил еще один бланк.
– Это для дона Хулио, – сказал он.
Снова склонясь над пюпитром, он рыгнул и сокрушенно поднес руку ко рту. Наблюдая за ним из окошечка, барышня проявляла явные признаки тревоги.
– Дон Хулио – мой старый друг, – пояснил Ута. – Я всегда телеграфирую ему, когда путешествую. Теперь я собираюсь его пришить.
Барышня через силу улыбнулась; ее девственно-желтое лицо стало похоже на маску.
– Сколько я вам должен? – спросил Ута.
– Двадцать пятьдесят.
– Возьмите.
Она порылась в ящике.
– Вот сдача.
– Нет. Это вам.
– Мне?
– Да. За ваше хорошенькое личико.
На улице Джонни и механик воздавали должное коньяку.
– Что, шеф, уже телеграфировали ему?
– Да, – сказал Ута, влезая в такси. – Он уведомлен.
– Ну, пусть с ним ничего не случится, шеф.
– Вот, вот, – захлопал в ладоши пьяный механик. – Пусть с ним ничего не случится.
* * *Пабло пробирался между стайками ребятишек, окружавших тележку продавца сластей. Чем ближе он подходил к раздевалкам, тем гуще становилась толпа зевак. На уступах стадиона, обращенных к солнцу, публика выражала свое нетерпение хлопками и свистом. Пабло несколько раз огляделся вокруг, но нигде не мог обнаружить Хуану.
У входа в кабинки Тарраса и вратарь ждали, когда их товарищи кончат переодеваться. Пабло все знали как менеджера Атилы, и он имел сюда свободный доступ. Перед каждой игрой и после нее он помогал своему другу раздеваться, шнуровал ему бутсы, растирал ему руки и ноги. Оставалось всего пятнадцать минут до начала встречи, но Атила еще не явился. Пабло положил сумку с вещами в душевой и вернулся на поле. У дверей Тарраса и вратарь потешались над Хуаном Божьим человеком.
– Поди-ка сюда, – говорил Эрнесто.
– Скажи «четверг».
Дурачок показывал два ряда зубов и протягивал руку:
– Табак.
Тарраса хлестнул его прутиком.
– Ты подлипала: только и думаешь покурить на даровщинку.
– Ну, скажи «четверг».
Но Хуан Божий человек снова протянул руку.
– Табак, – сказал он. – Табак.
– Знаете историю про «четверг»? – спросил Тарраса.
Пабло отрицательно покачал головой. Кое-кто из зевак подошел поближе, чтобы послушать. Прекрасное лицо Хуана Божьего человека безмятежно улыбалось.
– Несколько лет назад какие-то типы из Барселоны развлекались, таская его в… значит… один раз в неделю – по четвергам. С тех пор каждый раз, когда ему хочется туда сходить, он как заведенный начинает трезвонить на всех углах: «Сегодня четверг», ну точь-в-точь, как уличный разносчик.
Среди слушавших поднялся смех.
– Значит, ты любишь шляться по бабам, а, бездельник?
– А как насчет винца? Выпить тоже не прочь?
– С того дня, как я напоил его до полусмерти, он и в рот не берет.
– Гляди-ка, тут есть кувшин.
– А ну, дай мне его.
Тарраса поднес кувшин к лицу Хуана Божьего человека.
Улыбка сползла с лица идиота.
– На, пей.
Глаза Хуана Божьего человека сверкнули странным блеском.
– Нет, нет, – сказал он.
Тарраса опрыскал его лицо из кувшина. Хуан Божий человек издал слабый стон. Довольные зрители смеялись:
